1 С.А.Папков Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири

Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации
Совет при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека
Государственный архив Российской Федерации
российский государственный архив социально-политической истории
Фонд «Президентский центр б. н. Ельцина»
Издательство
«Российская политическая энциклопедия»
Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал»
Институт научной информации по общественным наукам ран
Редакционный совет серии:
Й. Баберовски (Jorg Baberowski), Л. Виола (Lynn Viola), А. Грациози (Andrea Graziosi), А. А. Дроздов,
Э. Каррер д'Анкосс (Helene Carrere d'Encausse),
В.П.Лукин,
СВ. Мироненко,
Ю. С. Пивоваров,
А. Б. Рогинский,
Р. Сервис (Robert Service),
Л. Самуэльсон (Lennart Samuelson),
А. К. Сорокин,
Ш. Фицпатрик (Sheila Fitzpatrick), М. А. Федотов, О. В. Хлевнюк


СЕРГЕЙ ПАПКОВ
Обыкновенный
тeppоp
Политика сталинизма в Сибири
РОССПЭН
Москва 2012




https://drive.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_S2pGNFVXOVZoUlk/edit?usp=sharing






УДК 94(47) ББК 63.3(2) П17

Папков С. А.
П17 Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири / С. А. Папков. - М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. - 440 с.: ил. - (История сталинизма).


ISBN 978-5-8243-1674-2


В монографии представлена попытка всестороннего освещения од­ного из самых драматических периодов российской истории. Автор ис­следует основные фазы карательной политики в крупнейшем регионе России, восстанавливая картину универсального террора как способа преобразования страны. На широком историческом материале рас­крывается в деталях процесс систематического насилия, применявше­гося сталинским режимом в Сибири в форме массовых политических кампаний и операций спецслужб. Работа дает ясное представление о значении репрессий в реализации важнейших советских проектов на региональном уровне, а также о способах мобилизации масс для пре­одоления кризисных периодов в развитии страны. Особое внимание отводится анализу роли правосудия в осуществлении террора. В работе присутствует масса действующих лиц и известных исторических пер­сонажей, вовлеченных в политическую драму в качестве исполнителей или жертв.
УДК 94(47) ББК 63.3(2)
ISBN 978-8243-1674-2 © Папков С. А., 2012
© Российская политическая энциклопедия, 2012
ВВЕДЕНИЕ
Основания и предпосылки
Бесчисленные преступления сталинского режима, совершенные за три десятилетия его господства в СССР, составляют одну из самых драматических страниц истории XX столетия. Многообразие и мас­штаб жертв оказались настолько обширны и впечатляющи, что, в ко­нечном счете, позволили получить в историографии обобщающий образ сталинизма как политики террора. В характеристике феномена советского (сталинского) террора можно выделить несколько при­знаков, составляющих его историческую уникальность. Наиболее су­щественной оказалась роль, которую он играл в развитии советского государства и общества с конца 1920-х до начала 1950-х гг. Не только отдельные карательные акции, но и весь комплекс репрессивных мер в СССР выступали как инструмент общественного переустройства, как способ достижения программных целей коммунистического ру­ководства и лично Сталина. Эти цели могли быть связаны с эконо­мическими или социальными задачами и даже преследовать обще­ственное благо, но средства, к которым прибегала властная элита, заключали в себе набор обычных экстремистских мер, свойственных всякому диктаторскому режиму. Проявляясь как массовое и не всег­да объяснимое насилие по отношению к различным общественным слоям, репрессии по своей природе не были реакцией на внешние обстоятельства, которые могли бы угрожать власти правящей груп­пировки или личной безопасности ее членов. Карательные операции лишь формально оправдывались чьими-то происками, в то время как действительной их причиной служили собственные политические задачи партии или ее руководства. Таким образом, репрессии ста­линской эпохи невозможно рассматривать в качестве превентивных шагов или ответных мер против каких-либо враждебных сил; их воз­будителем была сама партия; точнее говоря, тот высший слой руко­водителей, который выступал от имени всей партии, олицетворяя ее революционные устремления и политическую волю.
Своеобразие заключалось и в выборе противника. Многочислен­ные акции насилия, имевшие место в период правления Сталина, не были направлены против какой-либо одной стороны - их объектом
5
являлось все советское общество: каждый его слой и общественно-политическая группа, включая правящую коммунистическую пар­тию. Но положение самих объектов репрессий также имело свою специфику, которая определялась конкретными задачами политики и временем их осуществления. Между действиями по уничтожению так называемых враждебных элементов, т. е. классов и групп старого общества, и акциями, направленными против членов большевист­ской партии, имелось глубокое различие. В репрессиях против «со­циально-чуждых» партия являлась активной стороной, она выступа­ла консолидировано и по существу решала общие свои задачи, так или иначе вытекавшие из целей ее программы. Однако террор внут­ри самой партии в период 1937-1938 гг. был исключительной мерой. Он не мог отвечать ни долгосрочным планам, ни текущим полити­ческим задачам партии, но вполне соответствовал узким интересам Сталина и его группы. Укрепляя властные позиции в государстве, сталинское руководство в конце 30-х годов перетряхнуло партию по тому же сценарию, что и остальное общество. Таким образом, в ходе событий, протекавших под контролем большевистской партии, самой партии пришлось стать одновременно палачом и жертвой сталинской политики, субъектом и объектом репрессий.
Широкое применение политического насилия, характерное для советской истории конца 1920 - начала 1950-х гг., было обусловле­но многими причинами: ожесточенной внутрипартийной борьбой, стремлением совершить индустриальный скачок, полицейскими тра­дициями в управлении государством и личными качествами поли­тических вождей. Но главный источник заключался в самой партии и характере ее преобразовательной деятельности.
Решающая роль в организации партии коммунистов и придании ей определенного политического лица, безусловно, принадлежит Ленину. Благодаря Ленину в партии уже с первых лет ее деятельности нача­ла утверждаться идеология крайнего радикализма, своеобразный тип «якобинства», который составил основу мировоззрения ее кадров. Из-за ленинской непримиримости и особых требований в вопросе о «чис­тоте принципов» большевики очень рано порвали с другими социалис­тами, признав их взгляды и действия недостаточно революционными. Ближайший сотрудник Ленина Григорий Зиновьев отмечал, что «В.И. уже задолго до войны не верил в европейскую социал-демократию. ...Он давно говорил про официальных европейских социал-демокра­тов, что они контрабандно торгуют гнилым товаром оппортунизма»1.
1 Зиновьев Г. Сочинения. Л., 1924. Т. XV. С. 33.
6
В начале мировой войны, когда социалисты Европы оказались пе­ред нелегким выбором - поддержать или осудить правительства сво­их стран - Ленин неожиданно выдвинул лозунг развязывания все­общей гражданской войны. По его мысли, остановить европейскую войну и добиться мира в интересах пролетариата возможно было только одним путем - свергнув правительство одновременно в каж­дой воюющей стране, а вместе с ним и национальную буржуазию. Эта позиция находила соответствующее марксистское обоснование, заключавшееся в том, что «у пролетариата нет своего отечества», которое следовало бы защищать. Появление ленинского плана в от­крытой печати вызвало бурное возмущение во всей Европе. С рез­ким осуждением предложенной политики выступил не только лагерь противников, но и союзников большевизма. Зиновьев по этому по­воду писал: «Даже такие люди, как швейцарский интернационалист Гримм и как румынский революционер Раковский, который теперь находится в наших рядах, негодовали против нас. Когда они читали слова: "империалистическую войну надо превратить в гражданскую войну", они приходили в ужас. ...Это казалось чем-то неслыханным. Нам заявляли, что только анархист может нечто подобное пропове­довать, и нам объявили борьбу. Даже на Циммервальдской конфе­ренции не только умеренные люди, но и такие деятели, как Раков­ский и итальянец Серрати, шли в бой против нас. Доходило до самых резких столкновений. ...Германские буржуазные профессора писали целые книжки о том, что вот-де появился какой-то безумец, который проповедует какое-то дикое пропагандистское учение»1.
Идея разжигания гражданской войны, выдвинутая Лениным осенью 1914 г. как составная часть стратегического плана перехода к диктатуре пролетариата, послужила основанием для последующего развития взглядов большевиков о способах и средствах переустрой­ства общества2.
Овладев государственной властью в октябре 1917 г., Ленин и его партия придали лозунгу гражданской войны практический характер
1 Там же. С. 35, 40.
2 Анализу взглядов Ленина и его сторонников на роль диктаторской власти и насилия в преобразованиях в России посвящены работы целого ряда исследователей. См., например: Попов Г.Х. Программа, которой руко­водствовался Сталин // Наука и жизнь. 1989. № 7; Авторханов А. Ленин в судьбах России: Размышления историка. Garmisch - Partenkirchen, 1990; Он же. Технология власти. М., 1992; Волкогонов Д. Ленин. Кн. II. М.: Ново­сти, 1998; и др.
7
и установили в России жесткую диктатуру. Диктатура была объяв­лена «высшей формой демократии». С помощью диктатуры вожди большевизма надеялись осуществить историческую задачу - создать коммунистическое, т. е. бесклассовое общество на принципах самоуп­равления. Поскольку переход к коммунизму представлялся процес­сом неопределенно долгого времени, диктатура как власть, стоящая над обществом и законом, должна была играть роль главного инстру­мента в руках партийного руководства. «Научное понятие диктату­ры, - учил Ленин, - означает не что иное, как ничем не ограниченное, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть. Не что иное, как это, означает понятие: "диктатура", - запомните хорошенько...»1
В обоснование необходимости диктаторской власти в России Ле­нин сформулировал целый ряд принципиальных положений, кото­рый в последующий период вошел в официальную советскую идео­логию под термином «теоретические основы плана строительства со­циализма». Ленинские положения гласили, «что при всяком перехо­де от капитализма к социализму диктатура необходима по двум глав­ным причинам или в двух главных направлениях. Во-первых, нельзя победить и искоренить капитализм без беспощадного подавления со­противления эксплуататоров, которые сразу не могут быть лишены их богатства, их преимуществ организованности и знания... Во-вторых, всякая великая революция, а социалистическая в особенности, даже если бы не было войны внешней, немыслима без войны внутренней, т. е. гражданской войны, означающей еще большую разруху, чем вой­на внешняя, - означающей тысячи и миллионы случаев колебания, и переметов с одной стороны на другую, - означающей состояние ве­личайшей неопределенности, неуравновешенности, хаоса. И, разуме­ется, все элементы разложения старого общества, неизбежно весьма многочисленные, связанные преимущественно с мелкой буржуазией (ибо ее всякая война и всякий кризис разоряет и губит, прежде все­го), не могут не "показать себя" при таком глубоком перевороте»2.
Провозгласив своей основной задачей строительство в России со­циалистической системы, большевики признали необходимым усло­вием такого строительства использование принуждения, - принужде­ния не только в отношении противников созидательной работы пар­тии и пролетариата, но и как способ самого созидания. На IX съезде
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 383.
2 Там же. Т. 36. С. 195.
8
РКП(б) в марте 1920 г., когда проблема методов и средств, с помощью которых предстояло идти к социализму, казалась достаточно ясной, Ленин прямо говорил: «Мы должны создать дисциплину иную, иной источник дисциплины и объединения. То, что является принужде­нием, вызывает возмущение и крики, и шум, и вопли буржуазной демократии, которая носится со словами "свобода" и "равенство", не понимая, что свобода для капитала есть преступление против рабо­чих... Мы, во имя борьбы против лжи стали на том, что мы трудовую повинность и объединение трудящихся осуществляем, нисколько не боясь принуждения, ибо нигде революция не производилась без при­нуждения, и пролетариат имеет право осуществлять принуждение, чтобы во что бы то ни стало удержать свое»1.
Для того чтобы советская диктатура сохраняла силу и максималь­ную эффективность в проведении преобразований, Ленин считал не­обходимым сосредоточить ее полномочия в руках «отдельных лиц». Было признано, что это также соответствует принципам пролетар­ской демократии. Как писал Ленин: «...Решительно никакого принци­пиального противоречия между советским (т. е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц н е т». В другом месте он еще раз повторил, что нет ничего ошибочнее мнения, «будто единоличная диктаторская власть несовместима ни с демократизмом, ни с советским типом государства, ни с коллеги­альностью управления»2.
Очевидно, что ни Ленин, ни его последовательные сторонники не планировали противопоставить насилие и диктатуру основной час­ти российского общества. В противном случае посредством голых обещаний и пропаганды, они не смогли бы завоевать того минимума общественного доверия и популярности в стране, который позволял бы им держаться у власти. Одно из объяснений их приверженности экстремизму заключается в их фатальном, неискоренимом доктри­нерстве. Выбрав изначально порочный путь - путь гражданской вой­ны, ликвидации политической и экономической свободы - они ока­зались неспособны кардинально пересмотреть первоначальный план даже при всех очевидных его изъянах и продолжали следовать ему, отклоняясь от намеченного курса лишь в наиболее критические для себя периоды.
Речь Ленина на III Всероссийском съезде профсоюзов в апреле 1920 г. наиболее полно отразила общий большевистский замысел
1 Там же. Т. 40. С. 248-249.
2 Там же. Т. 36. С. 156,199.
9
перехода к социализму после завоевания власти. Заявив о том, что он хотел бы «остановиться на тех изменениях в условиях советской политики, которые связывают все задачи социалистического строи­тельства с деятельностью профессиональных союзов», Ленин преж­де всего обратил внимание на основной грех своих оппонентов -«старых интернационалистов, насквозь мелкобуржуазных», - пола­гавших, что решение ключевых вопросов, - «при сохранении частной собственности на землю, средства производства и капитал», - «ле­жит внутри демократических учреждений буржуазного парламента­ризма». ...На самом деле, - заявил он, - единственное решение есть только ожесточенная классовая борьба».
«Все знают, что марксизм есть теоретическое обоснование унич­тожения классов. Что это значит? Для победы социализма недоста­точно сбросить капиталистов, необходимо уничтожить разницу меж­ду пролетариатом и крестьянством. ...Мы ведем классовую борьбу, и наша цель - уничтожить классы. Пока остаются рабочие и крестья­не, до тех пор социализм остается неосуществленным. И в практике на каждом шагу происходит непримиримая борьба. Нужно подумать, как и при каких условиях пролетариат, имеющий в своих руках такой сильный аппарат принуждения, как государственная власть, может привлечь крестьянина, как труженика, и победить или нейтрализо­вать, обезвредить его сопротивление, как собственника»1.
Логика ленинских рассуждений, таким образом, не приводила к конкретному выводу об условиях интеграции основного населения в социализм. Она ограничивалась лишь общим пожеланием, выра­женным словами: «нужно подумать». Но вопрос о реальном вопло­щении идеи социализма должен был решать Сталин, сумевший завое­вать пост руководителя партии в борьбе против других претендентов. Вполне естественно, что Сталин оказался перед сложным выбором. Оставаясь приверженцем ленинизма, он, так же как и другие боль­шевики, твердо осознавал, что социализм невозможен без уничто­жения классов и прежде всего без «привлечения», «нейтрализации» и «победы» над крестьянством. Вопрос же о том, каковы должны быть средства такой «нейтрализации», зависел от стратегических це­лей и потому не представлял первостепенного значения. Его решение могла подсказать только политическая практика и опыт предшеству­ющих лет.
Сталин определенно разделял и тот ленинский взгляд, который касался общих организационных задач. В структуре этих задач не
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 40. С. 302-304.
10
последнее место занимала проблема «единства воли» и принуждения «отсталых» трудящихся. «Производство миллионов людей по зара­нее имеющемуся плану со средствами машинной крупной индус­трии - никакого другого базиса нет, - говорил Ленин на том же III съезде профсоюзов. - И тут нет совпадения интересов пролета­риата и крестьян. Тут наступает трудный период борьбы - борьбы с крестьянством. ...Крестьяне наполовину труженики, наполовину собственники, и для того чтобы привлечь их на свою сторону, нужна единая воля, по каждому практическому вопросу нужно, чтобы все действовали, как один. Единая воля не может быть фразой, симво­лом. Мы требуем, чтобы это было на практике»1.
После этих слов Ленин коснулся вопроса о расстрелах, организу­емых большевиками. «Про эти расстрелы мы открыто говорили, мы говорили, что мы насилие не прячем, потому что мы сознаем, что из старого общества без принуждения отсталой части пролетариата мы выйти не сможем. Вот в чем выражалось единство воли. ...Теперь за­дача - попробовать применить к промышленности, земледелию это единство воли»2.
Ожесточенная борьба за существование, которую партия выдер­жала в период гражданской войны и иностранной интервенции, ос­тавила глубокий отпечаток в ее деятельности и во внутрипартийной жизни. За эти годы принуждение и террор стали частью государс­твенной политики. Была организована советская тайная полиция и широко внедрены в практику способы несудебной расправы с инако­мыслием, создана сеть секретного осведомления и отработаны много­численные методы устранения политических противников. На всех уровнях управления и даже в самой партии поощрялось доноситель­ство. При непосредственном участии Ленина в советской России на­чалось формирование и системы особых концентрационных лагерей для политических и идейных противников режима. Так, на заседании Политбюро 20 апреля 1921 г. было принято решение о создании од­ного из таких лагерей на 10-20 тыс. человек в районе Ухты. Спустя неделю, на другом заседании Политбюро Дзержинский докладывал о плане «расселения кронштадтских бандитских матросов в кара­тельной колонии на Ухте»3.
1 Там же. С. 307, 307.
2 Там же. С. 308.
3 Волкогонов Д. Ленин. Политический портрет. Кн. 1. М.: Новости, 1997. С. 427.
11
В мае 1922 г. в известном письме к Д.И. Курскому Ленин потребо­вал узаконить террор. Он писал: «В дополнение к нашей беседе по­сылаю Вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодек­са. ...Открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы.
Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообма­ном или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас...»1
Оценивая исходные позиции и принципы большевизма, необхо­димо иметь в виду, что для коммунистического руководства вопрос использования репрессий в политическом процессе всегда был воп­росом методов и средств достижения цели, а его практическое зна­чение определялось лишь целесообразностью, допустимостью их применения в тот или иной момент. Границы же допустимого могли зависеть от разнообразных социальных и политических факторов, а также от личных качеств того политика, который санкционировал эти репрессии. Принципиальным, однако, оставалось лишь то, что для применения насилия всегда имелось свободное пространство: система большевистских взглядов, накопленный опыт и традиции предоставляли широкий диапазон необходимых аргументов и поли­тических рецептов. Сталин, как прагматичный политик, эффективно эксплуатировал партийные догматы, на основании которых можно было прибегнуть к репрессиям. Каждый его шаг в эскалации наси­лия неизменно находил соответствующее подкрепление в ленинских положениях либо в фактах героического прошлого партии. Так, на­чиная кампанию борьбы с кулачеством, он противопоставлял оппо­нентам из правой оппозиции известные ленинские оценки периода гражданской войны об обострении классовой борьбы, о том, что «ку­лаки - самые зверские, самые грубые, самые дикие эксплуататоры, не раз восстанавливавшие в истории других стран власть помещиков, царей, попов, капиталистов»2. Преследования же представителей старого строя, которых Сталин называл «бывшими людьми из рядов эксплуататорских классов», связывались с представлениями о пере­ходе к бесклассовому обществу.
Для понимания природы советской репрессивной политики важ­но учитывать, интересы каких общественных сил выражала сталин­ская власть и из какой социальной практики вытекали ее основные
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 190.
2 Сталин И.В. Сочинения. Т. 12. С. 224.
12
методы. Конечно, режим Сталина не существовал сам по себе, и дейс­твия его протекали не в отрыве от реальности. Как всякая более или менее устойчивая власть, он отражал определенные массовые настро­ения, так или иначе учитывал в своих действиях общественные вли­яния. Он просто не мог существовать вне глубинных народных тра­диций в такой огромной крестьянской стране, каким был Советский Союз. И этот неоспоримый факт накладывал на политику серьезный отпечаток.
Если оценивать политику террора как составную часть едино­го комплекса социально-экономических преобразований в стране (именно такой, в сущности, и была ее природа), возникает чрезвы­чайно сложная и многообразная картина универсального насилия. Сама партия, опираясь лишь на собственный аппарат и твердых сторонников, не смогла бы организовать широкомасштабные чист­ки. Чтобы вовлечь в социальный истребительный процесс государ­ственные институты и различные общественные круги, должны были действовать внутренние факторы, побуждающие одни элемен­ты общества выступать против других. Реалии 1930-х гг. убедительно свидетельствовали, что помимо известной части партийно-государ­ственного аппарата, к террору были причастны большие группы ря­довых, беспартийных граждан, и многие извлекали из этого вполне определенные выгоды. Один лишь пример всеобщего разрушения де­ревни («раскулачивание») позволяет проследить все формы и степе­ни «массовости» насилия над крестьянством. Аналогичным образом можно судить относительно и других репрессивных акций, объеди­няющим началом которых являлась консолидированная решимость масс исправить существующий социальный порядок, устранив его вековую несправедливость.
Так же как и в период революции 1917 г., поднявшей волну хаоса и народной стихии, сталинский режим к концу 1920-х гг. возбудил политическую активность значительной части людей. Он заразил массы грандиозными преобразовательными идеями и с помощью обещаний и активной пропаганды развязал в общественном созна­нии многие сдерживающие начала. Традиционному массовому пра­восознанию, граничившему с нигилизмом, был дан широкий выход наружу. Общество вновь раскололось и утратило единые ориенти­ры. Хозяином положения сделался «активист», «партиец», «выдви­женец» со смутными представлениями о принципах морали, закона и социального порядка.
Российский религиозный философ Семен Франк в связи с этим отмечал: «Деспотизм и анархия, беспринципное подавление всячес­
13
кой жизни и беспринципное разнуздание ее стихийных сил одина­ково адекватно выражают собою нигилизм... Поэтому существует глубочайшее духовное родство, более того, в сущности, полное тож­дество между русским черносотенством и русским большевизмом, если брать то и другое не в их поверхностных политических обна­ружениях, а в их истинном существе... Тип старого русского адми­нистратора, презирающего всяческие сентименты и утонченности, равнодушного к праву и закону и водворяющего справедливость или воспитывающего людей попросту, с помощью палки и мордобоя, внутренне почти совпадает с типом "честного" большевистского ко­миссара... По одной и той же причине - именно по причине этого ис­конно русского нигилизма, роковым образом развивающегося всюду в русской душе... - ни русский консерватизм, ни русское освободи­тельное движение не могли и не могут утвердиться в гуманитарных формах, а имеют неизменное и неудержимое стремление выродиться в цинизм и насильничество»1.
Это замечание Франка, может быть, излишне категоричное, несет в себе важное рациональное зерно. Франк был далеко не единствен­ным, кто отчетливо видел реальную опасность вырождения российс­кой стихии в массовое насилие и деспотию авантюристичных поли­тиканов. В среде русской интеллигенции ясно осознавалось и то, что нигилистический тип массового сознания и поведения неизбежно вызывает и появление на политической сцене такого же типа вождей. Анализируя характер революционного переворота в России, мысля­щая часть русской эмиграции первой обнаружила действительную силу и одновременно разрушительную суть большевистской власти. Она справедливо восприняла большевиков не как заговорщиков или ставленников чужеродных сил, а как самозванных народных вожа­ков, близких к типу Пугачева или Разина, как выразителей многих массовых устремлений и интересов. Большевизм, писал Николай Бердяев, «оказался наименее утопическим и наиболее реалистичес­ким, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным рус­ским традициям, и русским исканиям универсальной правды, поня­той максималистически, и русским методам управления и властвова­ния насилием»2.
1 Франк СЛ. Из размышлений о русской революции // Новый мир 1990. №4. С. 221.
2 Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. С. 93.
14
Столь же характерный взгляд на «народность» большевизма мож­но обнаружить и у известного русского монархиста Василия Шуль­гина. В своих предсмертных записках, обобщающих итоги револю­ции, строительства социализма в России и многолетние личные на­блюдения, Шульгин отмечает: «Русскому по крови трудно мыслить великое, совершенное без насилия. Поэтому когда Ленин взялся за свой опыт, он не представлял его себе без насилия. Если бы он был индусом, то, может быть, думал бы иначе...»1 Шульгин связывал с традицией прежде всего ленинское мировоззрение. Однако в такой же степени его вывод может быть распространен на деятелей сталин­ского толка.
Таким образом, в условиях правового нигилизма и отсутствия широкой гражданской ответственности партия и ее руководство могли использовать репрессивный аппарат относительно свободно -серьезных препятствий на этом пути у них не было. Общество, под­давшееся соблазну быстрого и радикального решения многих слож­ных вопросов (земельного передела, всеобщей занятости, личного достатка и материального благополучия), распалось на разно уст­ремленные части и не могло активно противостоять политическому авантюризму. Оно не могло организовать и коллективный отпор со­вершаемому насилию и отвечало на действия властей лишь попыт­ками протеста со стороны узких групп или вспышками крестьян­ских бунтов, с которыми карательные органы расправлялись «малой кровью».
Исполнители
В осуществлении политического курса Сталина и его группы (Политбюро ЦК ВКП(б)) важнейшая роль принадлежала региональ­ным руководителям партии - секретарям крайкомов ВКП(б) и воз­главляемому ими аппарату. В структуре партийно-политического руководства крайкомы имели очень высокий статус. Деятельность их как промежуточной структуры между Центральным Комитетом и местными организациями определялась особенностями админис­тративно-территориального деления страны в данный период: в тех регионах, где несколько губерний (с 1925 г. - округов) объединялись в край, там создавался крайком ВКП(б) наряду с другими краевы­ми (государственными и общественными) организациями. Согласно уставу ВКП(б), принятому на XIV съезде в декабре 1925 г., краевой
1 Шульгин В. Опыт Ленина // Наш современник. 1997. № 11. С. 153.
15
(областной) комитет являлся высшим партийно-политическим орга­ном на подведомственной территории. Он имел полномочия органи­зовывать «различные учреждения партии в пределах области (края), руководить их деятельностью», а также направлять «деятельность органов Советов, профсоюзов, кооперации и других организаций че­рез партийные фракции»1.
По нормам этого же устава путем голосования на пленуме край­кома, избранного краевой конференцией, утверждался и секретарь крайкома. Однако в реальной жизни, особенно в тех случаях, когда решался вопрос о руководящих постах, уставные принципы чаще все­го были фикцией, ничего не значащей бумажкой, поскольку значение имела лишь позиция ЦК (читай - секретариата Сталина). Поэтому секретари крайкомов, как и другие ответственные руководители ис­полнительной и представительной власти в регионе, не избирались, а назначались аппаратом ЦК или лично генеральным секретарем, проходя на месте своего назначения лишь формальную процедуру голосования. Единственная уставная норма, которая, по-видимому, никогда не нарушалась (т. к. не могла иметь реального противодей­ствия), состояла в том, что секретарем крайкома (обкома) не мог стать член ВКП(б) с партийным стажем менее 12 лет.
Кадры секретарей крайкомов - главных политических исполните­лей, которых Сталин и его секретариат расставлял на посты руково­дителей отдельных территорий, были типичными представителями новой большевистской бюрократии, вышедшей из среды професси­ональных революционеров. В политической биографии каждого из них имелось много общего: дооктябрьский стаж пребывания в пар­тии, опыт нелегальной партийной работы, репрессии самодержав­ного режима и определенный срок, проведенный в царской тюрьме или ссылке, активное участие в революционных событиях и граж­данской войне. Они никогда не состояли в оппозиционных группах и считались верными сторонниками «генеральной линии». Из руко­водителей этого слоя также мало кто мог претендовать на серьезные политические роли или быть авторитетной фигурой в теоретической борьбе. Многие не имели даже общего образования, однако опыт ор­ганизаторской деятельности, сила воли и твердость характера, при­обретенные в революциях и гражданской войне, делали их вполне приемлемыми администраторами.
1 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е. Т. 3.1922-1925. М.: Политиздат, 1984. С. 480.
16
В числе тех, кому Сталин доверял управление Сибирью, наиболее колоритной фигурой был Сергей Иванович Сырцов, член ВКП(б) с 1913 г. На пост секретаря Сибкрайкома Сырцов прибыл в 1926 г. непосредственно из аппарата Сталина, в котором до этого занимал должности заведующего учетно-распределительным и пропагандист­ским отделами. Ему было тогда 33 года. Этот энергичный молодой человек, несомненно, превосходил по своим способностям многих крупных деятелей из сталинского окружения. От большинства дру­гих он отличался уже тем, что имел высшее, хотя и незаконченное, образование, полученное еще при старом режиме, был также ярким оратором и публицистом. Некоторые работники, знавшие близко Сырцова, отмечали, что своими яркими, живыми выступлениями, в которых часто звучали шутки или народные остроты, он умел завое­вать расположение и симпатии слушателей. По убеждениям и складу характера Сырцов принадлежал к умеренному крылу партийного ру­ководства. В аппарате ЦК он прошел большую школу интриг против троцкистов и зиновьевцев, хорошо разбирался в тонкостях партий­ной кухни. Когда было необходимо, он способен был в духе «больше­вистской непримиримости» прибегать к самым резким и даже злове­щим словесным выпадам, однако в реальной политике предпочитал осторожные, компромиссные решения.
За годы, проведенные на посту руководителя Сибкрайкома, Сыр­цов проявил себя твердым и последовательным сторонником курса ЦК ВКП(б). В его партийной позиции этих лет не проявлялось ни­каких принципиальных расхождений с официальной линией ЦК, но отражалась лишь внутренняя противоречивость самой политики партии. В период борьбы с объединенной «левой» оппозицией Сыр­цов выступал против попыток использовать антикулацкие меры пра­вительства против всех зажиточных крестьян, против предложений о введении принудительного хлебного займа для кулацкой части деревни. Он также был активным приверженцем восстановления крестьянской экономики на рельсах товарного производства, но толь­ко до той степени, пока это не вело к «росту кулачества и фермерского хозяйства»1. Перемена в аграрной политике партии в конце 1920-х гг. означала перемены в позициях самого Сырцова. Из сторонника эко­номического регулирования отношений с крестьянством он вслед за Сталиным сделался активным проводником карательных мер против
1 См.: Демидов В.В. Политическая борьба и оппозиция в Сибири. 1922— 1929 гг. Новосибирск, 1994. С. 61-72.
17
сельских хозяев, пережив политическую эволюцию, свойственную большинству партийных кадров.
В 1929 г. Сталин перевел Сырцова из Сибири в Москву на пост председателя Совнаркома РСФСР и продвинул в состав Политбю­ро в качестве кандидата. Но в один из самых напряженных момен­тов переустройства в стране Сырцов отказался подыгрывать своему покровителю. В конце 1930 г. вместе с другим членом руководства, В. Ломинадзе, он выступил против единоначалия в партии и госу­дарстве и разрушительной хозяйственной политики Сталина. Оба были немедленно исключены из ЦК ВКП(б) как организаторы «бес­принципного двурушнического право-левацкого блока»1. С попыт­кой антисталинского протеста карьера Сырцова как государственно­го деятеля завершилась. Он был переведен на невысокую хозяйствен­ную должность (зам. пред. правления акционерного общества «Экс-портлес»), а в 1937 г. арестован и расстрелян.
Иной тип руководителя представлял собой преемник Сырцова в Сибири латыш Роберт Индрикович Эйхе. Этот внешне суровый человек, закаленный подпольем и жестокостями Гражданской вой­ны, был ветераном партии. Он вступил в социал-демократическую организацию в 1905 г. еще в 15-летнем возрасте и сумел пройти все ступени восхождения большевистского организатора: от рядового распространителя прокламаций до кандидата в члены Политбюро. В Сибири Эйхе стал работать с 1922 г., сначала в качестве продо­вольственного комиссара края, а затем - председателя Сибкрайис-полкома. В течение девяти лет (1929-1937 гг.), дольше чем кто-либо из его предшественников, он занимал пост высшего партийного ру­ководителя Сибири, оставив здесь самый глубокий след в политике террора. Эйхе представлял собой законченный тип большевистского фанатика. Интересы партии были для него абсолютной ценностью. Ради них он мог не щадить ни себя, ни кого-либо вообще. И если речь шла о решениях, санкционированных Центральным Комитетом, он всегда оставался непреклонным и безжалостным их исполнителем. Как солдат партии Эйхе, безусловно, был предан Сталину. Но это не была личная преданность, свойственная другим сталинским испол­нителям вроде Кагановича, Ежова или Шкирятова. О преданности Эйхе можно говорить лишь в том смысле, в каком Сталин олицет­
1 Правда. 2 декабря 1930 г.; Старков Б.А. Право-левые фракционеры // Они не молчали. М.: Политиздат, 1991. С. 133; Сталинское Политбюро в 30-е годы: Сб. документов. М.: АИРО-ХХ, 1995. С. 94-106.
18
ворял партию и ее руководство. Если бы на месте Сталина оказался кто-либо другой, Эйхе точно также оставался бы верным и надежным администратором. Кадры, подобные Эйхе, были для Сталина дей­ствительной опорой и настоящей ценностью. Они служили не только ради карьеры и не за страх потерять место. Ими двигали партийная идея и партийный долг. Когда Сталин отдавал свои преступные при­казы от имени партии, они принимали их без колебаний. Но также как остальные кадровые партийцы, они не могли разглядеть в личнос­ти Сталина садистских наклонностей и допустить, что идеалы партии и революции Сталин способен превратить в ширму для извлечения личной выгоды. Когда Сталин достиг безоговорочного господства, старые гвардейцы, подобные Эйхе, потеряли для него всякий инте­рес. Такие годились лишь для того, чтобы исполнять приказы, но не научились раболепствовать. Они были не в состоянии сознательно готовить Сталину роль непогрешимого советского божества, которо­му нужны были новая история и новая биография. И Сталин с при­сущим ему коварством уничтожил их поодиночке. «К преданным, но знающим прошлое, - писал Троцкий, - Сталин относился, пожалуй, с большей враждою, с большей неприязнью, чем к открытым врагам. Ему нужны были люди без прошлого, молодежь, которая не знала вчерашнего дня, или перебежчики с другого лагеря, которые с пер­вых дней смотрели на него снизу вверх, ему необходимо было полное обновление всего партийного и советского аппарата»1. На посту сек­ретаря Сибкрайкома ВКП(б), а затем Западно-Сибирского крайко­ма (Новосибирского обкома), Эйхе, как и другие секретари, обладал огромной властью. В прямом или косвенном его подчинении нахо­дился партийно-управленческий аппарат, насчитывавший несколько тысяч человек. Многих из своих подчиненных он хорошо знал лич­но, поскольку сам способ управления краем требовал от него посто­янного вмешательства и прямого контроля за действиями местных руководителей. На одном из краевых совещаний в 1932 г. Эйхе го­ворил: «Я знаю три четверти секретарей райкомов, а их - 134 чело­века»2.
1 Троцкий Л. Сталин. Изд-во «Терра», 1990. Т. 2. С. 264.
2 Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. П-3. Оп. 6. Д. 132. Л. 143.
19
Р.И. Эйхе в 1937 г.
Кадровый состав, действовавший под руководством Сибкрайкома ВКП(б) (Запсибкрайкома) во главе с Эйхе, наиболее полно харак­теризуют сведения о структуре и численности партийно-советско­го аппарата в крае. Интересующие нас данные относятся к 1934 г. и включают в себя сведения по всем городам и 104 (численность того периода) районам края:
Таблица 1*
Руководящие работники партийно-советского аппарата Западно-Сибирского края, состоящие на спецобслуживании в закрытых распределителях в 1934 г.

№ п/п Организации и учреждения Работ­ники Ижди­венцы Всего  
1 Краевой актив 900 - 900  
2 Политотделы совхозов 1721 3 442 5 163  
3 Политотделы МТС 1 311 2 622 3 933  
Итого: 3 032 6 064 9 096  
4 Райуполкомзаг СНК 109 218 327  
5 Помощники райуполкомзаг СНК 125 186 311  
6 Председатели комиссий по урожайности 19 38 57
20
Окончание табл.

№ п/п Организации и учреждения Работ­ники Ижди­венцы Всего  
7 Районный и городской партактив 3 786 5 351 9 137  
8 Работники ОШУ 3 596 7 192 10 788  
9 Управляющие межрайонных комиссий  
Заготзерно 44 46 90  
10 Персональные пенсионеры республиканского  
значения 240 - 240  
11 Руководящие работники ОСО 472 - 372  
12 Инспекторы ЦУНХУ 121 - 121  
Всего: 12 344 19 095 31439
* Составлено по: ГАНО. Ф. П-3. Оп. 6. Д. 488. Л. 40.
Таким образом, наибольшую численность исполнительного аппа­рата составлял районный и городской партактив, образовывавший властную вертикаль, подчиненную непосредственно первому секре­тарю крайкома ВКП(б). Почти такое же количество работников име­ла и другая структура - аппарат ОШУ. Отчасти (по общему числу снабжающихся) его возможности были даже шире партийных, что, несомненно, отражало особую роль карательных институтов в пери­од интенсивного переустройства советского общества. Чрезвычайно важное место в системе управления, как показывает таблица, имели также политотделы МТС и совхозов. По числу кадровых работников они занимали третье место. Что касается собственно штата крайко­ма партии, то общая его численность (от секретаря до архивариусов) в 1934 г. составляла 108 человек1.
Исключительное положение первого секретаря крайкома ВКП(б) в системе партийно-государственной власти в регионе закрепля­лось не только декларируемыми нормами устава и решениями ЦК ВКП(б). Его неординарный статус подчеркивался также наличием особых закрытых директив, предусматривавших чрезвычайные пол­номочия для секретаря как представителя высшей государственной и судебной власти. Предоставление руководителю крайкома этих полномочий обычно вызывалось необходимостью оперативного вме­
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 5. Д. 488. Л. 186-187.
21
шательства в разрешение острых политических или криминогенных ситуаций. В практике государственного управления это являлось от­ступлением от общего правила и использовалось только в единичных случаях. Эйхе был одним из немногих региональных руководителей, кто пользовался подобными полномочиями. В 1930 и 1934 гг., в кри­тические периоды коллективизации и проведения хлебозаготовок, Политбюро предоставляло ему исключительное право «давать санк­цию на высшую меру наказания» в течение двух месяцев1.
Ф.Г. Леонов. Газетное фото. 1930 г.
Тот факт, что пост секретаря крайкома и одновременно секретаря Новосибирского горкома партии Эйхе сохранял до октября 1937 г., а затем был назначен наркомом земледелия СССР, оставаясь при этом кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), говорит о безусловном признании Сталиным его качеств как государственного деятеля. Но это не смогло спасти Эйхе от изуверской расправы. В апреле 1938 г. он был арестован, а в феврале 1940 г. расстрелян. На XX съезде КПСС в 1956 г. в закрытом докладе о культе личности Хрущев рассказал де­легатам о последних днях Эйхе, проведенных в следственной тюрьме и перенесенных им пытках. Он сообщил также о его предсмертном заявлении, составленном в октябре 1939 г., в котором Эйхе еще раз
1 Сталинское Политбюро в 30-е годы: Сб. документов. М, 1995. С. 65; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 643-а. Л. 2.
22
заверял Сталина о своей преданности, умоляя «поручить доследовать мое дело». Эйхе писал: «Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще пло­хо заросли позвоночники и причинял мне невыносимую боль, заста­вили меня оклеветать себя и других людей. ...Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня»1.
Менее значительные, но столь же усердные и энергичные адми­нистраторы Сталина действовали в других частях Сибири. В августе 1930 г., когда из обширной территории Сибирского края был выделен Восточносибирский край с центром в Иркутске, пост секретаря здесь занял Федор Григорьевич Леонов - недавний руководитель одной из районных парторганизаций Москвы. В доставшейся ему сатрапии Ле­онов действовал с той же последовательностью, что и другие сталин­ские наместники. Более трех лет под его руководством в крае прово­дились кампании уничтожения «классовых врагов». Однако в 1933 г., когда Сталин стал требовать арестов руководителей колхозов и пред­приятий, слабо карающих расхитителей государственной собствен­ности, Леонов проявил колебания. Более того, он стал противодей­ствовать разоблачению махинаций своих приближенных из аппарата Иркутского горкома ВКП(б), в результате чего ему пришлось всту­пить в конфликт с комиссией по чистке партийных кадров, прислан­ной из Москвы. В октябре 1933 г. Леонова сместили за «недостатки в руководстве краем»2. После отстранения первого секретаря в крае­вой центр была направлена специальная бригада ЦК и ЦКК ВКП(б) в составе Ярославского, Акулова и Сулимова, которая произвела замену многих местных руководителей, обвиненных в «несоблюде­нии революционной законности» и «слабой борьбе за сохранность социалистической собственности». Выступая на Восточносибирской краевой партийной конференции в январе 1934 г., прокурор респуб­лики Акулов отмечал: «Только первое условие - нанесение крепкого удара по классовому врагу - здесь было выполнено. Остальные усло­вия, и главное из них, о котором говорил на январском пленуме ЦК и ЦКК т. Сталин, осуществлены не были. ...И что печальнее всего, то­варищи, этого условия не выполняли не только беспартийные, но его
1 О культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС тов. Хрущева Н.С. XX съезду КПСС 25 февраля 1956 года // Извес­тия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 141-142.
2 Восточно-Сибирская правда. 12 января 1934 г.
23
не выполняли и коммунисты, в том числе и работники целого ряда краевых учреждений. ...Цифры разбазаренного, не по назначению ис­пользованного, расхищенного имущества по ряду организаций (Вос-токзолото, Сибпушнина, Охотсоюз и др.) выражаются в сотнях тысяч и даже миллионах рублей...»1
С января 1934 г. новым секретарем Восточносибирского крайко­ма был утвержден Михаил Осипович Разумов. По происхождению и роду первоначальных занятий Разумов был рабочим. Его образо­вание составляли четыре класса начальной школы и полтора года гимназии, которую он оставил из-за необходимости помогать семье заработками. В партию большевиков он вступил в 1913 г. и сразу после Октябрьской революции стал занимать ответственные посты в партийном аппарате: в губкомах на Украине, в Центральной России. Известно также, что в 1927 г. Разумову пришлось полулегально рабо­тать в Китае советником у коммунистов. Но эта его миссия оказалась неудачной: он был арестован китайскими властями и восемь месяцев просидел в тюрьме. Самый активный период своей карьеры до назна­чения в Сибирь, с 1928 по 1933 г., Разумов провел на посту секретаря Татарского обкома ВКП(б). Несколько замечаний о его личности ос­тавила Евгения Гинзбург, имевшая возможность наблюдать Разумова в период его работы в обкоме партии в Казани. - «Это был, - пишет она, - человек полный противоречивых качеств. При несомненной преданности партии, при больших организаторских данных, он был очень склонен к «культу» собственной личности. Я познакомилась с ним в 1929 году, и он овельможивался буквально на моих глазах. Еще в 1930 году он занимал всего одну комнату в квартире Аксено­вых, а проголодавшись, резал перочинным ножичком на бумажке колбасу. В 1931 г. он построил "Ливадию" (обкомовский дачный ком­плекс. - СП.) и в ней для себя отдельный коттедж. А в 1933-м, когда за успехи в колхозном строительстве Татария была награждена орденом Ленина, портреты Разумова уже носили с песнопениями по городу, а на сельхозвыставке эти портреты были выполнены инициативными художниками из самых различных злаков - от овса до чечевицы»2.
После успехов в Татарии Разумов был переведен в Восточную Си­бирь. Здесь он осуществил полный цикл сталинских «мероприятий», продержавшись до известного срока - 1 июня 1937 г. в Москве его арестовали, а в октябре расстреляли.
1 Там же.
2 Гинзбург Е. Крутой маршрут. Хроника времен культа личности М 1990. С. 12.
24
Заметную роль в структуре партийно-политического руководства в Сибири играл и секретарь Омского обкома ВКП(б) Дмитрий Алек­сандрович Булатов, также в прошлом рабочий, член партии с 1912 г. Он родился в 1889 г., а производственный стаж приобрел на одном из предприятий в Петербурге. За революционную деятельность под­вергался ссылке на пять лет. Как активный большевистский деятель Булатов в советское время быстро продвигался по службе, занимая ответственные посты в органах партии и государства: в 1918-1926 гг. был губернским продовольственным комиссаром в Твери, предсе­дателем губисполкома, секретарем губкома в Смоленске и Вятке. С 1930 г. он стал работать в аппарате ЦК ВКП(6) на посту руководи­теля организационно-инструкторского отдела, а в 1931-1933 гг. вхо­дил в состав коллегии ОГПУ как заведующий отделом кадров этого ведомства. Есть основания считать, что Сталин делал серьезную став­ку на Булатова как на одного из своих сторонников, в распоряжение которого планировалось передать важные рычаги внутрипартийного контроля. Свидетельством в данном случае является то, что в 1934 г. Булатов был назначен заведующим отделом руководящих партий­ных органов в ЦК ВКП(б). (Впоследствии эту должность занимал Маленков.) Однако на этом посту он прослужил менее года. В пери­од развертывания широкомасштабной внутрипартийной чистки Бу­латова назначили председателем Западносибирской краевой комис­сии по чистке, а в конце 1934 г. его перевели на пост секретаря вновь образованной Омской области. Эта должность стала последней в его карьере: в октябре 1937 г. весь состав бюро Омского обкома ВКП(б) во главе с Булатовым был обвинен в неспособности вести борьбу с врагами народа и смещен1, а сам секретарь вскоре расстрелян.
После 1937 г. положение секретарей крайкомов существенно из­менилось. Во-первых, резко понизился масштаб их деятельности, а вслед за этим - и политический вес этих фигур. Такая перемена произошла в результате административной реформы в СССР, кото­рая привела к разукрупнению обширных территорий страны (краев) и созданию на их месте регионов с меньшими границами. Реформа позволила ликвидировать корпус секретарей крайкомов как особый вид начальников - ставленников центра, руководивших секретарями менее крупных территорий (областей и округов) на правах спецпред­ставителей ЦК. Отныне все региональные секретари стали равными друг другу и одинаково подотчетны ЦК. Персоны такого ранга, как
1 Самосудов В.М. Большой террор в Омском Прииртышье 1937-1938. Омск, 1998. С. 107.
25
Эйхе или Разумов исчезли навсегда. Во-вторых, чистка 1937 г. значи­тельно усилила роль властной вертикали. Она по существу искоре­нила всякие стремления к защите региональных интересов. Отныне первые лица в областях не смели даже мыслить о какой-то самостоя­тельной роли или местной инициативе. Они превратились в зауряд­ных марионеток Сталина и его аппарата. Только в условиях войны, в силу особых обстоятельств, от такого порядка пришлось отступить и предоставить секретарям большие полномочия в принятии реше­ний. Но после войны Сталин восстановил в управлении регионами принцип тотальной централизации.
Секретари крайкомов (обкомов) партии с их аппаратом служи­ли основным региональным звеном в осуществлении политическо­го курса руководства страны. Реализация же карательной политики являлась прерогативой ряда специальных учреждений, главным из которых было Объединенное государственное политическое управ­ление (ОПТУ) (с 1934 г. - НКВД СССР). В каждом регионе страны (крае или области) ОГПУ имело свои подразделения - полномоч­ные представительства (ПП ОГПУ), где сосредоточивался основной спектр контрольных и репрессивных функций главного карательно­го института государства. В конце 1920 - начале 1930-х гг. аппарат ПП ОГПУ представлял собой разветвленную сеть военизированных отделов и местных отделений. В Сибирском крае в данный период эта структура состояла из следующих элементов1. Наиболее закрытой частью аппарата являлся секретный отдел. Он занимался вопросами внутренней «контрреволюции» - наблюдал за действиями полити­ческих группировок, поведением представителей ликвидированных партий и оппозиционных групп. Руководил отделом П.М. Кузьмин.
Задачей организации сети осведомления и контроля ведал ин­формационный отдел (ИНФО), именовавшийся ранее (до конца 1920-х гг.) учетно-осведомительным (УЧОСО). В марте 1931 г. сек­ретный и информационный отделы были слиты и преобразованы в секретно-политический отдел (СПО). В разное время СПО пос­ледовательно возглавляли Г.А. Лупекин, И.Д. Ильин, И.А. Жабрев, СП. Попов, которые во второй половине 1930-х гг. стали начальника­ми краевых или областных управлений НКВД. Важная роль в струк­туре ПП ОГПУ принадлежала также экономическому отделу (ЭКО). Данное подразделение существовало с 1922 по 1936 г. и вновь было восстановлено в 1939 г. Функции отдела (им руководили Кукарин, М.А. Волков (Вайнер), СМ. Вейзагер, Д.Д. Гречухин и др.) заключа­
1 Подробнее см. специальное исследование: Тепляков А.Г. Машина тер­рора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 гг. М.: Новый Хронограф, 2008.
26
лись в выявлении «экономической контрреволюции» в промышлен­ности, сельском хозяйстве, системе заготовок, торговле, строительстве, связи. Особый отдел (ОО) контролировал положение в армии. Значе­ние этого отдела подчеркивалось тем, что до 1930 г. его возглавлял сам полномочный представитель ОГПУ (Л.М. Заковский), а позднее - его заместители (А.К. Залпетер, М.М. Подольский, СП. Попов и др.).
В число основных подразделений ПП ОГПУ (УНКВД) входили также отделы дорожно-транспортный, учетно-архивный (он концен­трировал информацию о подозреваемых гражданах), инспекции ре­зервов, спецотдел (занимался вопросами режима секретности, шиф­ровки и дешифровки, а также обеспечения гостайны). В 1934 г. в со­ставе краевых (областных) управлений НКВД появились тюремные отделы. Общий штат аппарата Полномочного Представителя ОГПУ (Западносибирского краевого управления) на январь 1931 г. насчи­тывал свыше 200 человек1.
Помимо основного состава работников ОШУ-НКВД, сосредо­тачивавшегося в краевых (областных) управлениях, система чрез­вычайных органов имела широкую сеть собственных подразделений на местном уровне. Она состояла из так называемых оперативных секторов и оперотделов, численность которых примерно соответс­твовала числу территориально-административных единиц - окру­гов и областей. Состав каждого оперсектора (оперотдела) включал в среднем 20 сотрудников. Так, Западносибирское управление НКВД в июле 1934 г. (в период организации общесоюзного НКВД) имело два областных отдела: Ойротский (нач. - П.Ф. Аксенов) и Хакасский (П.И. Капотов); два окружных: Тарский (З.А. Пешков) и Нарым-ский (И.Д. Шестаков) и четыре оперативных сектора: Омский (Я.М. Краузе), Томский (М.М. Подольский), Барнаульский (П.В. Чис­тов), Минусинский (А.С. Алексеев).
Самую нижнюю часть структуры ОГПУ-НКВД представляли городские отделы (в крупных городах), а также городские и район­ные отделения с небольшим штатом (два-три человека на район), подчинявшиеся оперсектору (отделу).
Важной составной частью советской репрессивной системы 1920 - начала 1930-х гг. служили органы местной административной власти, находившиеся под управлением краевых исполнительных комитетов (крайисполкомов). В период радикального социально­го переустройства в стране и наступления на крестьянство они вы­полняли основную функцию в проведении массовых депортаций и
1
Призвание - Родине служить! Документальные рассказы и повести о деятельности чекистов. Новосибирск, 1997. С. 36.
27
принуждения сельского населения к исполнению новых государ­ственных повинностей. В Сибири деятельность этих органов власти концентрировалась в рамках краевого административного управле­ния (СКАУ, со второй половины 1930 г. - ЗСКАУ и ВСКАУ) во гла­ве с Суминым, а затем Ф.М. Скрипко. Структура СКАУ включала в себя подразделения органов общегосударственной и ведомствен­ной милиции, уголовного розыска и сеть мест заключения системы НКВД. Высшая численность строевого состава этих служб составля­ла в конце 1930 г. - 7091 чел. в 132 районах края1. Административные органы играли роль одного из главных карательных инструментов в проведении хлебозаготовительных кампаний, организации посев­ных работ и обеспечении налоговых сборов. В период развертывания коллективизации их основной функцией стала ликвидация кула­чества в деревне и организация спецпоселений. До середины 1931 г., т. е. до момента передачи всех спецпоселений в систему ОГПУ, орга­ны (ЗСКАУ) осуществляли управление кулацкими поселками пос­редством сети комендатур. В их ведение входил также администра­тивный надзор за лишенными избирательных прав (работа по перес­мотру списков «лишенцев» и ведение учета), наблюдение за религи­озными объединениями, контроль за деятельностью различных об­ществ и союзов, запись актов гражданского состояния и наложение административных взысканий.
Таким образом, инструментом репрессивной политики в Сибири выступал огромный исполнительный аппарат, стержнем которого яв­лялись партийные органы и организации, руководимые крайкомами (обкомами) ВКП(б) и их секретарями. Основная особенность этого аппарата как части единого государственного механизма заключалась в том, что формально или реально репрессивными функциями были наделены и пользовались все основные его звенья: партийные струк­туры, советские организации, специальные политические институты и органы управления, создававшиеся на определенный срок. Что ка­сается собственно карательного аппарата, то его структура, числен­ность, масштабы деятельности и организационно-правовые формы не были постоянны. Они претерпевали многочисленные изменения, в основе которых лежали те или иные потребности государственной власти. Опираясь на широкий исполнительный аппарат государства и партии, непрерывно перестраивая его, высшее руководство страны создавало необходимые условия для жесткого контроля над обще­ством и осуществления радикальных изменений.
1 ГАНО. Ф. Р-47. Он. 5. Д. 112. Л. 32.
ГЛАВА I. КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ И ЕЕ ЖЕРТВЫ
В политической истории Советского государства события 1928-1929 гг. имеют особое значение. Они заключают в себе целый ряд пе­ремен, радикально изменивших направление общественного разви­тия в стране. В этот период большевистское руководство, выдвинув план ускоренного индустриального роста страны, резко изменило методы социального переустройства. После нескольких лет отно­сительно спокойного, эволюционного развития в рамках нэпа, ста­линская группировка сделала ставку на насильственные изменения. Репрессии против различных политических и общественных сил вновь были поставлены на службу интересам власти. Возобновление карательных акций против крестьянства, физическая расправа с «ле­вой» (троцкистской) оппозицией в рядах ВКП(б), разгром и изоля­ция «правого уклона» - таковы были основные внешние признаки, возвестившие наступление одного из самых трагических периодов советской истории.
Событиями рубежа 1920-1930-х гг. начинается период тотального разрушения традиционной российской деревни, распыления ее про­изводительных сил и человеческих ресурсов, физического уничтоже­ния многих тысяч крестьян. В реализации замысла прорыва к инду­стриальным высотам деревне отводилась роль важнейшего источни­ка получения дешевого сырья и продовольствия для страны. Но для этого режиму потребовалось навязать сельскому сообществу губи­тельный процесс саморазрушения и искусственного противоборства различных групп. В результате деревня вновь оказалась в состоянии гражданской войны и вынуждена была оплачивать экономический рост государства ценою собственных бесчисленных потерь.
Открытие «хлебного фронта»
Непосредственной причиной, подтолкнувшей власть к расшире­нию карательных мер, стали экономические осложнения в стране, главным образом в сфере продовольственного снабжения. Несмотря на все попытки большевиков организовать рыночную экономику по своим особым меркам, их усилия на этом поприще оказались мало­
29
эффективны. В течение всего нэповского периода провалы следо­вали один за другим: объемы заготовок сельхозпродуктов и сырья постоянно колебались, создавая проблемы в обеспечении «тарифи­цированного населения» городов и других категорий получателей. К концу 1927 г. большевистский полурынок, обслуживавший скорее политику, чем экономику, пришел в полное расстройство. Создан­ный им хозяйственный механизм не обеспечивал даже минимальных потребностей государства в зерновой продукции. Из-за ограниче­ний сельского предпринимательства и торговли, просчетов в госу­дарственном ценообразовании наступил закономерный результат. Поступления из деревни резко сократились ввиду того, что главное действующее лицо - крестьянство - перестало поставлять свой хлеб по ценам, предлагаемым правительством, ожидая более выгодных ус­ловий на рынке. С октября 1927 г. по 1 января 1928 г. дефицит в сборе хлеба в Сибири составлял 16 млн пудов по сравнению с предшеству­ющим годом1.
Тревожные сигналы с рынка большевистское руководство вос­приняло в привычной для него манере. Оно объявило возникшую проблему результатом саботажа со стороны кулаков и решило силой отнять хлеб у крестьян. Полагая, что некоторое отступление от прин­ципов провозглашенного нэпа не повредит развитию отношений с крестьянством, Политбюро ЦК ВКП(б) постановило принять «вре­менные чрезвычайные меры» против крупных держателей хлебных ресурсов.
Самым решительным сторонником применения насилия высту­пал Сталин. В первых числах января 1928 г. от его имени местные партийные работники стали получать секретные телеграммы, в кото­рых содержалось требование «применять немедленно жесткие кары». «Особые репрессивные меры, - указывалось в телеграмме от 14 янва­ря 1928 г., - необходимы в отношении кулаков и спекулянтов, срыва­ющих сельскохозяйственные цены»2. Сталин так разъяснял важность расширения репрессий: «Чтобы восстановить нашу политику цен и добиться серьезного перелома, надо сейчас же ударить по скупщику и кулаку, надо арестовать спекулянтов, кулачков и прочих дезорга­низаторов рынка и политики цен. Только при такой политике серед­няк поймет, что перспектива повышения цен на хлеб есть выдумка
1 Демидов В.В. Политическая борьба и оппозиция в Сибири. 1922— 1929 гг. Новосибирск, 1994. С. 98.
2 Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 194.
30
спекулянтов, что спекулянт и кулак есть враг советской власти...»1 В той же телеграмме генеральный секретарь отмечал особое значение Урала и Сибири в хлебозаготовках. Он подчеркивал: «Нажим нужен здесь отчаянный, так как это последний резерв». Говоря о «последнем резерве», Сталин изображал положение как критическое и добивал­ся, чтобы местные функционеры понимали это именно так. Перед ли­цом угрожающих обстоятельств - хлебного кризиса, использование силовых методов выглядело законной революционной мерой, вполне оправданной в глазах большинства партийных кадров.
В середине января генеральный секретарь сам выехал в Сибирь с целью ускорить ход заготовительной кампании и вместе с тем про­яснить перспективы дальнейшей правительственной политики в аг­рарной сфере. В течение нескольких недель он объехал несколько сибирских городов и зернопроизводящих районов, провел ряд сове­щаний с руководителями окружного и краевого уровня, выступал на собраниях и неофициальных встречах, наблюдал и оценивал ход со­бытий на «фронте хлебозаготовок».
Одно из первых совещаний, состоявшихся в крайкоме партии в Новосибирске с участием местных руководителей, показало, что метод переговоров с обладателями зерновых запасов, предложенный некоторыми работниками, Сталин категорически отверг. Заявляя, что крестьяне «не так поняли новую экономическую политику, как нужно было бы ее понимать», он насмехался над теми, кто искал вы­ход из кризиса в усилении товарообмена с деревней. Генсек призна­вал полезными совсем другие способы. На совещании в Сибкрайкоме 18 января он разъяснял сибирским руководителям: «Аргументация силовая имеет такое же значение, как аргументация экономическая, а иногда она имеет даже большее значение, когда портят рынок, всю нашу экономическую политику стараются повернуть не рельсы капи­тализма, на что мы не пойдем»2.
В подтверждение того, что между рынком и насилием существу­ет непосредственная связь и что силовое вмешательство государства способно «оздоровить рынок», Сталин приводил конкретные дово­ды, ссылаясь на недавний опыт хлебозаготовок на Украине. «Вот как обернулось дело, - говорил он. - По голове скупщиков ударили, а ры­нок уже оздоровился. ...Т. е. заготовки поднялись в 2 раза. То же самое наблюдается и по центральным губерниям: было около 500-600 тыс., а теперь заготовляют около полутора миллионов. ...От этих фактов
1 Там же. С. 195-196.
2 Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 212.
31
не уйдешь, и они опровергают ваши предположения, ...следовательно, подтверждают то, что наши меры оказались даже более действенны­ми, чем мы думали. Значит, пружину у рынка мы уловили, как раз в точку ударили и этим хлебозаготовки подняли»1.
Принципы такой политэкономии предстояло теперь распростра­нить и в Сибири. По требованию Сталина принят был следующий план: в основных зерновых районах немедленно организовать энер­гичную карательную кампанию против «злостных держателей хлеба» с привлечением их к уголовной ответственности. Для возбуждения против них уголовных дел было решено расширить применение су­дебного законодательства, в частности, 107 статью Уголовного ко­декса, допускавшую арест владельцев хлеба и конфискацию у них «излишков» по мотивам злостного повышения цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок»2. Сталин насто­ял также, чтобы карательные акции осуществлялись не скрытыми операциями органов ОГПУ и рассмотрением «кулацких дел» в Осо­бом совещании, как планировали местные руководители, а с макси­мальной гласностью - с прокурорскими санкциями, показательными процессами и газетной пропагандой. Он предпочитал действовать открыто, даже демонстративно, добиваясь публичного эффекта от принимаемых мер.
Характеризуя изменения правовых аспектов борьбы государства с крестьянством на хлебном рынке, краевой прокурор Кунов и его помощник Леонидов вскоре сообщали Прокурору Республики Кры­ленко: «Когда в Сибирь приехал т. Сталин, вопрос о 107-й статье стал во всю ширь. По предложению т. Сталина было решено передать рас­смотрение этих дел (о держателях хлебных запасов. - СП.) в суды, а ведение расследования оставить за ОГПУ, но аресты производить исключительно по ордерам прокуратуры. ...По предложению т. Ста­лина, указавшего, что крестьянин верит в авторитет прокурора и суда, как органов осуществляющих ревзаконность, было решено кулацкие дела по 107-й статье рассмотреть в судебном порядке»3.
На совещании в Сибкрайкоме ВКП(б) с участием Сталина были подготовлены особые указания председателям окружных судов и ок­ружных прокуроров в виде секретного циркуляра краевой прокура­туры от 20 января 1928 г. В нем давалось распоряжение проводить
1 Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 208.
2 Иконникова И.П., Угроватов А.П. Сталинская репетиция наступления на крестьянство // Вопросы истории КПСС. 1991. № 1. С. 71.
3 ГАНО. Ф. Р-20. Оп. 2. Д.176. Л. 170-170 об.
32