7 С.А.Папков Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири

заседаний начальник УНКВД Миронов и его заместитель Мальцев категорически потребовали прекратить представлять на тройку дела «не сознавшихся кулаков». В течение нескольких заседаний дела «не сознавшихся» снимались с рассмотрения и направлялись «на досле­дование», а докладчикам строго указывалось подобные дела не пред­ставлять. Вслед за этим было запрещено представлять на тройку дела «одиночек». Упомянутый свидетель показывал: «Через короткое вре­мя дела на локальные группы тоже на тройку не допускались, а пери­ферийные органы, которые представляли такие следственные дела, обвинялись в бездеятельности, в нежелании вести борьбу с контр­революцией». От местных работников НКВД стали требовать пред­ставление дел лишь на «организованную контрреволюцию» с боль­шим числом участников. «Такие следственные дела, - отмечал свиде­тель, - нравились членам тройки, и никто не интересовался тем, что дела представлялись сфабрикованными... По повестке, которая гото­вилась в секретариате, мне, как докладчику на тройке, приходилось зачитывать фамилию, имя, отчество, год рождения и кратко прошлое арестованного. Этого было достаточно для членов тройки, чтобы вынести решение о наказании арестованного, не выслушивая соста­ва совершенного им преступления. Тройки обычно заседали ночью. В течение ночи рассматривалось не менее 100-200 дел; большинству арестованных выносился смертный приговор»1.
Один из протоколов тройки УНКВД по Запсибкраю
1 Там же. Д. 6364. Л. 79.
227
Таблица 4*
Статистика приговоров троек НКВД в Сибири на 1 января и 1 марта 1938 г. (операции по «РОВС* и приказу № 00447)

Область (край) На 1 янва ря 1938 г. На 1 марта 1938 г.  

  Всего арестовано Всего приговорено тройкой В том числе приговорено к: Всего аресто­вано Всего приговорено тройкой В том числе п жговорено к:  

 
 
  расстрелу (1 кате­гория) заключе­нию (2 ка­тегория)
 
  расстрелу (1 категория) заключению (2 категория)  
Зап.- Сибирский край 22 108 22108 18 530 3578 25 916** 25 876 21300 4576  
Новосибирская обл. 21358 21358 8351 13 007 22 562 21358 8351 13 007  
Алтайский край 10 897 10 897 5500 5397 12 183 12 183 5638 6545  
Омская обл. 17 054 17 054 11050 6004 17 054 17 265 11250 6015  
Красноярский край 9747 9680 5289 4391 9747 9680 5289 4391  
Иркутская обл. 8317 5914 3076 2838 8626 9439 6095 3344  
Бурят-Монгольская АССР 2536 2536 1150 1386 2670 2717 1275 1442  
Читинская обл. 6365 3415 2370 1045 10 780 7635 5261 2374  
Сиблаг НКВД - 1204 1204 - ***  
Норильлаг НКВД - 400 400 -  
Итого по Сибири: 98 382 94 566 56 920 37 646 109 538 106 153 64 459 41694  
Всего по СССР: 577 749 575 470 257 782 317 688 632 156 638 348 **** 291 956 346 392
* Составлено по: Трагедия советской деревни. Т. 5. Кн. 1. С. 387-393; Т. 5. Кн. 2. С. 56-61.
** В сводке НКВД СССР данные по операции РОВС приведены вместе по Новосибирской обл. и Алтайскому краю, об­разованным в октябре 1937 г. из районов упраздненного Запсибкрая.
*** Данные о приговоренных тройками УНКВД по лимитам лагерей входят в количество приговоренных соответствую­щих УНКВД, на территории которых находятся лагеря (прим. документа).
**** Так в документе: число приговоренных тройками превышает число арестованных. Такой результат (превышение более чем на 6 тыс. чел.) является следствием включения в протоколы троек заключенных лагерей, которых уже не требовалось учитывать как арестованных.
Собрание протоколов тройки ЗСК действительно отражает пла­номерную и какую-то необычайно кропотливую «работу», проводив­шуюся в недрах НКВД по отбору и систематизации жертв. Некото­рые протоколы методично решают судьбу сразу 150 или 200 человек; другие посвящены всего одному или двум-трем арестованным. Ста­тистика приговоров показывает, что до конца ноября 1937 г. темпы массовой операции в Западной Сибири (с октября 1937 г. - Ново­сибирской области) с участием тройки УНКВД имели равномерную динамику - примерно по 6500 осужденных в месяц. Но с декабря 1937 г. положение кардинально изменилось ввиду того, что руко­водство НКВД планировало срочно завершить кампанию по приказу № 00447. Масштабы «работы» тройки в этот месяц значительно воз­растают; цифры отдельных протоколов приобретают беспрецедент­ный характер: только за один день - 25 декабря - были утверждены приговоры в отношении 1359 чел., из которых 1313 чел. подлежали расстрелу. Это было больше, чем приговорила тройка УНКВД по Ом­ской области за весь месяц1. А 28 декабря активность тройки вылилась просто в фантастические формы: в течение этого дня (или ночи) были утверждены приговоры в отношении 2021 чел., из них 1687 чел. -к расстрелу. Общий же результат последнего месяца 1937 г. составил 9520 осужденных, из них - 8245 чел. приговорено к ВМН.
С июля 1937 по март 1938 г. тройками НКВД в регионах Сибири были вынесены следующие приговоры (см. табл. 4).
Содержание протоколов тройки УНКВД Новосибирской области позволяют проследить особенности каждой фазы крупнейших опера­ций 1937-1938 гг. - «кулацкой» и «РОВС».
Таблица 5*
Статистика приговоров троек УНКВД ЗСК-НСО 1937-1938 гг. (по месяцам)

Год и месяц Приговорено тройкой Из них приговорено кВМН(%)  

  Всего В том числе к ВМН (1 категория)
   
1937 год  
октябрь (с 07.10.37) 6572 2804 42,7  
ноябрь 6494 2044 31,5  
декабрь 9520 8245 86,6
1 См.: Самосудов В.М. Большой террор в Омском Прииртышье. 1937-1939 гг. Омск, 1998. С. 162.
229
Окончание Табл. 5

Приговорено тройкой Из них  
Год и месяц Всего В том числе к ВМН приговорено  

  (1 категория) кВМН(%)  
1938 год  
январь 972 914 94,0  
февраль 2231 2052 92,0  
март 3915 3610 92,2  
апрель (до 13.04.1938) 255 224 87,8  
Всего на 13 апреля 1938 г.: 29 959 19 893 66,2
* Составлено по протоколам тройки УНКВД ЗСК-НСО (Архив УФСБ по НСО) (архивной нумерации не имеют).
Таким образом, декабрь 1937 г. оказался апогеем массовых опера­ций. На этой стадии произошло не только резкое увеличение общего числа приговоренных жертв, но и резкое ужесточение в применении расстрелов - с 31,5 % в ноябре - до 86,6 % в декабре. В январе 1938 г. в деятельности тройки НСО происходит спад активности почти в 10 раз. Лихорадка в рассмотрении дел и вынесении приговоров пре­кратилась. Однако тенденция к наибольшему применению расстре­лов закрепилась еще прочнее: к смерти приговаривались теперь поч­ти все фигуранты, попавшие на тройку.
Чтобы превратить тройки в безжалостную машину уничтожения, ее руководителям - начальникам УНКВД - были предоставлены та­кие полномочия, которые, по сути, ликвидировали всякую коллеги­альность: в разгар операции начальники стали единолично выносить массовые приговоры. Этим исключительным правом очень широко пользовался майор Мальцев. Так, 8 марта 1938 г. Мальцеву пришлось лично вести расследование в шахтерском городе Прокопьевске, где на одном из динамитных складов произошел взрыв 75 тонн взрыв­чатки. По приказу Мальцева по подозрению в подрыве склада были арестованы «не менее 250 кулаков». Следствие продолжалось в тече­ние двух-трех суток, а затем, как свидетельствует очевидец, «Мальцев в единственном лице прямо в вагоне рассмотрел дела, и всем аресто­ванным была определена мера наказания»1.
После 13 апреля 1938 г. тройка УНКВД по НСО приостановила свои заседания - последовали две затяжные фазы ее бездействия.
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 6364. Л. 85. 230
Первая продолжалась более четырех месяцев (с 13 апреля по 21 ав­густа); вторая - около месяца (с 23 августа по 19 сентября). Меж­ду этими паузами тройка провела лишь одно заседание - 22 августа 1938 г., - в ходе которого было утверждено 38 приговоров (35 -к ВМН) по делу «шпионско-церковно-монархической повстанчес­кой организации». К этому времени состав тройки уже полностью сменился: вместо Миронова и Эйхе (оба были отозваны в Москву) ее членами стали Горбач, Мальцев и секретарь Новосибирского обкома ВКП(б) И.И. Алексеев. 14 марта 1938 г. член тройки прокурор Бар­ков был арестован, а спустя месяц покончил с собой в ходе чекист­ского следствия. Вместо него в состав тройки вошел облпрокурор И.Д. Новиков. Но осенью 1938 г. Новиков тоже вынужден был по­кончить с собой (застрелился). В качестве временных членов тройки НСО в 1938 г. фигурировали также прокуроры Старостенко и А.В. За­харов, заместители начальника УНКВД А.С. Ровинский и Н.Х. Ме-лехин (застрелился в апреле 1939 г.). Полное обновление составов троек произошло и в других регионах Сибири.
К своим заседаниям тройка НСО вернулась 19 сентября 1938 г., возобновив поток приговоров представителям национальных мень­шинств. К казни и заключению в лагеря теперь приговаривались не­мцы, поляки, латыши и другие «агенты иностранных разведок» груп­пами от 40 до 160 человек. Практически все приговоры были выне­сены во второй половине сентября и в октябре. Всего за этот период подготовлено 99 протоколов на несколько тысяч человек. Последний протокол тройки Новосибирской области датирован 2 ноября 1938 г.
Деятельность троек служила олицетворением какого-то полити­ческого безумия и кромешной лжи всей массовой операции, спла­нированной сталинской кликой. Получив от Политбюро право на производство арестов, следствия и вынесение приговоров, руково­дители троек могли как угодно манипулировать людьми, процеду­рами, цифрами и отчетами. Материалы проверок и реабилитации 1950-х гг. в Сибири воскрешают вопиющие примеры того, как тройки использовались начальниками УНКВД в странных политических играх, предлагавшихся им из Москвы. Карательная «работа» тро­ек была включена в невероятную гонку за сроками и численностью приговоров, в «соревнование» между областями и республиками на количество осужденных. В одних случаях тройки выносили пригово­ры к расстрелу группам людей, хотя следствие по ним еще продолжа­лось, и приговоры исполнялись с запозданием на месяц и даже более. В других случаях - казни вообще производились до начала следствен­ных процедур и оформления протоколов. Известен факт, например,
231
когда по приказу И.А. Мальцева в отношении «группы эсеров» снача­ла «был приведен в исполнение приговор, а потом вели следствие»1. То же самое наблюдалось и в самой процедуре следствия: в то время как одни арестанты подвергались беспощадным допросам для полу­чения от них признаний или подписей, другие вообще никогда не были на допросах и узнавали о своих «преступлениях» только в лаге­ре, а иногда лишь после освобождения из длительного заключения.
В современной историографии принципиальные дискуссии вызы­вает проблема целенаправленности и случайности массовых арестов, или иначе говоря - соотношения «программы» и «произвола» в ходе террора2. Невероятное многообразие форм и способов исполнения оперативных приказов НКВД, с которыми сталкиваются исследова­тели, позволяет очень широко интерпретировать общий ход массовых операций: с одной стороны, констатировать явное преобладание про­извола и стихии над системой, с другой - видеть господство целенап­равленных действий НКВД, а хаотические мероприятия местных ис­полнителей воспринимать как их побочный результат. В связи с этим можно утверждать следующее: массовый террор характеризовался обилием и постоянным сочетанием того и другого. Однако соотноше­ние хаоса и системы на разных этапах операции выражалось по-раз­ному. На ранней стадии операции 1937 г. систематические действия • органов НКВД ясно были подчинены определенному порядку и вы­ражали более или менее строгое исполнение общего плана «очистки» страны. Этому способствовала тесная связь операции с реализацией так называемых учетов: работники НКВД имели обширные спис­ки «учетников», включавшие различные категории потенциальных «врагов» режима, и вполне осознанно производили по ним те аресты, которые и для них самих представлялись законными или, по крайней мере, хоть как-то обоснованными в классово-политическом смыс­ле. Но по мере развития террора и исчерпания «учетов» программа арестов начала размываться и по существу перешла в область имп­ровизации. Такой принцип производства арестов особенно отчетливо выразился при переходе к массовым репрессиям по национальным признакам.
Национальные аспекты в кампании террора появились в сентяб­ре 1937 г. Специальные приказы НКВД, начавшие поступать в этот период в местные управления НКВД с подписью Н.И. Ежова или его
1 ГАНО. Ф. П-460. On. 1. Д. 9. Л. 69.
2 См.: Юнге М., Бордюгов Г., Биннер Р. Указ. соч. С. 13; Сталинизм в со­ветской провинции: 1937-1938 гг. Указ. соч. С. 35-43; и др.
232
заместителя М.П. Фриновского, требовали проведения так называе­мых «линейных» операций. Первой была «польская» операция, или «линия»1. Телеграмма Фриновского по репрессированию поляков делала особый упор на условия Сибири. В ней указывалось на сла­бую борьбу с польским шпионажем в Западной Сибири, где «нашло убежище большое количество польских перебежчиков, эмигрантов и шпионов»2.
Репрессии по признакам национальности распространялись в основном на взрослую мужскую часть этнических групп. В связи с проведением в жизнь этой операции высшему руководству потре­бовалось преодолеть определенный барьер. Одна из проблем заклю­чалась в том, что «националов», подлежавших ликвидации, прежде всего латышей, было очень много в среде партийных руководителей, военачальников Красной Армии и работников НКВД. Эта трудность преодолевалась путем специальных разъяснений. В 1939 г. началь­ник УНКВД Ростовской области А.П. Радзивиловский показывал: «Я спросил Ежова как практически реализовать его директиву о рас­крытии антисоветского подполья среди латышей. Он мне ответил, что стесняться отсутствием конкретных материалов нечего, а следу­ет наметить несколько латышей из числа членов ВКП(б) и выбить из них необходимые показания. С этой публикой не церемоньтесь, их дела будут рассматриваться альбомным порядком. Надо дока­зать, что латыши, поляки и другие, состоящие в ВКП(б), - шпионы и диверсанты»3.
Шифротелеграммы из НКВД поступали серийно. Было получено не менее 12 телеграмм-приказов на аресты по национальному при­знаку - поляков, немцев, латышей, литовцев, эстонцев, китайцев, японцев, иранцев и других4. Такие требования Москвы выполнялись
1 Об исполнении приказа НКВД № 00485 от 9 августа 1937 г. см.: Пет­ров Н. В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937-1938 гг. // Реп­рессии против поляков и польских граждан. М: Звенья, 1997. С. 22-43.
2 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 80. Л. 29; Ф. 460. On. 1. Д. 10. Л. 115.
3 Военно-исторический журнал. 1993. № 2. С. 76.
i В 1955 г., в ходе пересмотра дел репрессированных, бывший начальник 3 отдела УГБ УНКВД по Новосибирской области Ф.Н. Иванов показывал: «Помню, по линейным (национальным) арестам из НКВД СССР было 12 при­казов на производство арестов по национальным признакам... Так же стро­илась и работа отделений 3 отдела: 1-е отделение занималось немцами, 2-е - японцами, 3-е - поляками, 4-е - латышами, литовцами, эстонцами, 5-е отделение - белые офицеры и кулаки... (Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3).
233
посредством коллективных арестов. Исследователь этого периода Е. Саленко из Кузбасса пишет: «Деревня Кольцовка... была чисто эстонским поселением, перебравшимся в Сибирь во времена столы­пинской реформы. ...А в ноябре 1937-го обложили деревню со всех сторон и лишили ее за одну ночь всего взрослого мужского сословия. Объявили Кольцовку фашистской шпионской резиденцией... Ни один из репрессированных в Кольцовку не вернулся - расстреляли всех»1.
О ситуации в эстонских поселках Мошковского района в связи с арестами 1937-1938 гг. давал показания бывший работник НКВД Ю.Д. Берман. Он говорил: «В Мошковском районе произошла лик­видация двух эстонских колхозов вследствие ареста и осуждения глав семей. ...Мальцев вкупе с Ивановым, Эденбергом и Мельнико­вым (работники УНКВД. - С.П.) проводили частичную ликвидацию колхозного строя»2.
Условием беспрепятственного производства массовых арестов служило фактическое упразднение прокурорского надзора с сере­дины 1937 г. в отношении органов НКВД. В ходе террора прокура­тура осуществляла свои полномочия лишь в тех пределах, которые соответствовали программе операций НКВД. Под воздействием массовых арестов, прямого давления со стороны партийных и кара­тельных органов ее аппарат вынужден был приспособиться и наряду с другими правовыми институтами стать прямым придатком НКВД. На тех участках, где интересы прокуратуры и НКВД приходили в соприкосновение, органы надзора превратились в составную часть карательного механизма НКВД. Прокурор Новосибирской области И.И. Барков и его аппарат фактически перешли на ускоренное об­служивание работников НКВД: в период массовой операции Барков просил вместо справок подавать коллективные списки для санк­ции на арест3. Несмотря на тесный контакт в этой «работе», в марте
1 Кузбасс. 26 ноября 1989 г.
2 Архив УФСБ по НСО. Д. 4535. Т. 5.
3 Там же. Л. 115. В докладной записке прокурору СССР А.Я. Вышин­скому о результатах проверки работы отдела по спецделам Новосибирской облпрокуратуры сообщалось: «Никакого надзора за делами УГБ со стороны прокуратуры не было, да и не могло быть, так как ни один из прокуроров от­дела по спецделам в течение второго полугодия 1937 г. и за 1938 год ни разу не был в УНКВД. По заявлению нач. УНКВД по Новосибирской области т. Мальцева, прокуроры в УНКВД никогда не бывали и не только никогда не принимали участия в допросах по делам, но никакого надзора не осуществ­ляли по надзорным делам» (Архив УФСБ по НСО. Д. 13792. Л. 380).
234
1938 г. Барков был арестован за «связь с врагами народа». Вслед за Барковым аресту подверглись прокуроры основных промышленных городов: Сталинска, Прокопьевска, Новосибирска, Томска, Ленинск-Кузнецка, Барнаула и многих районных центров. В сентябре 1938 г. репрессировали заместителя И.И. Баркова по спецделам А.Ф. Блим-бергса и его помощника Садковского1.
Определенную часть репрессивных действий 1937-1938 гг. ис­полняли также судебные органы. Распределение функций между об­ластными (краевыми) судами и органами НКВД с их тройками обус­ловливалось конкретными целями политики террора. Проведение массовых операций представляло исключительную прерогативу ор­ганов НКВД. В спецколлегии областных (краевых) судов поступали в основном дела, в которых имелись очевидные признаки «контрре­волюции» или «саботажа» и где к процессу могли быть привлечены свидетели обвинения. Судебная процедура в этой инстанции имела традиционный характер, но результат рассмотрения дела также во многом зависел от политического момента. Если власти желали при­дать делу особый политический смысл и представить его как образец «выявления вредительства» или «контрреволюции», в таких случаях готовился открытый (показательный) процесс. Но количество дел о «контрреволюции», рассматриваемых в спецколлегиях, было со­вершенно не сопоставимо с численностью дел в структурах НКВД и трибуналах. Во второй половине 1937 г. в Новосибирской област­ной прокуратуре, например, имелось всего 150 дел, поступивших из УГБ УНКВД (по ст. 58 УК), а за январь-август 1938 г. поступило 122 дела2. Тогда как через тройку УНКВД и трибуналы в этот период проходили тысячи дел.
Во второй половине 1937 г. операция по исполнению особых приказов НКВД дополнилась еще одной разновидностью репрес­сий - кампанией открытых судебных процессов, связанных с пробле­мой уборки и сохранением выращенного урожая. В августе обкомы и крайкомы партии получили шифрованную телеграмму Сталина о «вредительстве в системе Комитета заготовок и заготзерно»3. Те­леграмма требовала арестов управляющих и других работников за­готовительных пунктов, ответственных за переработку колхозного зерна. А в октябре Политбюро приказало провести широкую су­дебную кампанию «борьбы с вредителями в области животновод­
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 13792.
2 Там же.
3 Трагедия... Т. 5. Кн. 1. С. 394.
235
ства»1. Открытые процессы проводились с осени 1937 г. и продол­жались до конца 1938 г. В этот период были расширены некоторые полномочия низовых работников правовой системы: право самосто­ятельно возбуждать дела о «контрреволюционных преступлениях» получили районные прокуроры и следователи2.
Спустя три недели после получения директивы Политбюро Эйхе уже докладывал Сталину об ее исполнении. Он сообщал, что в шес­ти районах Новосибирской области - Чановском, Куйбышевском, Венгеровском, Ояшинском, Искитимском и Купинском - арестован ряд «вредителей-диверсантов» из работников райЗО, зоотехников и ветврачей, которые будут осуждены показательным судом за умыш­ленное заражение скота и его уничтожение в больших количествах. Эйхе докладывал: «Приняты меры к выявлению и полному разгрому диверсантов и вредителей также и в других районах области»3.
Открытые судебные процессы проводились не только над «вреди­телями сельского хозяйства». Кампания, начавшаяся с осени 1937-го, захватила и другие сферы экономики - лесную и угольную промыш­ленность, цементное производство, транспорт. Самым необычным во всей процедуре этих процессов было то, что приговоры к «высшей мере» судьи выносили даже по признакам «невыполнения плана».
В начале сентября 1937 г. в Ленинск-Кузнецке судили показа­тельным судом управляющего шахтой «А» П.Л. Иванова и главного механика шахты Н.А. Зайцева. Ни одному из них не приписывалось никаких вредительских или террористических актов. Их откровенно судили за невыполнение плана добычи угля на шахте. Государствен­ный обвинитель из краевой прокуратуры Скоморохов был совершен­но свободен от юридических норм. Он говорил: «Иванова и Зайцева мы судим за то, что они саботировали выполнение плана угледобычи как в 1936, так и в 1937 г. В 1936 г. шахта «А» выполнила план на 95 %. 5 % недовыполнения - это не мало. ...В 1937 г. они усилили свою вредительскую работу и в первом квартале план выполнили только на 73 %...
Не раз пытались партийные и советские организации поставить обвиняемых на правильный путь, но троцкиста, как и горбатого, ис­правит только могила. Они не выполнили указание краевого комите­та партии и лично товарища Эйхе, который не раз отмечал их ошиб­ки, не раз указывал, отчего зависит невыполнение плана...
1 Там же. С. 486.
2 Архив УФСБ по НСО. Д. 13792. Л. 381.
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 870. Л. 25.
236
В мае в ответ на постановление ЦК и Совнаркома эти саботажни­ки план по подготовительным работам выполнили только на 35,9 %. Разве это не вредительство? Разве этого одного факта недостаточ­но для того, чтобы предъявить обвинение по 58-й статье?.. Мы ра­зоблачили их как троцкистов, как врагов народа, как предателей со­циалистической родины. Мы разоблачили бешеных собак, которые стремились сорвать строительство коммунистического общества. Эти бешеные собаки заслужили расстрела»1. Спецколлегия в составе работников краевого суда М.И. Жучек, А.А. Синявина и М.Ф. Заха­рова приговорила управляющего шахты к расстрелу, а механика - к 10 годам лагерей.
Выездные сессии спецколлегий выполняли в этот период очень большой круг заданий по проведению показательных судебных про­цессов. Об этом говорят даже те материалы, которые публиковались в печати. Каждый процесс продолжался по 3-5 дней и заканчивался вынесением самых суровых приговоров. Так, в октябре 1937 г. серия открытых процессов была проведена в Восточно-Сибирском крае: по делу «Нижнеудинской право-троцкистской организации», делу «ру­ководителей Сретенского района», по Черемховскому и Петрово-За­байкальскому пунктам заготзерно. В ноябре - по делу «эсеровской организации при областном земельном управлении». Большинство обвиняемых из десятков управленцев и специалистов были пригово­рены к расстрелу, часть осужденных - к длительному заключению2.
В Новосибирской области только в четвертом квартале 1937 г. состоялся 21 показательный процесс над «вредителями и саботажни­ками в сельском и элеваторном хозяйстве». Осужден был 131 чело­век, из них - 32 приговорили к высшей мере наказания3.
В октябре 1937 г. Сталин произвел очередную кадровую пере­становку. Вслед за разделением Западно-Сибирского края на две части - Новосибирскую область и Алтайский край - Эйхе был пе­реведен на пост наркома земледелия СССР, на место разоблаченного М.А. Чернова. Секретарем обкома в Новосибирске стал Иван Ива­нович Алексеев. Представляя местному партийному руководству своего преемника, Эйхе так характеризовал его достоинства: «Тов. Алексеев проделал громадную работу по борьбе с троцкистско-буха-ринско-зиновьевской сволочью в Ленинграде. Он является первым партийным работником, который отмечен партией и правительством
1 Ленинский шахтер. 9 сентября 1937 г.
2 См.: Восточно-Сибирская правда. 2, 3,9 октября, 23 ноября 1937 г.
3 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 65. Л. 62-63.
237
высшей наградой - орденом Ленина... Под его руководством партор­ганизация Путиловского завода боролась и сумела сломить саботаж и вредительство врагов всех мастей»1.
Смена руководства происходила в напряженный момент для парт­аппарата: кадровая чистка повсеместно затронула составы обкомов, крайкомов и очень многое стало зависеть от первого руководителя. Эйхе принял активное участие в разоблачении и передаче в НКВД большей части своего аппарата. С его санкции и при его содействии были арестованы председатель крайисполкома Ф.П. Грядинский, члены крайкома Г.Т. Тимофеев, Б.В. Игрицкий, Н.П. Милютина, Н.Г. Пантюхов, М.Г. Тракман, А.И. Колотилов и много других пред­ставителей номенклатуры. Секретарь И.И. Алексеев продолжил уничтожение остатков старого аппарата.
Новые секретари, подобные Алексееву, выдвигались в этот период в каждом регионе. В Алтайском крае это был Л.Н. Гусев, в Омской области - З.Г. Симанович, а после его ареста - Ф.П. Наумов, в Крас­ноярском Крае - СМ. Соболев, затем П.Х. Кулаков. В Иркутской об­ласти - А.А. Филиппов.
И.И. Алексеев довел до конца чистку аппарата, начатую Эйхе. Уже через месяц после вступления в должность он сообщал своему покровителю в Политбюро ЦК ВКП(б) А.А. Жданову о том, что не доверяет ни одному члену Новосибирского обкома, за исключением начальника УНКВД Г.Ф. Горбача. Алексеев писал:
«Считаю своим долгом рассказать Вам о положении в Новосибир­ской области. Прямо должен заявить, когда ехал сюда, я не представ­лял той сложной обстановки, которая сейчас выясняется... Сейчас уже ясно, что значительная часть руководящих партийных и совет­ских работников замешана в связях и покровительстве врагам наро­да, а некоторые из них являются прямыми участниками троцкистско-бухаринской банды. ...В составе бюро оказались не скомпрометиро­ванными один член бюро тов. Горбач - нач. УНКВД и один кандидат в члены бюро тов. Зайцев - зав. сельхозотделом обкома.
...Работа по выкорчевыванию врагов народа... не получила долж­ного размаха. Вследствие этого корни до конца уничтожены не были. ...Несмотря на тщательную подготовку материалов и применение всего опыта, полученного мною под Вашим руководством по разо­блачению врагов народа, исключение их из партии на бюро обкома проходит с большим скрипом, так как большинство членов бюро...
1 Там же. Оп. 33. Д. 3. Л. 135. 238
сами замешаны в контрреволюционных связях с врагами. ...Я могу опираться только на одного члена бюро...»1
Благодаря усилиям И.И. Алексеева под арест попало почти все его окружение и масса районных работников партии и советского аппа­рата. Были репрессированы председатель облисполкома С.А. Шварц, секретарь горкома И.М. Миллер, члены партийного руководства И.И. Ляшенко, А.С. Кулаков, С.Д. Костромитинов, Ф.Б. Фрумкина, И.Д. Рудаков, К.В. Рыневич, А.А. Токарев и многие другие. В июне-августе 1938 г., в период работы выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР, большинство из них расстреляли, предвари­тельно подвергнув пыткам и жестоким допросам.
В сентябре 1938 г. Алексеев как член новосибирской областной «тройки» сообщал Сталину о тысячах новых разоблаченных «вра­гов» и просил санкцию для расправы с ними. «В период проведения отчетно-выборной кампании руководящих парторганов, - писал он, - была вскрыта вражеская деятельность ряда секретарей рай­комов и горкомов ВКП(б). В результате разоблачены как активные участники правотроцкистской организации: Гладков - первый сек­ретарь Горношорского райкома ВКП(б), Кожевников - секретарь Северного райкома, Маркелов - секретарь Тогучинского райкома, Прелов - секретарь Убинского райкома, Марсаков - секретарь Чу­лымского райкома, Павлов - секретарь Томского горкома ВКП(б). Все они исключены из партии и органами НКВД арестованы».
Свое обращение к Сталину Алексеев заканчивал характеристи­кой положения дел в Кузбассе: «В течение последнего года органами НКВД изъято и осуждено по Кемеровскому военно-промышленному району контрреволюционного элемента 4 746 чел. В период ликви­дации право-троцкистской организации дополнительно установлено в Кемерово 1 тыс. чел. активного кулацко-белогвардейского элемен­та, ведущего контрреволюционную работу. В связи с наличием боль­шого количества дел, подлежащих разбору, прошу Вашего разреше­ния рассмотреть эту тысячу дел на тройке»2.
1 Там же. Оп. 34. Д. 5. Л. 23-28. Оценка Алексеевым прежнего состава местных руководителей почти полностью совпадала с оценкой нового секре­таря Красноярского крайкома ВКП(б) СМ. Соболева. На пленуме Красно­ярского крайкома 22 июля 1927 г. Соболев говорил, что «в бюро Краснояр­ского горкома остался один член бюро, который был не враг». (ЦДНИ КК. Ф. 10. Оп. 1.Д. 435. Л. 251).
2 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 48. Л. 105-107; Трагедия... Т. 5. Кн. 2. 1938-1939. М.: РОССПЭН, 2006. С. 226-227.
239
Через семь месяцев.после февральско-мартовского пленума (к се­редине октября 1937 г.) из прежнего состава первых руководителей областного (краевого) масштаба в Сибири не осталось ни одного не­разоблаченного, кроме Эйхе. Последним из этого списка был аресто­ван Д.А. Булатов. В конце работы пленума Омского обкома, 7 октяб­ря 1937 г., его исключили из партии и одновременно было распущено бюро обкома.
Источники позволяют нам составить некоторый статистический обзор о жертвах террора. Согласно официальному отчету Новосибир­ского управления НКВД, в Западно-Сибирском крае (современные Кемеровская, Томская, Новосибирская области и Алтайский край) в 1937 г. было репрессировано около 35 тыс. человек. Каждая из этих жертв приписывалась к той или иной «организации», в результате чего складывалась следующая картина1:
«Эсеровская террористическая шпионско-диверсионная органи­зация». Руководители: Петелин, Горох, Осипов и др. - 617 чел.
«Белогвардейско-монархическая организация РОВС» - 20 731 чел.
«Церковно-монархическая повстанческая организация». Руково­дитель - архиепископ Васильков - 1562 чел.
«Диверсионно-повстанческая организация «Польская организа­ция Войсковый» (ПОВ). Руководители: Лукащук, Жуковский, Со-сенко - 3953 чел.
«Правотроцкистская организация». Руководители: Грядинский, Воронин, Миллер, Кудрявцев и др. - 1011 чел.
«Сибирский филиал диверсионно-вредительской повстанческой организации «Трудовая Крестьянская партия». Руководители: Брус-ницын, Марковский, Соколов - 3617 чел.
«Шпионско-диверсионные террористические формирования в частях СибВО». Руководители: Кузьмин, Подарин, Ильин, Яков­лев, Струсельба - 767 чел.
«Шпионско-диверсионные и террористические формирования, созданные агентурой германской разведки» - 1654 чел.
«Шпионско-диверсионная организация среди сектантов Запсиб-края». Руководитель - краевой уполномоченный евангельских хрис­тиан Кухман - 793 чел.
«Контрреволюционные формирования на водном транспорте в системе Западно-Сибирского речного пароходства». Руководители: Страус, Малков - 115 чел.
1 Архив УФСБ по НСО (Доклад УНКВД... Приложение). 240
«Контрреволюционные формирования по объектам наркомата связи» - 52 чел. Всего: 34 872 чел.
Ранней весной 1938 г. началась вторая фаза массовой операции1. Лимиты, которые Политбюро утвердило 31 января 1938 г., превос­ходили задания предыдущего года. Для Омской области новая квота расстрелов увеличивалась в три раза, для Дальневосточного края -в 4 раза, Красноярского края - в два раза. Однако в последующие ме­сяцы эти нормы вновь были повышены. Так, 10 мая Политбюро ЦК ВКП(б) «удовлетворило просьбу» Омского обкома об «увеличении дополнительного лимита по первой категории на 1000 человек». Ру­ководители Иркутской области, секретарь обкома А.А. Филиппов и начальник УНКВД Б.А. Малышев, также просили Сталина позво­лить расстрелять «сверх нормы» 5000 человек, «ввиду незакончен­ной очистки области»2.
Вновь стали исчезать целые группы «националов», «правых», «ку­лаков», «социально-чуждых». Их выявляли по показаниям аресто­ванных и иным способом. «Иной способ» заключался в использова­нии исключительно национального признака. Для того чтобы иметь какие-то основания для арестов, оперативные работники НКВД ста­ли прибегать к помощи домовых книг, справок, списков сельсоветов, к материалам государственных архивов. Арестовывали всех с «по­дозрительными» фамилиями - Якобсон, Мартинсон, Костецкий, Вайшис, Вагнер и так далее. Как признавался позднее один из работ­ников Новосибирского УНКВД, Горбач и его заместитель Мальцев «дали установку арестовывать все национальности, кроме русских».
Хаотическое производство арестов и вынесение приговоров, в особенности по «национальным линиям», служило отличитель­ной чертой в дальнейшем проведении массовой операции. Это было обусловлено не только отсутствием конкретных указаний со стороны руководства НКВД, а по отдельным операциям - даже лимитов, но и особыми требованиями в отношении сроков завершения кампании. В связи с этим бывший работник УНКВД по ЗСК Л.А. Маслов на допросе в 1941 г. сообщал: «Эти операции (аресты), начиная с лета 1937 года и в продолжении почти всего 1938 года, проходили в не­имоверной суете и спешке, без предварительной установки, по адрес­ному столу и квартирам»3.
1 ГАНО. Ф. П-4. Он. 34. Д. 80. Л. 36.
2 Трагедия... Т. 5. Кн. 2. С. 70-71.
3 Архив УФСБ по НСО. Д. 4535. Т. 5. Л. 82.
241
Другой сотрудник показывал: «Эстонцы арестовывались только по справкам сельсовета и даже без справок... Когда в отделении Эден-берга (3 отдел УНКВД Новосибирской области. - СП.) некого уже было сажать, т. е. не было материалов, по которым можно было бы арестовывать людей, Эденберг посылал сотрудника по квартирам с удостоверением электромонтера с заданием проверять домовые книги...»1
В Иркутске и в области «на китайцев и корейцев буквально дела­ли облавы, ловили их по городу. Справки на арест и постановления выписывались после производства ареста». Из «кулацких поселков» забирали каждого, «кто мог двигаться»2.
Арестованный сотрудник Новосибирского УНКВД Бейман рас­сказывал сокамерникам о том, как ликвидировал «еврейскую орга­низацию». По словам Беймана, его вызвал к себе начальник управ­ления И.А. Мальцев и поручил срочно познакомиться с литературой «по сионизму», чтобы вскрыть организацию «Поалейцион». Бейман без возражений отправился в библиотеку, взял две брошюры и в те­чение дня прочел их. Затем нашел одного старика-еврея, сделал его «раввином» - руководителем организации, просмотрел по спискам, в каких учреждениях работают евреи, и начертил схему разветвления «организации», назвав ее «Поалейцион». «Организация» включала в себя «ячейки» в аптеках, заготзерно, мастерских... «Мальцев пох­валил меня за умение вскрывать организации, - говорил Бейман, -и велел арестовать людей, проходящих по меморандуму, а один эк­земпляр послать в НКВД СССР Ежову... Я успел арестовать только 250 человек и конвейерным допросом оформить на них дела... Всего же при мне по протоколам проходило до 800 человек... Но я уже не успел остальных арестовать, потому что сам был арестован»3.
Арестованы были многие учителя немецкого языка.
О причинах репрессий по национальному признаку сформиро­валось общее мнение, выраженное Н.В. Петровым, А.Б. Рогинским и др. исследователями4. Оно признает, что эти акции вызывались ста­линской логикой борьбы с государствами «враждебного окружения» и стремлением уничтожить всю потенциальную их «агентуру» в лице граждан соответствующих национальностей. Сама национальная
1 Там же. Д. 4502. Л. 69.
2 Архив УФСБ по Иркутской обл. Д. 5387. Л. 185.
3 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 48. Л. 178-179.
4 Петров Н.В., Рогинский А.Б. «Польская операция» НКВД 1937— 1938 гг. // Репрессии против поляков и польских граждан. М., 1997. С. 32.
242
принадлежность человека и его прошлое по существу не играли ни­какой роли; значение имело лишь его косвенное отношение к «враж­дебному» государству.
Кампания арестов и приведение приговоров в исполнение име­ли очень высокие темпы. По основным, «линейным», приказам дела оформлялись в течение двух-трех дней, санкция же прокурора на арест не требовалась вообще. Согласно приказам НКВД устанавли­вались крайне сжатые сроки для завершения каждой операции и это приводило к тому, что расстрелы арестованных производились иног­да без всяких следственных процедур.
Вместе с «линейными» операциями продолжался погром и в системе власти в форме «борьбы с право-троцкистским заговором». В отдельных структурах государства и партии, таких как обкомы, крайкомы и райкомы ВКП(б), областные и районные исполнитель­ные комитеты советов, аресты носили характер почти полного изъ­ятия наличного состава работников. Исключение составлял лишь вспомогательный персонал. Бывший начальник УНВКД по ЗСК СН. Миронов на допросе в январе 1939 г. показывал: «В апреле 1938 г. по пути в МНР я проезжал мимо Новосибирска, меня встретили Мальцев и Горбач. Горбач рассказал мне, что за это время они арес­товали по три состава районного и областного руководства»1.
В некоторых городских учреждениях исчезли целые коллективы; оставались лишь единицы служащих, не попавших в число «врагов народа». В тресте «Запсибзолото» и его приисковых управлениях НКВД изъяло почти всех работников. «Большинство отделов было на замке, исполнять распоряжения по аппарату было некому»2.
Из шести членов Союза писателей СССР, проживавших в Ново­сибирске и области, арестованными оказались все до одного - Ансон, Итин, Ошаров, Кравков, Гинцель, Вяткин3.
Террор искажал сознание людей и порождал безумные мифы. У многих в тот период существовала иллюзия постоянного присут­ствия врагов и вредителей. Подозрения возникали на голом месте. В то же время этот закономерный результат террора сам по себе при­знавался фактом деятельности тех же врагов. На одном из партийных собраний февраля 1938 г. второй секретарь Новосибирского обкома Лобов говорил: «Наши враги стараются создать представление, что врагов повсюду много, стремятся посеять неуверенность и излишнюю
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 4504. Т. 7. Л. 316.
2 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 82. Л. 6.
3 Там же. Оп. 33. Д. 116. Л. 31.
243
подозрительность в наших парторганизациях - это, несомненно... со­здание подозрительности, что врагов много, распространяется даже на таких вещах как плакаты, что будто бы у тов. Андреева на костюме фашистский значок. ...что есть вот тетрадочка, а на ней есть изобра­жение Вещего Олега, и там написано «Долой ВКП» и так далее. Эта вражеская работа распространяется на плакатах, учебниках по исто­рии Советского Союза, она распространяется и на нашем текстиле. Здесь один из бюрократов Главхлоппрома, из краевой конторы, при­слал образец и говорит, что есть фашистские знаки. Мы рассматрива­ли в лупу эти знаки и абсолютно ничего не нашли. ...Надо проверять того, кто сигнализирует, не является ли он сам пособником фашизма, посмотреть его хозорганизацию, нет ли у него агентов фашизма»1.
Для многих советских граждан жизнь разделилась на две части: до и после ареста. Этот трагический излом в судьбе миллионов лю­дей ярко описан многими исследователями и писателями. Самый подробный анализ содержат работы А. Солженицына, В. Шаламова, Р. Конквеста.
Арест для любого человека был лишь первым актом его трагедии. За ним начиналось так называемое следствие, в ходе которого добы­вались «нужные» показания. Использование пыток при допросах арестованных не являлось инициативой НКВД. В известном письме Сталина от 10 января 1939 г. говорилось, что «применение физичес­кого воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с раз­решения ЦК ВКП». Н.И. Ежов с его заместителями СБ. Жуковским, Л.Н. Вельским, М.П. Фриновским и многочисленным аппаратом были всего лишь распространителями этой директивы и ее исполни­телями.
Большинство авторов, описывающих способы истязания аресто­ванных, называют в основном пытку «конвейером». В отделениях НКВД это был самый распространенный вид противоправного полу­чения показаний. «Конвейер» как непрерывный допрос с избиения­ми обычно продолжался до тех пор, пока арестованный не сдавался. В зависимости от упорства человека и его физических возможностей, пытка могла протекать от 2 до 30 суток, а иногда и больше. Сохрани­лись свидетельства о том, как использовался «конвейер» в Новоси­бирском УНКВД, когда начальниками были Горбач и Мальцев.
Секретаря Октябрьского райкома партии Н.Ф. Силантьева из Но­восибирска арестовали в октябре 1937 г. и, не помещая в камеру, сразу доставили в кабинет к следователям Большакову и Пастаногову. Ему
1 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 38. Л. 263-264. 244
устроили непрерывный допрос, который продолжался более месяца. «Его пытали, не выпускали из кабинета, есть давали один раз в день через 3-5 дней и не давали спать, заставляя все время сидеть на ус­троенной для пыток табуретке, и когда, сидя на табуретке, он, изму­ченный, дремал, Большаков избивал его кулаками под бок. 60 часов Большаков и Пастаногов продержали его на ногах, пока он не упал, так как ноги опухли... На 30-й день пыток... у него открылся процесс туберкулеза и началось кровохарканье... Силантьев не согласился пи­сать лжи, начал просить, чтобы ему дали возможность полежать на полу в комнате, если они не хотят отпустить его в камеру. Ему ответи­ли, если писать не будешь, здесь сдохнешь, и опять заставляли сидеть на табуретке... Кровохарканье усиливалось, и на 33-й день началось сильное кровотечение. Когда кровь начала заливать пол, Силантье­ва увели в камеру, в которой сидел ...известный троцкист провокатор Франконтель... Под руки Силантьева ввели в камеру, так как он уже не мог ходить. Ноги его от выстойки опухли, кровь лилась из легких. Франконтель снял ему сапоги, разрезав голенища и начал уговари­вать Силантьева дать показания... В июне 1938 года он умер»1.
Редко кому удавалось продержаться так долго как Силантьеву. Обычно арестованных ломали в течение нескольких суток. Дирек­тора Сиблестреста Масленникова заставили сдаться через 8 суток. В результате страшных побоев он попал в тюремную больницу и вскоре скончался... Районный прокурор Мариинска Гранин продер­жался на «конвейере» 7 суток, а затем «признался». Заведующего райЗО Убинского района Шелегова сломили через 5 суток2.
В практике следствия были самые изощренные способы исполь­зования «конвейера» для получения подписи арестованных. Сначала жертву убеждали подписать «признание» потому, что «так нужно Со­ветской власти, а тебя освободят». Если это не помогало, начинался другой «разговор».
В одном из районных отделов Иркутского УНКВД, «как правило, арестованные стояли с поднятыми вверх руками, а в общем отстойни­ке - в очерченном круге, и малейший выход из круга вызывал пинок милиционера по ногам. ...Были случаи, когда арестованные в этих от­стойниках простаивали на ногах по 46 суток, у них опухали ноги, от­дельные от бессонницы и стоянок сходили с ума... Были случаи, когда арестованные китайцы стояли в отстойниках до тех пор, что тут же
1 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 74. Л. 148-150.
2 Там же. Л. 151-153.
245
падали и умирали. ...Было много случаев, когда арестованные в каме­рах сходили с ума, умирали, шли на самоубийство...»1
Общество переживало сильное моральное потрясение. Мало кто в этот период мог чувствовать себя безопасно и оставаться вне по­дозрений. Местная печать постоянно сообщала о новых арестах, от­крытых судебных процессах над «саботажниками» и «вредителями», знакомила население с «приемами подрывной деятельности иност­ранных разведок». Любое собрание членов партии и комсомольцев представляло собой процедуру унизительных выяснений подробнос­тей чьей-то личной жизни и подозрительных связей. На фоне арестов шла бесконечная череда публичных разбирательств - кто с кем был знаком, где жил, в какой семье родился и кем воспитывался. Анкет­ные данные играли решающую роль в определении не только карье­ры, но самого существования человека.
Осенью 1938 г. в политике террора произошел важный поворот: кампания арестов резко оборвалась. «Существует много теорий от­носительно мотивов действий Сталина на протяжении всего этого устрашающего периода, - пишет Роберт Конквест. - Многие иссле­дователи до сих пор задаются вопросом - почему Сталин прекратил террор на этой стадии? По нашему мнению - просто потому, что тер­рор достиг крайнего предела. Продолжать было невозможно - эко­номически, политически и даже физически: следователей больше не было, тюрьмы и лагеря были забиты до отказа»2.
Вывод, который делает Конквест, следует признать справедливым, поскольку он находит подтверждение открывшимися теперь факта­ми. Так, заместитель начальника УНКВД по Новосибирской области К.К. Пастаногов после своего ареста в 1939 г. показывал, что во вто­рой половине 1938 г. он возбудил ходатайство об аресте очередной «организации» - не менее 100 человек «церковно-монархического актива». Но его начальник И.А. Мальцев отменил операцию, мотиви­руя тем, что «попов сажать некуда»3. Если некуда было сажать сотню «попов», то как следовало поступить с тысячами других арестован­ных? Вполне очевидно, что в развитии террора руководство страны достигло таких масштабов, поддерживать которые имеющимися средствами было уже не в состоянии.
События 1937-1938 гг. явились одним из самых значительных периодов в советской внутренней политике. Критерием их историче-
1 Архив УФСБ по Иркутской обл. Д. 5387. Л. 182.
2 Конквест Р. Указ соч. С. 584.
3 Архив УФСБ по НСО. Д. 4944. Т. 2. Л. 226.
246
ской оценки служит не только беспрецедентное количество понесен­ных обществом жертв, но и особые политические методы, к которым прибегла правящая группировка в этот период. Тот факт, что в ходе террора была смещена и уничтожена значительная часть управлен­ческого слоя и партийных кадров, дает основание считать, что обнов­ление руководящего состава в стране являлось одной из главных его целей. Террор, пережитый населением в Сибири, наглядно показал, что состав руководителей и аппарата партийных и советских органов сменился во всех краях и областях региона. Существенно видоизме­нился и кадровый корпус городского и районного уровня. По резуль­татам и характеру завершившейся чистки можно заключить также, что она преследовала цель достижения определенной социальной од­нородности общества и политического единства, которые необходи­мы были режиму в условиях приближающейся войны. Изоляция или уничтожение отдельных категорий граждан методом «разверстки» наиболее красноречиво свидетельствует о таком стремлении. Если исходить из того, что эти категории признавались серьезным «внут­ренним противником» (своего рода «пятой колонной»), способным в напряженный момент создать определенные трудности правитель­ству, то логика экстремистских действий сталинского руководства в период 1937-1938 гг. станет более ясной.
ГЛАВА V. ПРЕДВОЕННЫЕ МАНЕВРЫ
Изменения в механизме и способах террора
Массовые операции, составлявшие главную особенность сталин­ской политики 1937-1938 гг., были остановлены внезапно, на стадии активного развития. Их основные цели считались достигнутыми. Те элементы общества, которые режим рассматривал как «социально-опасные», были истреблены либо изолированы. Исчезли целые груп­пы населения, уничтожен большой слой управленцев, специалистов гражданских и оборонных отраслей, работников партийно-государ­ственного аппарата. В среде работников НКВД завершившаяся чист­ка оценивалась «как выигрыш крупного военного сражения»1.
Поворот в репрессивной политике к снижению ее масштабов был неизбежен, поскольку это обусловливалось факторами как социаль­но-политического, так и организационного характера. Тенденция к прекращению массовых арестов и необоснованного привлечения граждан к судебной ответственности проявилась уже в первые меся­цы 1938 г., когда основная операция НКВД в рамках «особых при­казов» еще продолжала интенсивно осуществляться. Именно в этот период обнаружились реальные признаки того, что руководство стра­ны намерено положить конец многочисленным арестам и установить определенные границы и новый порядок в процессе возбуждения уголовных дел, в том числе по политическим мотивам. Такое стрем­ление проявилось, прежде всего, в отношении деятельности прокура­туры.
В конце февраля 1938 г. по регионам страны был разослан приказ прокурора СССР А.Я. Вышинского о недопустимости возбуждения районными и городскими прокурорами без предварительной санк­ции прокурора области (края) дел о контрреволюционных преступ­лениях и арестов по всем делам (включая дела колхозно-совхозного актива), расследуемым прокурорами2.
1 ГАНО. Ф. П-460. On. 1. Д. 14. Л. 28.
2 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 65. Л. 5 об.
248
21-22 мая 1938 г. в Москве с участием В.М. Молотова и А.И. Ми­кояна было проведено Всесоюзное совещание работников прокура­туры, на котором критиковалась практика огульных обвинений и необоснованных арестов, допускаемых прокурорами во многих ре­гионах страны. В результате этого совещания, а также нового соот­ветствующего приказа прокурора СССР А.Я. Вышинского от 1 июня 1938 г. была выработана линия действий прокуратуры, сводившаяся к нескольким требованиям: во-первых, «прекратить необоснованное привлечение к уголовной ответственности, не допускать беззако­ния». Во-вторых, «обеспечить точное и неуклонное исполнение при­каза прокурора СССР от 25/11-1938 г.» (о запрещении райгорпроку-рорам возбуждать дела о контрреволюции и по колхозно-совхозному активу без санкции областного прокурора). В-третьих, «в месячный срок проверить находящиеся в производстве следователей дела, все неосновательно возбужденные дела, дела малозначительные, подпа­дающие под примечание к ст. 6 УК - прекратить»1.
Эти решения свидетельствовали о том, что в дальнейшем приме­нении репрессий одновременно присутствовали две разнонаправ­ленные политические линии: одну из них, олицетворяемую НКВД, руководство страны продолжало проводить в прежнем режиме, дру­гую, выраженную в действиях прокуратуры и судов, пыталось огра­ничить определенными рамками. Тенденция к ограничению, одна­ко, была крайне слаба и практически на всем протяжении 1938 г. не приносила серьезного эффекта. Такой результат являлся следствием чрезвычайно прагматического отношения власти к системе правосу­дия: режим не мог решительно отказаться от применения массовых судебных репрессий, посредством которых выполнялся значитель­ный объем текущих хозяйственных задач. Особенно большое коли­чество арестов и судебных приговоров вновь потребовалось приме­нять в ходе сельскохозяйственной кампании с лета 1938 г. Поэтому, несмотря на объявленную «перестройку» прокурорской практики, районные работники продолжали получать требования такого харак­тера, которые содержались в одной из телеграмм и.о. Новосибирско­го облпрокурора И.Д. Новикова в сентябре 1938 г.: «Ход хлебосдачи саботируется. Приказываю решительно привлекать [к] уголовной ответственности саботажников, как единоличных, так и [в] колхозах и совхозах. Следствие заканчивать [в] однодневный срок. Злостных саботажников арестовывать. Привлечение [к] осуждению немедлен­но телеграфировать»2.
1 Там же. Л. 6.
2 Там же. Л. 5 об.
249
Новая политическая кампания, которую сталинское руководство начало осенью 1938 г., проводилась под знаком «восстановления ре­волюционной законности». Ее первыми жертвами стали прокурорс­кие работники. В октябре в Омске состоялся судебный процесс, орга­низованный под эгидой Верховного суда РСФСР. Судили прокурора области И.И. Бусоргина, действовавшего во второй половине 1937 -начале 1938 г., а с ним - начальника следственного отдела облсуда В.И. Никифоровского. Оба обвинялись в «преступной халатности и превышении полномочий», в частности, - за предание суду почти 500 человек по «контрреволюционным» статьям. «Преступление» ра­ботников юстиции получило огласку в тот момент, когда появились признаки ослабления террора и возникла необходимость в «козлах отпущения». За необоснованное привлечение граждан к уголовной ответственности суд приговорил прокурора к двум годам лишения свободы, а судебного следователя оправдал, объявив ему «обществен­ное порицание»1.
За аналогичные преступления был осужден и прокурор Ново­сибирской области И.Д. Новиков, доведенный вскоре до самоубий­ства2. На прокурора возложили ответственность за массовое судеб­ное преследование советско-колхозного актива, хотя было очевидно, что он выполнял лишь тайные директивы члена Политбюро А.А. Ан­дреева, действовавшего за спиной местных руководителей в период кампании «хлебозаготовок». Андреев, как пишет в своих воспомина­ниях Н.С. Хрущев, повсюду оставлял один след: «Куда он ни ездил, везде погибало много людей, и в Белоруссии, и в Сибири»3.
Для подготовки устранения кадров, превратившихся в полити­ческий балласт, осенью 1938 г. в Сибирь прибыл М.Ф. Шкирятов. Его визит проходил в обстановке повышенной секретности. В Новоси­бирске он ознакомился с материалами областной прокуратуры и по­бывал в областном управлении НКВД. Здесь он рассмотрел несколь­ко дел, а затем провел ряд личных бесед с сотрудниками4. В резуль­тате инспектирования, произведенного Шкирятовым, был поднят вопрос о фактах «провокационной работы» прокуратуры и «извраще­ний в партийно-политической работе». Выступая перед работника­ми НКВД, секретарь обкома ВКП(б) говорил: «В результате работы
1 Омская правда. 21 октября 1938 г.
2 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 65. Л. 5 об.
3 Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева // Вопросы истории. 1990. № 4. С. 78.
4 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 76. Л. 9.
250
тов. Шкирятова здесь, в Новосибирской области, были установлены вопиющие факты нарушения революционной законности, привлече­ния советско-колхозного актива, массового привлечения к судебной ответственности. Вы сами знаете, как складывалось дело к моменту приезда тов. Шкирятова. Все областные, все районные газеты пест­рили крупными аншлагами, призывающими громить саботажников. Районная печать не отставала, и саботажники не сходили с уст и пар­тийных, и советских, и следственных аппаратов. Были даны специ­альные задания о привлечении к судебной ответственности колхоз­ного актива. По существу, работа на хлебозаготовках по количеству осужденных людей считалась признаком хорошего тона... Органы прокуратуры, и районной, и областной, в этой работе показали себя исключительно неприглядно, исключительно с отрицательной сто­роны, раздавая санкции на привлечение к судебной ответственности направо и налево...»1
2 ноября 1938 г. ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР приняли пос­тановление «Об ошибках руководства Новосибирской област­ной партийной организации», в котором обком ВКП(б) во главе с И.И. Алексеевым обвинялся в том, что область не смогла вовремя собрать урожай, а сами партийные руководители «встали на путь массовых огульных арестов колхозно-советского актива»2.
Решением ЦК ВКП(б) от 2 ноября Алексеев был снят со своего поста «как не оправдавший доверия партии», арестован и вскоре рас­стрелян. Его преемником стал Г.А. Борков.
В ноябре местные партийные комитеты и управления НКВД по­лучили постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 но­ября 1938 г., которое официально объявляло об очередном повороте политического курса в стране. Постановление носило название: «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Как и другие документы, рассчитанные оправдать действия высшего руководства, оно содержало два традиционных положения: подчеркивалась «пра­вильная генеральная линия» Политбюро и осуждались «неправиль­ные» способы ее осуществления исполнителями.
Постановление заявляло, что борьба с врагами народа не законче­на и, следовательно, должна продолжаться. Основная часть докумен­та содержала критику «недостатков» в работе НКВД и прокуратуры. Говорилось, что «работники НКВД совершенно забросили агентур-но-осведомительную работу, предпочитая действовать более упро­
1 Там же. Д. 65. Л. 54-55.
2 Там же. Л. 54.
251
идейными способами, путем практики массовых арестов». Осуждал­ся «глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования», основанный на признаниях самого обвиняемого, и провозглашались новые методы карательной политики: запрещались массовые опера­ции по арестам и выселению граждан, объявлялось о ликвидации су­дебных троек, созданных в порядке особых приказов НКВД СССР, а также троек при областных, краевых и республиканских управле­ниях милиции1.
Появление данного постановления являлось характерным призна­ком заметного ослабления репрессий, но не их прекращения. На соб­рании работников НКВД новый секретарь Новосибирского обкома ВКП(б) Г.А. Борков давал разъяснения реального смысла документа ЦК и СНК СССР: «Будет совершенно неправильно понимать это ре­шение как решение, которое должно ослабить наш аппарат, внимание органов НКВД и судебно-следственного аппарата в вопросах борь­бы с контрреволюционными и иными преступлениями. Безусловно, если кто так понимает - это неправильно.
Решение Центрального Комитета партии обязывает нас умножить нашу большевистскую бдительность, усилить борьбу с врагами наро­да... Разоблачительная работа, выкорчевывание вражеских остатков должно продолжаться еще более напряженно, с еще более нарастаю­щими темпами, но должно продолжаться иными методами, методами, которые записаны в Сталинской Конституции...»2 Борков угадывал лишь основное направление политики Сталина, но он не мог знать, кому готовилась роль жертвы на этот раз.
Провозглашение «нового курса» в проведении репрессий повлек­ло за собой резкое изменение отношения высшего руководства стра­ны к прежним исполнителям. После устранения Ежова с поста нар­кома внутренних дел и появления на его месте Берии старый аппарат НКВД фактически был обречен. Ставленников Ежова снимали во всех региональных управлениях. Производя смещение руководяще­го состава главного карательного института, режим наглядно демон­стрировал свою готовность вернуться к «революционной законно­сти». При этом официально подчеркивалось, что устраняя «недостат­ки советского правосудия», партия будет решительно наказывать ви­новников «необоснованных репрессий». Процесс замены кадров вы­
1 Трагедия Советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: До­кументы и материалы. Т. 5. 1937-1939. Кн. 2. 1938-1939. М ■ РОССПЭН 2006. С. 307-311.
252
2 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 65. Л. 54.
лился в кампанию радикальной чистки всех звеньев НКВД, начиная от районных и городских отделений этого ведомства.
Уже в ходе обсуждения постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. в среде чекистов возникли панические настрое­ния. Разоблачения и аресты в НКВД в ежовский период были страш­ны, но они не шли ни в какое сравнение с новыми веяниями. Тогда говорили лишь об отдельных «перегибах» и «предательствах», и к арестам прибегали избирательно. Теперь признавались негодными все прежние методы, составлявшие основу репрессивной практики НКВД последних лет. Все переворачивалось и приобретало обратный смысл: то, что раньше называлось «большевистским подходом к вра­гам народа», превратилось в «ошибки» и «извращения»; «партийное» стало «непартийным». Многие «чекисты-орденоносцы» объявлялись провокаторами и врагами, проникшими в органы НКВД с целью их дискредитации.
В середине декабря 1938 г. была отменена августовская директива НКВД об упрощенном ведении следствия и восстановлено действие Уголовно-процессуального кодекса1. Затем без широкой огласки был поставлен вопрос о нескольких «провокационных делах», выходящих за рамки «новой» советской карательной политики, чтобы продемонс­трировать исполнителям наглядный пример исправления «ошибок». В Новосибирском обкоме ВКП(б) было рассмотрено дело об аресте 17 подростков, арестованных работниками Ленинск-Кузнецкого го-ротдела НКВД по обвинению в террористической деятельности. Рас­следование установило, что подростки, 14 из которых были несовер­шеннолетними, попали за решетку по приказу Горбача и Мальцева в апреле 1938 г. К ним применили пытки и заставили признать себя завербованными в «фашистскую организацию». Выяснилось также, что после передачи этого дела из Ленинск-Кузнецка в Новосибирск, в управление УНКВД, к Пастаногову, «организация» увеличилась до 160 человек. Через 13-17 дней часть подростков отпустили, но 8 человек продержали под арестом около 8 месяцев. Самые младшие «террористы» были в возрасте 12-13 лет2.
Дело этой «молодежной организации» послужило началом кам­пании бурных раскаяний и разоблачений. Для подготовки специаль­ного решения ряд руководителей управления НКВД и прокуратуры
1 Архив УВД Амурской обл. Д. СО-6579. Л. 126.
2 ГАНО. Ф. П-460. On. 1. Д. 10. Л. 1-2; Ф. П-4. Оп. 34. Д. 65. Л. 57.
О последствиях фабрикации данного «дела» см. также: Историческая энцик­лопедия Кузбасса. Т. 1. Кемерово, 1996. С. 165-173.
253
были вызваны в обком партии, созданы различные комиссии. В среде сотрудников НКВД стали распространяться слухи о предстоящей от­ветственности за «искривления в следствии».
В январе 1939 г. И.А. Мальцева отозвали в Москву и арестовали. Ему было предъявлено обвинение в фальсификации дел, производ­стве необоснованных арестов и применении незаконных методов ве­дения следствия. В мае 1940 г. по приговору Военной коллегии Вер­ховного суда СССР его осудили к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. Спустя несколько месяцев, находясь в заключении, Мальцев умер при не вполне ясных обстоятельствах.
Без объяснения причин отстранили и заместителя Мальцева, ка­питана госбезопасности А.С. Ровинского - одного из руководителей массовых операций НКВД в Западной Сибири. Его перевели в Мага­дан, в аппарат треста «Дальстрой» НКВД.
Один за другим были смещены и арестованы начальники управ­лений во всех краях и областях Сибири. Из прежнего состава руково­дителей УНКВД в 1940 г. в живых оставались только бывшие началь­ники Красноярского УНКВД К.А. Павлов и Ф.А. Леонюк. В данный период оба занимали высокие посты в системе ГУЛАГа. Большинство других начальников были расстреляны: Л.М. Заковский, Н.Н. Алек­сеев, С.Н. Миронов, А.И. Успенский, Д.Д. Гречухин, Г.Ф. Горбач, СП. Попов, Я.П. Зирнис, Г.А. Лупекин, А.К. Залпетер, Э.П. Са-лынь, К.Н. Валухин, А.П. Алексеенко. Бывшего начальника Омского УНКВД З.А. Волохова в 1939 г. убили во время допросов. Покончи­ли с собой В.А. Каруцкий и В.М. Курский. Одним из последних был казнен начальник Иркутского УНКВД Б.А. Малышев (Ильюшенко-Малышев): его расстреляли в июле 1941 г.
Очень большие потери понес также низовой аппарат НКВД. В ре­зультате проведенных проверок аресту подверглись многие активи­сты террора, как в областных управлениях, так и на периферии. Труд­но определенно судить о том, по каким причинам одним из них со­хранили жизнь и даже помогли избежать тюрьмы, а других предали смерти. Тут срабатывали разные обстоятельства и главным образом -личные связи и знакомства1.
1 Характерным показателем чекистского корпоративизма в послесудеб-ном процессе является судьба бывшего зам. начальника УНКВД по Ново­сибирской области К. К. Пастаногова. В ноябре 1940 г. этот работник был осужден трибуналом войск НКВД к 8 годам лишения свободы за «много­численные грубые нарушения и извращения социалистической законности» и отправлен в заключение в Новосибирское отделение Сиблага НКВД. Здесь
254
Целый ряд ответственных сотрудников региональных (областных и краевых) управлений НКВД под воздействием критики и разобла­чений в 1938-1939 гг. покончили жизнь самоубийством. В момент вступления в должность новых начальников Новосибирского обла­стного управления Г.И. Кудрявцева и его заместителя Ф.М. Медведе­ва местный аппарат НКВД был совершенно деморализован. Многие работники испытывали вполне обоснованные опасения от того, что факты их участия в пытках могут быть преданы гласности. Другие, не принимавшие до сих пор активного участия в массовых операци­ях, стали бояться совершить малейшую оплошность и пустили след­ственную работу на самотек. Этот паралич в НКВД явился неожи­данным благоприятным фактором, которым воспользовались многие узники в следственных камерах. В период провозглашения нового направления карательной политики арестанты стали дружно отказы­ваться от вынужденных показаний. Начальник отделения КРО Но­восибирского УНКВД В.Д. Качуровский, сам ожидавший ареста за применение пыток, с возмущением писал в обком партии секретарю Г.А. Боркову: «Арестованные фактически разнуздались до невозмож­ности. ...У нас сейчас принял хронический характер повсеместный отказ арестованных от своих показаний, - жаловался он. - Все это знают, все видят и никто ничего не делает... Вызываешь на допрос, а он с тобой не хочет вообще разговаривать, а не только по показани­ям. Все надеются на освобождение. С таким положением мириться невозможно... Такое положение продолжает иметь место особенно по делам о шпионаже, где, кроме личного признания, в ряде случаев документов, подтверждающих вину, не найдешь. ...Последнее время пачками стали поступать заявления о пересмотре дел и, как прави­ло, во многих заявлениях, или, как их называют, «телегах», обвиняют следователей в принуждении к показаниям. Это стало уже модным явлением, и если обобщить эти факты, то получается, что в нашей тюрьме вообще виновных нет»1.
В тех условиях, как известно, многим арестованным удалось до­биться освобождения. Но это был результат лишь временного ослаб­ления террористической машины, но не какой-то новой политики. Через несколько месяцев система была выведена из состояния кри­
он был назначен «старостой лагпункта», а в мае 1941 г. прокурор Сиблага со­общал в Новосибирский обком ВКП(б), что «имеется распоряжение началь­ника УНКВД Медведева воспрещающее перебрасывать Пастаногова куда-либо из Новосибирского отделения» (ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 125. Л. 855). 1 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 80. Л. 41-42.
255
зиса и стала действовать в привычной для себя обстановке. Прежнего количества арестов больше не было. Изменился и способ, по которо­му граждан подвергали осуждению и лагерной изоляции - он принял «законную» форму, т. е. аресты теперь санкционировались прокуро­ром. Однако сами причины, по которым продолжали изолировать об­виняемых, и степень суровости обвинений, предъявляемых гражда­нам со стороны режима, оставались неизменны.
В 1939 г. Новосибирский областной суд осудил 290 человек за «контрреволюционные преступления» (ст. 58-2, 58-7, 58-14 УК РСФСР). За хозяйственный «саботаж» (это был только «сельский и колхозный актив») было осуждено: в 1939 г. - 898, в 1940 г. - 878 че­ловек. Некоторых приговорили к расстрелу1.
Такой же процесс наблюдался и в других областях Сибири. В Красноярском крае за 1940 г. осудили 260 человек, «занимающихся контрреволюционной деятельностью» в форме «агитации и пропа­ганды, направленной на подрыв советского строя» (168 человек). За 5 месяцев 1941 г. в крае арестовали и осудили к лишению свободы по этим же мотивам еще 167 человек. Один из докладов о судебной рабо­те сообщает, что арестованные были членами «повстанческих и бап­тистских организаций», «террористических групп», а также «антисо­ветских групп» среди студентов педагогического и лесотехнического институтов и школы железнодорожных техников. «Агитация и про­паганда» выражались в «клевете на материальное положение трудя­щихся в СССР», «дискредитации вождей ВКП(б)», «распростране­нии религиозных взглядов», «восхвалении врагов народа»2.
Эти данные относятся только к тем делам, которые проходили че­рез краевой суд. Остается неизвестным, однако, число арестов, про­изведенных Красноярским УНКВД, и приговоров, вынесенных вне­судебным порядком, т. е. Особым совещанием.
Типичным примером репрессий этого периода служило дело «ан­тисоветской группы» студентов Новосибирского института военных инженеров транспорта (НИВИТ). Оно возникло в результате секрет­ных агентурных сообщений, поступивших в УНКВД осенью 1940 г.3 По «делу» были арестованы 8 юношей: Г.Д. Шапиро, Я.М. Ицкович, Н.Е. Журба, И.Я. Шамис, А.Л. Быков, Р.А. Фельбербаум, Я.А. Рома­
1 ГАНО. Ф. Р-1027. Оп. 9. Д. 1. Л. 8; Ф. Р-1199. On. 1. Д. 4. Л. 170; Д. 11. Л. 45.
2 ЦДНИ КК. Ф. 26. Оп. 3. Д. 8. Л. 12.
3 Архив УФСБ по НСО. Д. 4430. Т. 1-2.
256
нов и П.И. Перегудов, которым предъявлялось обвинение в создании «группы анархического направления, ставившей своей целью борьбу с советской властью». В соответствии с «новым порядком» осущест­вления правосудия следствие по выдвинутой 58-й («контрреволю­ционной») статье УК РСФСР вело НКВД (ДТО НКВД по Томской железной дороге), а судили обвиняемых закрытым судом, в выезд­ной сессии облсуда на станции Юрга с 9 по 11 июня 1941 г. В из­менившейся политической ситуации, уже не допускавшей практику «огульных обвинений», суд в последний день вынес вполне характер­ный вердикт: четверо из подсудимых были приговорены на срок от 4 до 5 лет лишения свободы, остальные оправданы. Суд признал, что один из «инициаторов группы», студент второго курса Шапиро, «вы­ступал против Указа Верховного Совета СССР от 2 октября 1940 г. о введении платности за обучение», «восхвалял немецкую армию и Гитлера как стратега», а также «распространял антисоветские ло­зунги»1.
Разрыв с политикой массового террора не означал, однако, что политическое руководство полностью отказывается от осужденной практики и повсеместно переходит к восстановлению традиционных следственных и судебных процедур. Как обычно, реальный совет­ский процесс в правовой сфере имел двойственную природу: с одной стороны, сталинская политика официально отстаивала линию на возрождение значения и роли закона, но в то же время режим не мог решительно порвать с принципом «политической целесообразности» и фрагментарно продолжал практику тайных операций НКВД подоб­но 1937-1938 гг. После завершения Большого террора в структурах карательной системы, вероятно, еще оставались небольшие группы «антисоветских элементов», с которыми НКВД не успел покончить в свое время, и потому должен был вернуться к прежней методике, чтобы поставить окончательную точку. Немногочисленные, но заслу­живающие доверия источники дают нам неоспоримые свидетельства того, что в отдельных регионах органам НКВД пришлось в спешном и строго конспиративном порядке завершать процедуру, начатую в период деятельности внесудебных троек, но прерванную постановле­нием 17 ноября 1938 г. Важным доказательством в этом отношении служат показания бывшего подполковника МВД П.М. Курбатова, по­лученные в июле 1956 г. в управлении КГБ СССР по Красноярскому краю в ходе расследования дел о нарушениях закона в сталинскую
1 Там же. Т. 2. Л. 218.
257
эпоху. Эти необычные показания заслуживают того, чтобы привести их в подробном изложении1.
Как показывает Курбатов, в 1937-1938 гг., возглавляя 5-е отде­ление секретно-политического отдела УНКВД Красноярского края, он принимал активное участие в расстрелах арестованных в тюрьме г. Красноярска, а в 1939-1940 гг. возглавлял городской отдел НКВД в Игарке. Следователя КГБ интересовал как раз период 1939 г. и он поставил перед ветераном НКВД следующий вопрос: производились ли аресты советских граждан в это время? Курбатов отвечал:
- В период моей работы в г. Игарке в 1939 г. руководимым мною отделом было арестовано примерно около одной тысячи человек. ...В основном арестовывались административно-ссыльные, на которых имелись агентурные данные или же показания других арестованных. Показания арестованных поступали в горотдел из Красноярска, Мур­манска, Архангельска и Ленинграда.
Тогда следователь поинтересовался:
- Кто судил арестованных вами граждан в г. Игарке?
И тут Курбатов в деталях стал прояснять вопрос о том, какого рода «правосудие» царило в горотделе НКВД в 1939 г.
- Все законченные следственные дела я направлял в г. Красно­ярск в УНКВД, где по ним выносилось соответствующее решение. Затем шифрованной телеграммой из Красноярска мне передавалось решение по делам, и я эти решения приводил в исполнение. Расстре­лы арестованных производили в комнате горотдела, где ранее был Ленинский уголок. Под полом комнаты силами сотрудников горот­дела была вырыта большая яма глубиной 7-8 метров. В эту яму скла­дывали трупы убитых. В расстрелах принимали участие: я, Толсти-хин, Абрамов, Зарубин и Синицын. Я лично присутствовал при всех расстрелах. Расстрелы арестованных производились в летнее время 1939 г., когда круглые сутки было светло... В Ленинской комнате рас­стреливать было удобно, так как из жителей никто этого не видел и не слышал. Расстреляно мною, а также Толстихиным, Абрамовым и другими было много, но сколько - я сейчас вспомнить не могу».
Следователь опять задал вопрос относительно судебной процедуры:
- Кем именно выносились решения по делам арестованных? Курбатов отвечал:
- В Игарке никого из числа арестованных горотделом не судили. В Игарке такого судебного органа не было. Законченные дела я на­
1 См.: Архив УФСБ по Красноярскому краю. Д. П-11066. Л. 384-389. По­казания П.М. Курбатова от 3 июля 1956 г.
258
правлял в Красноярск, где в отсутствие арестованных по делам при­нимали решения. Как я помню, в шифрованных телеграммах указы­валось, что такой-то арестованный решением тройки УНКВД Крас­ноярского края или Особого совещания НКВД СССР приговорен к расстрелу. Я эти решения с подчиненным мне аппаратом приводил в исполнение.
Следователь вновь захотел уточнить показания, касающиеся тро­ек, и спросил:
- Как известно, тройки были ликвидированы постановлением правительства в 1938 году. Уточните, каким судебным органом выно­сились решения по вашим делам?
Курбатов отвечал по-прежнему:
- Я не помню, когда именно были ликвидированы тройки, но хо­рошо помню, что в летнее время 1939 года мне из Красноярска со­общали, что арестованные осуждены тройкой НКВД или Особым совещанием.
Свидетельство Игарского начальника, несомненно, выходит за рамки общеизвестных оценок той политики, которая официально утвердилась в стране в отношении троек. Тут вполне очевидно, что и самому экзекутору до конца не было известно о механизме вынесе­ния приговоров, поэтому в этой части нет полной ясности. Но наибо­лее важный аспект в его показаниях - указание на сроки совершения тайных массовых расстрелов - 1939 г. Очень трудно допустить, что чекист Курбатов, впервые получивший в этот год назначение на само­стоятельный ответственный пост - начальника горотдела НКВД - мог перепутать события в годах. В этом факте он твердо убежден. Поэто­му его показания на закрытом следствии в КГБ имеют статус ценного свидетельства относительно того, какой характер носили операции НКВД после 1938 г. Сведения Курбатова ясно указывают, что Крас­ноярскому управлению НКВД, как подразделению весьма специфи­ческого региона СССР, давалось особое задание для продления про­граммы «очистки» предшествующего периода: Игарский «медвежий угол» (подобно Катынскому. лесу) был вполне подходящим местом для скрытого исполнения этой задачи. Иначе говоря, постановление правительства от 17 ноября 1938 г. имело относительную силу и при­менялось в структурах НКВД в той мере, какая необходима была для полного завершения массовых операций предшествующего периода. Рассчитывая покончить с какими-то особыми категориями арестан­тов, режим предпочел в обход закона тайно уничтожить их, не остав­ляя следов. И внесудебное рассмотрение дел должно было получить здесь последнее применение.
259
Значение мер по перестройке репрессивной политики, выражен­ных в постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г., имело несколько важных последствий, которые касались в основном работы судов и прокуратуры. Во-первых, во всех сегментах каратель­ной системы было восстановлено действие норм Уголовного кодекса и соответствующих ему судебно-следственных процедур. Каждый ор­ган (включая НКВД), наделенный правом ареста, ведения следствия и вынесения приговора, независимо от характера правонарушения, обязывался соблюдать все формальные нормы уголовного законода­тельства. Во-вторых, был отменен порядок, позволявший прокуро­рам и следователям низшей инстанции (района и города) возбуждать уголовное преследование по «контрреволюционным» преступлени­ям. Эти дела теперь могли быть возбуждены только с санкции обла­стной прокуратуры, а их рассмотрение становилось исключительной компетенцией областного суда или специального (военного, транс­портного) трибунала. В-третьих, активизировалась роль прокурор­ского надзора за ведением следствия.
Постепенное восстановление традиционных норм советского пра­восудия позволило также добиться некоторого ослабления админи­стративного вмешательства местных органов государственной влас­ти в повседневную жизнь граждан. Активное использование властя­ми административных мер, введение разного рода запретов и регла­ментов, не предусмотренных законом, являлось характерной чертой советской политики периода террора. Эти действия отражали общий процесс наступления режима на права и свободы граждан, позволяя местным представителям власти поступать в соответствии с теми же нормами, которыми руководствовалась верховная власть. Наибо­лее интенсивное ужесточение административных мер происходило в 1938 г.
В одной из сводок Новосибирской областной прокуратуры приво­дился целый перечень решений со стороны местных властей, которые фиксировались как грубые нарушения советской законности. В част­ности, отмечалось, что в Чистоозерном районе РИК обязательным постановлением от 26 мая 1938 г. запретил населению производить сбор грибов и ягод, выпас скота в лесах местного значения. Проко-пьевский горсовет постановлением от 11 мая 1938 г. запретил выпус­кать на волю лошадей, коров, телят и других животных. Сталинский горсовет постановлением от 29 января 1938 г. ввел запрет на проезд в трамваях лицам в грязной одежде, лишив тем самым возможно­сти проезда многих рабочих, возвращавшихся с работы. Мариинский горсовет запретил переходить улицы по диагонали, переносить по
260
тротуарам громоздкие предметы, двигаться по тротуарам строем. Бе-ловский поссовет - ввозить всем гражданам на усадьбы и дворы сено до снежного покрова и так далее1. Законотворческая деятельность подобного характера стала пресекаться прокуратурой.
Однако процесс восстановления правовых норм и процедур менее всего затрагивал деятельность органов НКВД. Функции этого уч­реждения как особого карательного института во многом оставались неизменны, менялась лишь формальная сторона их применения. После завершения массовых операций общие объемы деятельности НКВД резко сократились, но возможности для производства арестов сохранялись в неизменном виде, поскольку источником основных полномочий НКВД являлся не закон, а распоряжения политиче­ского руководства страны. Учитывая особый статус этого наркомата, никакие правоохранительные институты не могли распространить на его структуры законный контроль. Поэтому, несмотря на принятые постановления, сущностное положение органов НКВД по отноше­нию к прокурорскому надзору оставалось таким же, каким оно было в 1937-1938 гг. Чаще всего прокуроров просто не допускали к про­верке следственных дел и обоснованности предъявляемых обвине­ний. В связи с этим военный прокурор на транспорте Салатов откро­венно признавал: «Надзор за органами НКВД в военной прокуратуре Томской железной дороги сводится главным образом к даче санкций на арест. После дачи санкции, за редкими исключениями, дальней­шая судьба дела и привлеченных по делу лиц прокуратуре не изве­стна. Таким образом, по существу, надзора в подлинном смысле этого слова прокуратура не осуществляет. ...Как правило, прокуратура под разными предлогами отстраняется от участия в делах в процессе их расследования»2.
В январе 1941 г. краевой прокурор Красноярска Дорогов сообщал лишь о «первых шагах, предпринятых прокуратурой в деле практи­ческого участия в следствии...»3 Оставаясь по-прежнему за гранью реальной ответственности, работники НКВД действовали так, как подсказывал старый опыт. Арестованных «врагов народа» вскоре вновь стали избивать и допускать во время допросов другие противо­правные способы, невзирая на последствия завершившейся чистки. Это делалось на совершенно «законных» основаниях, установленных лично Сталиным.
1 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 65. Л. 18 об.
2 Там же. Д. 61. Л. 38.
3 ЦДНИ КК. Ф. 26. Оп. 26. Оп. 3. Д. 8. Л. 12.
261
В январе 1939 г. всем секретарям обкомов, крайкомов и началь­никам УНКВД была разослана сталинская шифровка, в которой давалось указание не препятствовать применению пыточного след­ствия. «ЦК ВКП(б) стало известно, - говорилось в ней, - что сек­ретари обкомов - крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным, как нечто преступное. ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение фи­зического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 г. с разрешения ЦК ВКП(б). При этом было указано, что физическое воздействие допускается, как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный ме­тод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, - следовательно, продолжают борьбу с советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа. Правда, впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и други­ми, ибо они превратили его из исключения в правило и стали приме­нять его к случайно арестованным честным людям, за что они понес­ли должную кару. Но этим нисколько не опорочивается самый метод, поскольку он правильно применяется на практике. Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отно­шении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и кол­хозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в от­ношении явных и не разоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод»1.
Сталинские указания были доведены до сведения исполнителей. Когда в Новосибирском УНКВД в апреле 1938 г. самими работни­ками управления был возбужден вопрос по поводу «несвойственных методов», выступивший секретарь обкома Г.А. Борков повторил ос­новные положения директивы генерального секретаря партии: «Сей­час у товарищей такое настроение, что все, что сделано - охаять, а это неверно, нельзя все хаять. Разгромить, посадить врагов народа это
1 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. 1939 -март 1946. М., 2006. С. 14-15.
262
почетная обязанность. ...Насчет несвойственных методов... Мы от них и сейчас не отказываемся. Что за псевдоморализм, когда иностран­ные разведки к нашим братьям применяют пытки, издевательства, а мы должны быть гуманны. Надо знать, к кому применять репрес­сии и как их применять, но, повторяю, - это крайняя мера, репрессии надо применять, когда все другие меры использованы. А вы применя­ли повально, без всяких ограничений...»1
Возможно, некоторые работники НКВД в своих «методах» захо­дили слишком далеко или факты истязаний получали излишнюю огласку, поэтому в ряде случаев власти могли официально отреа­гировать на «извращения законности». В октябре 1940 г. бюро Но­восибирского обкома разбирало дело трех следователей УНКВД (Я.Г. Денисенко, А.Д. Паукаева и СМ. Жарова), которые избивали арестованных, причем один из следователей был уличен в проведе­нии пыточного следствия, находясь в состоянии алкогольного опь­янения, и в краже вещей арестантов2. Разбирательство привело к то­му, что истязателей отстранили от следственной работы.
В апреле 1941 г. за массовую фальсификацию «контрреволюцион­ных дел» со своих постов были сняты также первые фигуры: началь­ник УНКГБ3 по Новосибирской области Г.И. Кудрявцев и начальник УНКВД области Ф.М. Медведев4.
Несмотря на снижение масштабов репрессивной деятельности НКВД, кадровый потенциал ведомства в количественном отношении изменился мало. Если в 1934 г. в Западно-Сибирском крае числен­ность сотрудников НКВД составляла 3598 чел., то в январе 1941 г. 3778 чел. (2387 чел. - в Новосибирской области и 1391 чел. - в Ом­ской области). 381 человек на 1 января 1941 г. насчитывал аппарат НКВД по Красноярскому краю (136 чел. - в краевом управлении, 193 - в периферийных органах, 52 - в подразделениях ДТО НКВД Красноярской железной дороги)5.
1 ГАНО. Ф. П-460. On. 1. Д. 10. Л. 118.
2 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 33. Д. 238-а. Л. 27.
3 Новые организационные структуры и новые названия (УНКГБ и УНКВД) возникли в результате реформы НКВД 3 февраля 1941 г., повлек­шей за собой его разделение на два наркомата - внутренних дел и государ­ственной безопасности. НКГБ и НКВД вновь были слиты в июле 1941 г.
4 Наша малая Родина: Хрестоматия по истории Новосибирской области 1921-1991. Новосибирск, 1997. С. 154.
5 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 104. Л. 6; ЦДНИ ОО. Ф. 17. Оп. 5. Д. 125. Л. 22; ЦДНИ КК. Ф. 26. Оп. 3. Д. 150. Л. 1, 4.
263
Аппарат НКВД и его обширная агентурная сеть контролировали практически все сферы жизни и деятельности общества: поставки сы­рья на предприятия и сенокос в колхозах, учебный процесс в инсти­тутах и личную жизнь граждан. Систематическое тайное наблюдение велось не только за каждым ответственным лицом, но и большин­ством взрослого населения, превращая таким образом любого чело­века в потенциальную жертву. Любое сколько-нибудь важное дело, вплоть до самых сложных производственных, технологических про­цессов, было предметом политики, следовательно - объектом внима­ния НКВД. В Новосибирский обком ВКП(б) в 1940 г. поступали под­робнейшие справки и сообщения из УНКВД о «превышениях стан­дарта зольности углей на шахтах Прокопьевского рудника», о «сры­вах планов погрузки угля и графиков подачи порожняка», «ходе весеннего сева», проведении выборов и масса других меморандумов того же свойства. В одной лишь Омской области Управление НКВД имело свои подразделения в 178 организациях и учреждениях1. Ап­парат НКВД был не просто составной частью созданной структуры управления, он исполнял роль одного из ключевых ее механизмов.
*   *   *
Последующие изменения в использовании карательных механиз­мов в политике сталинизма были связаны в основном с положени­ем в экономической сфере. Советско-финская война зимой 1939-1940 гг. обнажила многие слабости хозяйственной системы. Пробле­мы заключались в низкой эффективности труда на государствен­ных предприятиях, в колхозах и совхозах, в хроническом дефиците многих видов товаров и низком качестве выпускаемой продукции. В условиях неотвратимо надвигавшегося военного конфликта с Гер­манией экономические трудности приобретали особую остроту. Не­обходимо было принимать срочные меры, и режим стал «завинчивать гайки» посредством ужесточения рабочего законодательства.
Летом 1940 г. был опубликован Указ Президиума Верховного Со­вета СССР от 26 июня «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухо­да рабочих и служащих с предприятий и учреждений»2. Через месяц, 17 июля 1940 г. к этому закону прибавился аналогичный Указ о за­
1 ЦДНИ ОО. Ф. 17. Оп. 5. Д. 125. Л. 22.
2 Советская юстиция. 1940. № 11. С. 5-6.
264