1 С.А.Папков Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири

Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации
Совет при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека
Государственный архив Российской Федерации
российский государственный архив социально-политической истории
Фонд «Президентский центр б. н. Ельцина»
Издательство
«Российская политическая энциклопедия»
Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал»
Институт научной информации по общественным наукам ран
Редакционный совет серии:
Й. Баберовски (Jorg Baberowski), Л. Виола (Lynn Viola), А. Грациози (Andrea Graziosi), А. А. Дроздов,
Э. Каррер д'Анкосс (Helene Carrere d'Encausse),
В.П.Лукин,
СВ. Мироненко,
Ю. С. Пивоваров,
А. Б. Рогинский,
Р. Сервис (Robert Service),
Л. Самуэльсон (Lennart Samuelson),
А. К. Сорокин,
Ш. Фицпатрик (Sheila Fitzpatrick), М. А. Федотов, О. В. Хлевнюк


СЕРГЕЙ ПАПКОВ
Обыкновенный
тeppоp
Политика сталинизма в Сибири
РОССПЭН
Москва 2012




https://drive.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_S2pGNFVXOVZoUlk/edit?usp=sharing






УДК 94(47) ББК 63.3(2) П17

Папков С. А.
П17 Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири / С. А. Папков. - М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. - 440 с.: ил. - (История сталинизма).


ISBN 978-5-8243-1674-2


В монографии представлена попытка всестороннего освещения од­ного из самых драматических периодов российской истории. Автор ис­следует основные фазы карательной политики в крупнейшем регионе России, восстанавливая картину универсального террора как способа преобразования страны. На широком историческом материале рас­крывается в деталях процесс систематического насилия, применявше­гося сталинским режимом в Сибири в форме массовых политических кампаний и операций спецслужб. Работа дает ясное представление о значении репрессий в реализации важнейших советских проектов на региональном уровне, а также о способах мобилизации масс для пре­одоления кризисных периодов в развитии страны. Особое внимание отводится анализу роли правосудия в осуществлении террора. В работе присутствует масса действующих лиц и известных исторических пер­сонажей, вовлеченных в политическую драму в качестве исполнителей или жертв.
УДК 94(47) ББК 63.3(2)
ISBN 978-8243-1674-2 © Папков С. А., 2012
© Российская политическая энциклопедия, 2012
ВВЕДЕНИЕ
Основания и предпосылки
Бесчисленные преступления сталинского режима, совершенные за три десятилетия его господства в СССР, составляют одну из самых драматических страниц истории XX столетия. Многообразие и мас­штаб жертв оказались настолько обширны и впечатляющи, что, в ко­нечном счете, позволили получить в историографии обобщающий образ сталинизма как политики террора. В характеристике феномена советского (сталинского) террора можно выделить несколько при­знаков, составляющих его историческую уникальность. Наиболее су­щественной оказалась роль, которую он играл в развитии советского государства и общества с конца 1920-х до начала 1950-х гг. Не только отдельные карательные акции, но и весь комплекс репрессивных мер в СССР выступали как инструмент общественного переустройства, как способ достижения программных целей коммунистического ру­ководства и лично Сталина. Эти цели могли быть связаны с эконо­мическими или социальными задачами и даже преследовать обще­ственное благо, но средства, к которым прибегала властная элита, заключали в себе набор обычных экстремистских мер, свойственных всякому диктаторскому режиму. Проявляясь как массовое и не всег­да объяснимое насилие по отношению к различным общественным слоям, репрессии по своей природе не были реакцией на внешние обстоятельства, которые могли бы угрожать власти правящей груп­пировки или личной безопасности ее членов. Карательные операции лишь формально оправдывались чьими-то происками, в то время как действительной их причиной служили собственные политические задачи партии или ее руководства. Таким образом, репрессии ста­линской эпохи невозможно рассматривать в качестве превентивных шагов или ответных мер против каких-либо враждебных сил; их воз­будителем была сама партия; точнее говоря, тот высший слой руко­водителей, который выступал от имени всей партии, олицетворяя ее революционные устремления и политическую волю.
Своеобразие заключалось и в выборе противника. Многочислен­ные акции насилия, имевшие место в период правления Сталина, не были направлены против какой-либо одной стороны - их объектом
5
являлось все советское общество: каждый его слой и общественно-политическая группа, включая правящую коммунистическую пар­тию. Но положение самих объектов репрессий также имело свою специфику, которая определялась конкретными задачами политики и временем их осуществления. Между действиями по уничтожению так называемых враждебных элементов, т. е. классов и групп старого общества, и акциями, направленными против членов большевист­ской партии, имелось глубокое различие. В репрессиях против «со­циально-чуждых» партия являлась активной стороной, она выступа­ла консолидировано и по существу решала общие свои задачи, так или иначе вытекавшие из целей ее программы. Однако террор внут­ри самой партии в период 1937-1938 гг. был исключительной мерой. Он не мог отвечать ни долгосрочным планам, ни текущим полити­ческим задачам партии, но вполне соответствовал узким интересам Сталина и его группы. Укрепляя властные позиции в государстве, сталинское руководство в конце 30-х годов перетряхнуло партию по тому же сценарию, что и остальное общество. Таким образом, в ходе событий, протекавших под контролем большевистской партии, самой партии пришлось стать одновременно палачом и жертвой сталинской политики, субъектом и объектом репрессий.
Широкое применение политического насилия, характерное для советской истории конца 1920 - начала 1950-х гг., было обусловле­но многими причинами: ожесточенной внутрипартийной борьбой, стремлением совершить индустриальный скачок, полицейскими тра­дициями в управлении государством и личными качествами поли­тических вождей. Но главный источник заключался в самой партии и характере ее преобразовательной деятельности.
Решающая роль в организации партии коммунистов и придании ей определенного политического лица, безусловно, принадлежит Ленину. Благодаря Ленину в партии уже с первых лет ее деятельности нача­ла утверждаться идеология крайнего радикализма, своеобразный тип «якобинства», который составил основу мировоззрения ее кадров. Из-за ленинской непримиримости и особых требований в вопросе о «чис­тоте принципов» большевики очень рано порвали с другими социалис­тами, признав их взгляды и действия недостаточно революционными. Ближайший сотрудник Ленина Григорий Зиновьев отмечал, что «В.И. уже задолго до войны не верил в европейскую социал-демократию. ...Он давно говорил про официальных европейских социал-демокра­тов, что они контрабандно торгуют гнилым товаром оппортунизма»1.
1 Зиновьев Г. Сочинения. Л., 1924. Т. XV. С. 33.
6
В начале мировой войны, когда социалисты Европы оказались пе­ред нелегким выбором - поддержать или осудить правительства сво­их стран - Ленин неожиданно выдвинул лозунг развязывания все­общей гражданской войны. По его мысли, остановить европейскую войну и добиться мира в интересах пролетариата возможно было только одним путем - свергнув правительство одновременно в каж­дой воюющей стране, а вместе с ним и национальную буржуазию. Эта позиция находила соответствующее марксистское обоснование, заключавшееся в том, что «у пролетариата нет своего отечества», которое следовало бы защищать. Появление ленинского плана в от­крытой печати вызвало бурное возмущение во всей Европе. С рез­ким осуждением предложенной политики выступил не только лагерь противников, но и союзников большевизма. Зиновьев по этому по­воду писал: «Даже такие люди, как швейцарский интернационалист Гримм и как румынский революционер Раковский, который теперь находится в наших рядах, негодовали против нас. Когда они читали слова: "империалистическую войну надо превратить в гражданскую войну", они приходили в ужас. ...Это казалось чем-то неслыханным. Нам заявляли, что только анархист может нечто подобное пропове­довать, и нам объявили борьбу. Даже на Циммервальдской конфе­ренции не только умеренные люди, но и такие деятели, как Раков­ский и итальянец Серрати, шли в бой против нас. Доходило до самых резких столкновений. ...Германские буржуазные профессора писали целые книжки о том, что вот-де появился какой-то безумец, который проповедует какое-то дикое пропагандистское учение»1.
Идея разжигания гражданской войны, выдвинутая Лениным осенью 1914 г. как составная часть стратегического плана перехода к диктатуре пролетариата, послужила основанием для последующего развития взглядов большевиков о способах и средствах переустрой­ства общества2.
Овладев государственной властью в октябре 1917 г., Ленин и его партия придали лозунгу гражданской войны практический характер
1 Там же. С. 35, 40.
2 Анализу взглядов Ленина и его сторонников на роль диктаторской власти и насилия в преобразованиях в России посвящены работы целого ряда исследователей. См., например: Попов Г.Х. Программа, которой руко­водствовался Сталин // Наука и жизнь. 1989. № 7; Авторханов А. Ленин в судьбах России: Размышления историка. Garmisch - Partenkirchen, 1990; Он же. Технология власти. М., 1992; Волкогонов Д. Ленин. Кн. II. М.: Ново­сти, 1998; и др.
7
и установили в России жесткую диктатуру. Диктатура была объяв­лена «высшей формой демократии». С помощью диктатуры вожди большевизма надеялись осуществить историческую задачу - создать коммунистическое, т. е. бесклассовое общество на принципах самоуп­равления. Поскольку переход к коммунизму представлялся процес­сом неопределенно долгого времени, диктатура как власть, стоящая над обществом и законом, должна была играть роль главного инстру­мента в руках партийного руководства. «Научное понятие диктату­ры, - учил Ленин, - означает не что иное, как ничем не ограниченное, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть. Не что иное, как это, означает понятие: "диктатура", - запомните хорошенько...»1
В обоснование необходимости диктаторской власти в России Ле­нин сформулировал целый ряд принципиальных положений, кото­рый в последующий период вошел в официальную советскую идео­логию под термином «теоретические основы плана строительства со­циализма». Ленинские положения гласили, «что при всяком перехо­де от капитализма к социализму диктатура необходима по двум глав­ным причинам или в двух главных направлениях. Во-первых, нельзя победить и искоренить капитализм без беспощадного подавления со­противления эксплуататоров, которые сразу не могут быть лишены их богатства, их преимуществ организованности и знания... Во-вторых, всякая великая революция, а социалистическая в особенности, даже если бы не было войны внешней, немыслима без войны внутренней, т. е. гражданской войны, означающей еще большую разруху, чем вой­на внешняя, - означающей тысячи и миллионы случаев колебания, и переметов с одной стороны на другую, - означающей состояние ве­личайшей неопределенности, неуравновешенности, хаоса. И, разуме­ется, все элементы разложения старого общества, неизбежно весьма многочисленные, связанные преимущественно с мелкой буржуазией (ибо ее всякая война и всякий кризис разоряет и губит, прежде все­го), не могут не "показать себя" при таком глубоком перевороте»2.
Провозгласив своей основной задачей строительство в России со­циалистической системы, большевики признали необходимым усло­вием такого строительства использование принуждения, - принужде­ния не только в отношении противников созидательной работы пар­тии и пролетариата, но и как способ самого созидания. На IX съезде
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 383.
2 Там же. Т. 36. С. 195.
8
РКП(б) в марте 1920 г., когда проблема методов и средств, с помощью которых предстояло идти к социализму, казалась достаточно ясной, Ленин прямо говорил: «Мы должны создать дисциплину иную, иной источник дисциплины и объединения. То, что является принужде­нием, вызывает возмущение и крики, и шум, и вопли буржуазной демократии, которая носится со словами "свобода" и "равенство", не понимая, что свобода для капитала есть преступление против рабо­чих... Мы, во имя борьбы против лжи стали на том, что мы трудовую повинность и объединение трудящихся осуществляем, нисколько не боясь принуждения, ибо нигде революция не производилась без при­нуждения, и пролетариат имеет право осуществлять принуждение, чтобы во что бы то ни стало удержать свое»1.
Для того чтобы советская диктатура сохраняла силу и максималь­ную эффективность в проведении преобразований, Ленин считал не­обходимым сосредоточить ее полномочия в руках «отдельных лиц». Было признано, что это также соответствует принципам пролетар­ской демократии. Как писал Ленин: «...Решительно никакого принци­пиального противоречия между советским (т. е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц н е т». В другом месте он еще раз повторил, что нет ничего ошибочнее мнения, «будто единоличная диктаторская власть несовместима ни с демократизмом, ни с советским типом государства, ни с коллеги­альностью управления»2.
Очевидно, что ни Ленин, ни его последовательные сторонники не планировали противопоставить насилие и диктатуру основной час­ти российского общества. В противном случае посредством голых обещаний и пропаганды, они не смогли бы завоевать того минимума общественного доверия и популярности в стране, который позволял бы им держаться у власти. Одно из объяснений их приверженности экстремизму заключается в их фатальном, неискоренимом доктри­нерстве. Выбрав изначально порочный путь - путь гражданской вой­ны, ликвидации политической и экономической свободы - они ока­зались неспособны кардинально пересмотреть первоначальный план даже при всех очевидных его изъянах и продолжали следовать ему, отклоняясь от намеченного курса лишь в наиболее критические для себя периоды.
Речь Ленина на III Всероссийском съезде профсоюзов в апреле 1920 г. наиболее полно отразила общий большевистский замысел
1 Там же. Т. 40. С. 248-249.
2 Там же. Т. 36. С. 156,199.
9
перехода к социализму после завоевания власти. Заявив о том, что он хотел бы «остановиться на тех изменениях в условиях советской политики, которые связывают все задачи социалистического строи­тельства с деятельностью профессиональных союзов», Ленин преж­де всего обратил внимание на основной грех своих оппонентов -«старых интернационалистов, насквозь мелкобуржуазных», - пола­гавших, что решение ключевых вопросов, - «при сохранении частной собственности на землю, средства производства и капитал», - «ле­жит внутри демократических учреждений буржуазного парламента­ризма». ...На самом деле, - заявил он, - единственное решение есть только ожесточенная классовая борьба».
«Все знают, что марксизм есть теоретическое обоснование унич­тожения классов. Что это значит? Для победы социализма недоста­точно сбросить капиталистов, необходимо уничтожить разницу меж­ду пролетариатом и крестьянством. ...Мы ведем классовую борьбу, и наша цель - уничтожить классы. Пока остаются рабочие и крестья­не, до тех пор социализм остается неосуществленным. И в практике на каждом шагу происходит непримиримая борьба. Нужно подумать, как и при каких условиях пролетариат, имеющий в своих руках такой сильный аппарат принуждения, как государственная власть, может привлечь крестьянина, как труженика, и победить или нейтрализо­вать, обезвредить его сопротивление, как собственника»1.
Логика ленинских рассуждений, таким образом, не приводила к конкретному выводу об условиях интеграции основного населения в социализм. Она ограничивалась лишь общим пожеланием, выра­женным словами: «нужно подумать». Но вопрос о реальном вопло­щении идеи социализма должен был решать Сталин, сумевший завое­вать пост руководителя партии в борьбе против других претендентов. Вполне естественно, что Сталин оказался перед сложным выбором. Оставаясь приверженцем ленинизма, он, так же как и другие боль­шевики, твердо осознавал, что социализм невозможен без уничто­жения классов и прежде всего без «привлечения», «нейтрализации» и «победы» над крестьянством. Вопрос же о том, каковы должны быть средства такой «нейтрализации», зависел от стратегических це­лей и потому не представлял первостепенного значения. Его решение могла подсказать только политическая практика и опыт предшеству­ющих лет.
Сталин определенно разделял и тот ленинский взгляд, который касался общих организационных задач. В структуре этих задач не
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 40. С. 302-304.
10
последнее место занимала проблема «единства воли» и принуждения «отсталых» трудящихся. «Производство миллионов людей по зара­нее имеющемуся плану со средствами машинной крупной индус­трии - никакого другого базиса нет, - говорил Ленин на том же III съезде профсоюзов. - И тут нет совпадения интересов пролета­риата и крестьян. Тут наступает трудный период борьбы - борьбы с крестьянством. ...Крестьяне наполовину труженики, наполовину собственники, и для того чтобы привлечь их на свою сторону, нужна единая воля, по каждому практическому вопросу нужно, чтобы все действовали, как один. Единая воля не может быть фразой, симво­лом. Мы требуем, чтобы это было на практике»1.
После этих слов Ленин коснулся вопроса о расстрелах, организу­емых большевиками. «Про эти расстрелы мы открыто говорили, мы говорили, что мы насилие не прячем, потому что мы сознаем, что из старого общества без принуждения отсталой части пролетариата мы выйти не сможем. Вот в чем выражалось единство воли. ...Теперь за­дача - попробовать применить к промышленности, земледелию это единство воли»2.
Ожесточенная борьба за существование, которую партия выдер­жала в период гражданской войны и иностранной интервенции, ос­тавила глубокий отпечаток в ее деятельности и во внутрипартийной жизни. За эти годы принуждение и террор стали частью государс­твенной политики. Была организована советская тайная полиция и широко внедрены в практику способы несудебной расправы с инако­мыслием, создана сеть секретного осведомления и отработаны много­численные методы устранения политических противников. На всех уровнях управления и даже в самой партии поощрялось доноситель­ство. При непосредственном участии Ленина в советской России на­чалось формирование и системы особых концентрационных лагерей для политических и идейных противников режима. Так, на заседании Политбюро 20 апреля 1921 г. было принято решение о создании од­ного из таких лагерей на 10-20 тыс. человек в районе Ухты. Спустя неделю, на другом заседании Политбюро Дзержинский докладывал о плане «расселения кронштадтских бандитских матросов в кара­тельной колонии на Ухте»3.
1 Там же. С. 307, 307.
2 Там же. С. 308.
3 Волкогонов Д. Ленин. Политический портрет. Кн. 1. М.: Новости, 1997. С. 427.
11
В мае 1922 г. в известном письме к Д.И. Курскому Ленин потребо­вал узаконить террор. Он писал: «В дополнение к нашей беседе по­сылаю Вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодек­са. ...Открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы.
Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообма­ном или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас...»1
Оценивая исходные позиции и принципы большевизма, необхо­димо иметь в виду, что для коммунистического руководства вопрос использования репрессий в политическом процессе всегда был воп­росом методов и средств достижения цели, а его практическое зна­чение определялось лишь целесообразностью, допустимостью их применения в тот или иной момент. Границы же допустимого могли зависеть от разнообразных социальных и политических факторов, а также от личных качеств того политика, который санкционировал эти репрессии. Принципиальным, однако, оставалось лишь то, что для применения насилия всегда имелось свободное пространство: система большевистских взглядов, накопленный опыт и традиции предоставляли широкий диапазон необходимых аргументов и поли­тических рецептов. Сталин, как прагматичный политик, эффективно эксплуатировал партийные догматы, на основании которых можно было прибегнуть к репрессиям. Каждый его шаг в эскалации наси­лия неизменно находил соответствующее подкрепление в ленинских положениях либо в фактах героического прошлого партии. Так, на­чиная кампанию борьбы с кулачеством, он противопоставлял оппо­нентам из правой оппозиции известные ленинские оценки периода гражданской войны об обострении классовой борьбы, о том, что «ку­лаки - самые зверские, самые грубые, самые дикие эксплуататоры, не раз восстанавливавшие в истории других стран власть помещиков, царей, попов, капиталистов»2. Преследования же представителей старого строя, которых Сталин называл «бывшими людьми из рядов эксплуататорских классов», связывались с представлениями о пере­ходе к бесклассовому обществу.
Для понимания природы советской репрессивной политики важ­но учитывать, интересы каких общественных сил выражала сталин­ская власть и из какой социальной практики вытекали ее основные
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 190.
2 Сталин И.В. Сочинения. Т. 12. С. 224.
12
методы. Конечно, режим Сталина не существовал сам по себе, и дейс­твия его протекали не в отрыве от реальности. Как всякая более или менее устойчивая власть, он отражал определенные массовые настро­ения, так или иначе учитывал в своих действиях общественные вли­яния. Он просто не мог существовать вне глубинных народных тра­диций в такой огромной крестьянской стране, каким был Советский Союз. И этот неоспоримый факт накладывал на политику серьезный отпечаток.
Если оценивать политику террора как составную часть едино­го комплекса социально-экономических преобразований в стране (именно такой, в сущности, и была ее природа), возникает чрезвы­чайно сложная и многообразная картина универсального насилия. Сама партия, опираясь лишь на собственный аппарат и твердых сторонников, не смогла бы организовать широкомасштабные чист­ки. Чтобы вовлечь в социальный истребительный процесс государ­ственные институты и различные общественные круги, должны были действовать внутренние факторы, побуждающие одни элемен­ты общества выступать против других. Реалии 1930-х гг. убедительно свидетельствовали, что помимо известной части партийно-государ­ственного аппарата, к террору были причастны большие группы ря­довых, беспартийных граждан, и многие извлекали из этого вполне определенные выгоды. Один лишь пример всеобщего разрушения де­ревни («раскулачивание») позволяет проследить все формы и степе­ни «массовости» насилия над крестьянством. Аналогичным образом можно судить относительно и других репрессивных акций, объеди­няющим началом которых являлась консолидированная решимость масс исправить существующий социальный порядок, устранив его вековую несправедливость.
Так же как и в период революции 1917 г., поднявшей волну хаоса и народной стихии, сталинский режим к концу 1920-х гг. возбудил политическую активность значительной части людей. Он заразил массы грандиозными преобразовательными идеями и с помощью обещаний и активной пропаганды развязал в общественном созна­нии многие сдерживающие начала. Традиционному массовому пра­восознанию, граничившему с нигилизмом, был дан широкий выход наружу. Общество вновь раскололось и утратило единые ориенти­ры. Хозяином положения сделался «активист», «партиец», «выдви­женец» со смутными представлениями о принципах морали, закона и социального порядка.
Российский религиозный философ Семен Франк в связи с этим отмечал: «Деспотизм и анархия, беспринципное подавление всячес­
13
кой жизни и беспринципное разнуздание ее стихийных сил одина­ково адекватно выражают собою нигилизм... Поэтому существует глубочайшее духовное родство, более того, в сущности, полное тож­дество между русским черносотенством и русским большевизмом, если брать то и другое не в их поверхностных политических обна­ружениях, а в их истинном существе... Тип старого русского адми­нистратора, презирающего всяческие сентименты и утонченности, равнодушного к праву и закону и водворяющего справедливость или воспитывающего людей попросту, с помощью палки и мордобоя, внутренне почти совпадает с типом "честного" большевистского ко­миссара... По одной и той же причине - именно по причине этого ис­конно русского нигилизма, роковым образом развивающегося всюду в русской душе... - ни русский консерватизм, ни русское освободи­тельное движение не могли и не могут утвердиться в гуманитарных формах, а имеют неизменное и неудержимое стремление выродиться в цинизм и насильничество»1.
Это замечание Франка, может быть, излишне категоричное, несет в себе важное рациональное зерно. Франк был далеко не единствен­ным, кто отчетливо видел реальную опасность вырождения российс­кой стихии в массовое насилие и деспотию авантюристичных поли­тиканов. В среде русской интеллигенции ясно осознавалось и то, что нигилистический тип массового сознания и поведения неизбежно вызывает и появление на политической сцене такого же типа вождей. Анализируя характер революционного переворота в России, мысля­щая часть русской эмиграции первой обнаружила действительную силу и одновременно разрушительную суть большевистской власти. Она справедливо восприняла большевиков не как заговорщиков или ставленников чужеродных сил, а как самозванных народных вожа­ков, близких к типу Пугачева или Разина, как выразителей многих массовых устремлений и интересов. Большевизм, писал Николай Бердяев, «оказался наименее утопическим и наиболее реалистичес­ким, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным рус­ским традициям, и русским исканиям универсальной правды, поня­той максималистически, и русским методам управления и властвова­ния насилием»2.
1 Франк СЛ. Из размышлений о русской революции // Новый мир 1990. №4. С. 221.
2 Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. С. 93.
14
Столь же характерный взгляд на «народность» большевизма мож­но обнаружить и у известного русского монархиста Василия Шуль­гина. В своих предсмертных записках, обобщающих итоги револю­ции, строительства социализма в России и многолетние личные на­блюдения, Шульгин отмечает: «Русскому по крови трудно мыслить великое, совершенное без насилия. Поэтому когда Ленин взялся за свой опыт, он не представлял его себе без насилия. Если бы он был индусом, то, может быть, думал бы иначе...»1 Шульгин связывал с традицией прежде всего ленинское мировоззрение. Однако в такой же степени его вывод может быть распространен на деятелей сталин­ского толка.
Таким образом, в условиях правового нигилизма и отсутствия широкой гражданской ответственности партия и ее руководство могли использовать репрессивный аппарат относительно свободно -серьезных препятствий на этом пути у них не было. Общество, под­давшееся соблазну быстрого и радикального решения многих слож­ных вопросов (земельного передела, всеобщей занятости, личного достатка и материального благополучия), распалось на разно уст­ремленные части и не могло активно противостоять политическому авантюризму. Оно не могло организовать и коллективный отпор со­вершаемому насилию и отвечало на действия властей лишь попыт­ками протеста со стороны узких групп или вспышками крестьян­ских бунтов, с которыми карательные органы расправлялись «малой кровью».
Исполнители
В осуществлении политического курса Сталина и его группы (Политбюро ЦК ВКП(б)) важнейшая роль принадлежала региональ­ным руководителям партии - секретарям крайкомов ВКП(б) и воз­главляемому ими аппарату. В структуре партийно-политического руководства крайкомы имели очень высокий статус. Деятельность их как промежуточной структуры между Центральным Комитетом и местными организациями определялась особенностями админис­тративно-территориального деления страны в данный период: в тех регионах, где несколько губерний (с 1925 г. - округов) объединялись в край, там создавался крайком ВКП(б) наряду с другими краевы­ми (государственными и общественными) организациями. Согласно уставу ВКП(б), принятому на XIV съезде в декабре 1925 г., краевой
1 Шульгин В. Опыт Ленина // Наш современник. 1997. № 11. С. 153.
15
(областной) комитет являлся высшим партийно-политическим орга­ном на подведомственной территории. Он имел полномочия органи­зовывать «различные учреждения партии в пределах области (края), руководить их деятельностью», а также направлять «деятельность органов Советов, профсоюзов, кооперации и других организаций че­рез партийные фракции»1.
По нормам этого же устава путем голосования на пленуме край­кома, избранного краевой конференцией, утверждался и секретарь крайкома. Однако в реальной жизни, особенно в тех случаях, когда решался вопрос о руководящих постах, уставные принципы чаще все­го были фикцией, ничего не значащей бумажкой, поскольку значение имела лишь позиция ЦК (читай - секретариата Сталина). Поэтому секретари крайкомов, как и другие ответственные руководители ис­полнительной и представительной власти в регионе, не избирались, а назначались аппаратом ЦК или лично генеральным секретарем, проходя на месте своего назначения лишь формальную процедуру голосования. Единственная уставная норма, которая, по-видимому, никогда не нарушалась (т. к. не могла иметь реального противодей­ствия), состояла в том, что секретарем крайкома (обкома) не мог стать член ВКП(б) с партийным стажем менее 12 лет.
Кадры секретарей крайкомов - главных политических исполните­лей, которых Сталин и его секретариат расставлял на посты руково­дителей отдельных территорий, были типичными представителями новой большевистской бюрократии, вышедшей из среды професси­ональных революционеров. В политической биографии каждого из них имелось много общего: дооктябрьский стаж пребывания в пар­тии, опыт нелегальной партийной работы, репрессии самодержав­ного режима и определенный срок, проведенный в царской тюрьме или ссылке, активное участие в революционных событиях и граж­данской войне. Они никогда не состояли в оппозиционных группах и считались верными сторонниками «генеральной линии». Из руко­водителей этого слоя также мало кто мог претендовать на серьезные политические роли или быть авторитетной фигурой в теоретической борьбе. Многие не имели даже общего образования, однако опыт ор­ганизаторской деятельности, сила воли и твердость характера, при­обретенные в революциях и гражданской войне, делали их вполне приемлемыми администраторами.
1 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е. Т. 3.1922-1925. М.: Политиздат, 1984. С. 480.
16
В числе тех, кому Сталин доверял управление Сибирью, наиболее колоритной фигурой был Сергей Иванович Сырцов, член ВКП(б) с 1913 г. На пост секретаря Сибкрайкома Сырцов прибыл в 1926 г. непосредственно из аппарата Сталина, в котором до этого занимал должности заведующего учетно-распределительным и пропагандист­ским отделами. Ему было тогда 33 года. Этот энергичный молодой человек, несомненно, превосходил по своим способностям многих крупных деятелей из сталинского окружения. От большинства дру­гих он отличался уже тем, что имел высшее, хотя и незаконченное, образование, полученное еще при старом режиме, был также ярким оратором и публицистом. Некоторые работники, знавшие близко Сырцова, отмечали, что своими яркими, живыми выступлениями, в которых часто звучали шутки или народные остроты, он умел завое­вать расположение и симпатии слушателей. По убеждениям и складу характера Сырцов принадлежал к умеренному крылу партийного ру­ководства. В аппарате ЦК он прошел большую школу интриг против троцкистов и зиновьевцев, хорошо разбирался в тонкостях партий­ной кухни. Когда было необходимо, он способен был в духе «больше­вистской непримиримости» прибегать к самым резким и даже злове­щим словесным выпадам, однако в реальной политике предпочитал осторожные, компромиссные решения.
За годы, проведенные на посту руководителя Сибкрайкома, Сыр­цов проявил себя твердым и последовательным сторонником курса ЦК ВКП(б). В его партийной позиции этих лет не проявлялось ни­каких принципиальных расхождений с официальной линией ЦК, но отражалась лишь внутренняя противоречивость самой политики партии. В период борьбы с объединенной «левой» оппозицией Сыр­цов выступал против попыток использовать антикулацкие меры пра­вительства против всех зажиточных крестьян, против предложений о введении принудительного хлебного займа для кулацкой части деревни. Он также был активным приверженцем восстановления крестьянской экономики на рельсах товарного производства, но толь­ко до той степени, пока это не вело к «росту кулачества и фермерского хозяйства»1. Перемена в аграрной политике партии в конце 1920-х гг. означала перемены в позициях самого Сырцова. Из сторонника эко­номического регулирования отношений с крестьянством он вслед за Сталиным сделался активным проводником карательных мер против
1 См.: Демидов В.В. Политическая борьба и оппозиция в Сибири. 1922— 1929 гг. Новосибирск, 1994. С. 61-72.
17
сельских хозяев, пережив политическую эволюцию, свойственную большинству партийных кадров.
В 1929 г. Сталин перевел Сырцова из Сибири в Москву на пост председателя Совнаркома РСФСР и продвинул в состав Политбю­ро в качестве кандидата. Но в один из самых напряженных момен­тов переустройства в стране Сырцов отказался подыгрывать своему покровителю. В конце 1930 г. вместе с другим членом руководства, В. Ломинадзе, он выступил против единоначалия в партии и госу­дарстве и разрушительной хозяйственной политики Сталина. Оба были немедленно исключены из ЦК ВКП(б) как организаторы «бес­принципного двурушнического право-левацкого блока»1. С попыт­кой антисталинского протеста карьера Сырцова как государственно­го деятеля завершилась. Он был переведен на невысокую хозяйствен­ную должность (зам. пред. правления акционерного общества «Экс-портлес»), а в 1937 г. арестован и расстрелян.
Иной тип руководителя представлял собой преемник Сырцова в Сибири латыш Роберт Индрикович Эйхе. Этот внешне суровый человек, закаленный подпольем и жестокостями Гражданской вой­ны, был ветераном партии. Он вступил в социал-демократическую организацию в 1905 г. еще в 15-летнем возрасте и сумел пройти все ступени восхождения большевистского организатора: от рядового распространителя прокламаций до кандидата в члены Политбюро. В Сибири Эйхе стал работать с 1922 г., сначала в качестве продо­вольственного комиссара края, а затем - председателя Сибкрайис-полкома. В течение девяти лет (1929-1937 гг.), дольше чем кто-либо из его предшественников, он занимал пост высшего партийного ру­ководителя Сибири, оставив здесь самый глубокий след в политике террора. Эйхе представлял собой законченный тип большевистского фанатика. Интересы партии были для него абсолютной ценностью. Ради них он мог не щадить ни себя, ни кого-либо вообще. И если речь шла о решениях, санкционированных Центральным Комитетом, он всегда оставался непреклонным и безжалостным их исполнителем. Как солдат партии Эйхе, безусловно, был предан Сталину. Но это не была личная преданность, свойственная другим сталинским испол­нителям вроде Кагановича, Ежова или Шкирятова. О преданности Эйхе можно говорить лишь в том смысле, в каком Сталин олицет­
1 Правда. 2 декабря 1930 г.; Старков Б.А. Право-левые фракционеры // Они не молчали. М.: Политиздат, 1991. С. 133; Сталинское Политбюро в 30-е годы: Сб. документов. М.: АИРО-ХХ, 1995. С. 94-106.
18
ворял партию и ее руководство. Если бы на месте Сталина оказался кто-либо другой, Эйхе точно также оставался бы верным и надежным администратором. Кадры, подобные Эйхе, были для Сталина дей­ствительной опорой и настоящей ценностью. Они служили не только ради карьеры и не за страх потерять место. Ими двигали партийная идея и партийный долг. Когда Сталин отдавал свои преступные при­казы от имени партии, они принимали их без колебаний. Но также как остальные кадровые партийцы, они не могли разглядеть в личнос­ти Сталина садистских наклонностей и допустить, что идеалы партии и революции Сталин способен превратить в ширму для извлечения личной выгоды. Когда Сталин достиг безоговорочного господства, старые гвардейцы, подобные Эйхе, потеряли для него всякий инте­рес. Такие годились лишь для того, чтобы исполнять приказы, но не научились раболепствовать. Они были не в состоянии сознательно готовить Сталину роль непогрешимого советского божества, которо­му нужны были новая история и новая биография. И Сталин с при­сущим ему коварством уничтожил их поодиночке. «К преданным, но знающим прошлое, - писал Троцкий, - Сталин относился, пожалуй, с большей враждою, с большей неприязнью, чем к открытым врагам. Ему нужны были люди без прошлого, молодежь, которая не знала вчерашнего дня, или перебежчики с другого лагеря, которые с пер­вых дней смотрели на него снизу вверх, ему необходимо было полное обновление всего партийного и советского аппарата»1. На посту сек­ретаря Сибкрайкома ВКП(б), а затем Западно-Сибирского крайко­ма (Новосибирского обкома), Эйхе, как и другие секретари, обладал огромной властью. В прямом или косвенном его подчинении нахо­дился партийно-управленческий аппарат, насчитывавший несколько тысяч человек. Многих из своих подчиненных он хорошо знал лич­но, поскольку сам способ управления краем требовал от него посто­янного вмешательства и прямого контроля за действиями местных руководителей. На одном из краевых совещаний в 1932 г. Эйхе го­ворил: «Я знаю три четверти секретарей райкомов, а их - 134 чело­века»2.
1 Троцкий Л. Сталин. Изд-во «Терра», 1990. Т. 2. С. 264.
2 Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. П-3. Оп. 6. Д. 132. Л. 143.
19
Р.И. Эйхе в 1937 г.
Кадровый состав, действовавший под руководством Сибкрайкома ВКП(б) (Запсибкрайкома) во главе с Эйхе, наиболее полно харак­теризуют сведения о структуре и численности партийно-советско­го аппарата в крае. Интересующие нас данные относятся к 1934 г. и включают в себя сведения по всем городам и 104 (численность того периода) районам края:
Таблица 1*
Руководящие работники партийно-советского аппарата Западно-Сибирского края, состоящие на спецобслуживании в закрытых распределителях в 1934 г.

№ п/п Организации и учреждения Работ­ники Ижди­венцы Всего  
1 Краевой актив 900 - 900  
2 Политотделы совхозов 1721 3 442 5 163  
3 Политотделы МТС 1 311 2 622 3 933  
Итого: 3 032 6 064 9 096  
4 Райуполкомзаг СНК 109 218 327  
5 Помощники райуполкомзаг СНК 125 186 311  
6 Председатели комиссий по урожайности 19 38 57
20
Окончание табл.

№ п/п Организации и учреждения Работ­ники Ижди­венцы Всего  
7 Районный и городской партактив 3 786 5 351 9 137  
8 Работники ОШУ 3 596 7 192 10 788  
9 Управляющие межрайонных комиссий  
Заготзерно 44 46 90  
10 Персональные пенсионеры республиканского  
значения 240 - 240  
11 Руководящие работники ОСО 472 - 372  
12 Инспекторы ЦУНХУ 121 - 121  
Всего: 12 344 19 095 31439
* Составлено по: ГАНО. Ф. П-3. Оп. 6. Д. 488. Л. 40.
Таким образом, наибольшую численность исполнительного аппа­рата составлял районный и городской партактив, образовывавший властную вертикаль, подчиненную непосредственно первому секре­тарю крайкома ВКП(б). Почти такое же количество работников име­ла и другая структура - аппарат ОШУ. Отчасти (по общему числу снабжающихся) его возможности были даже шире партийных, что, несомненно, отражало особую роль карательных институтов в пери­од интенсивного переустройства советского общества. Чрезвычайно важное место в системе управления, как показывает таблица, имели также политотделы МТС и совхозов. По числу кадровых работников они занимали третье место. Что касается собственно штата крайко­ма партии, то общая его численность (от секретаря до архивариусов) в 1934 г. составляла 108 человек1.
Исключительное положение первого секретаря крайкома ВКП(б) в системе партийно-государственной власти в регионе закрепля­лось не только декларируемыми нормами устава и решениями ЦК ВКП(б). Его неординарный статус подчеркивался также наличием особых закрытых директив, предусматривавших чрезвычайные пол­номочия для секретаря как представителя высшей государственной и судебной власти. Предоставление руководителю крайкома этих полномочий обычно вызывалось необходимостью оперативного вме­
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 5. Д. 488. Л. 186-187.
21
шательства в разрешение острых политических или криминогенных ситуаций. В практике государственного управления это являлось от­ступлением от общего правила и использовалось только в единичных случаях. Эйхе был одним из немногих региональных руководителей, кто пользовался подобными полномочиями. В 1930 и 1934 гг., в кри­тические периоды коллективизации и проведения хлебозаготовок, Политбюро предоставляло ему исключительное право «давать санк­цию на высшую меру наказания» в течение двух месяцев1.
Ф.Г. Леонов. Газетное фото. 1930 г.
Тот факт, что пост секретаря крайкома и одновременно секретаря Новосибирского горкома партии Эйхе сохранял до октября 1937 г., а затем был назначен наркомом земледелия СССР, оставаясь при этом кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), говорит о безусловном признании Сталиным его качеств как государственного деятеля. Но это не смогло спасти Эйхе от изуверской расправы. В апреле 1938 г. он был арестован, а в феврале 1940 г. расстрелян. На XX съезде КПСС в 1956 г. в закрытом докладе о культе личности Хрущев рассказал де­легатам о последних днях Эйхе, проведенных в следственной тюрьме и перенесенных им пытках. Он сообщил также о его предсмертном заявлении, составленном в октябре 1939 г., в котором Эйхе еще раз
1 Сталинское Политбюро в 30-е годы: Сб. документов. М, 1995. С. 65; ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 643-а. Л. 2.
22
заверял Сталина о своей преданности, умоляя «поручить доследовать мое дело». Эйхе писал: «Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще пло­хо заросли позвоночники и причинял мне невыносимую боль, заста­вили меня оклеветать себя и других людей. ...Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня»1.
Менее значительные, но столь же усердные и энергичные адми­нистраторы Сталина действовали в других частях Сибири. В августе 1930 г., когда из обширной территории Сибирского края был выделен Восточносибирский край с центром в Иркутске, пост секретаря здесь занял Федор Григорьевич Леонов - недавний руководитель одной из районных парторганизаций Москвы. В доставшейся ему сатрапии Ле­онов действовал с той же последовательностью, что и другие сталин­ские наместники. Более трех лет под его руководством в крае прово­дились кампании уничтожения «классовых врагов». Однако в 1933 г., когда Сталин стал требовать арестов руководителей колхозов и пред­приятий, слабо карающих расхитителей государственной собствен­ности, Леонов проявил колебания. Более того, он стал противодей­ствовать разоблачению махинаций своих приближенных из аппарата Иркутского горкома ВКП(б), в результате чего ему пришлось всту­пить в конфликт с комиссией по чистке партийных кадров, прислан­ной из Москвы. В октябре 1933 г. Леонова сместили за «недостатки в руководстве краем»2. После отстранения первого секретаря в крае­вой центр была направлена специальная бригада ЦК и ЦКК ВКП(б) в составе Ярославского, Акулова и Сулимова, которая произвела замену многих местных руководителей, обвиненных в «несоблюде­нии революционной законности» и «слабой борьбе за сохранность социалистической собственности». Выступая на Восточносибирской краевой партийной конференции в январе 1934 г., прокурор респуб­лики Акулов отмечал: «Только первое условие - нанесение крепкого удара по классовому врагу - здесь было выполнено. Остальные усло­вия, и главное из них, о котором говорил на январском пленуме ЦК и ЦКК т. Сталин, осуществлены не были. ...И что печальнее всего, то­варищи, этого условия не выполняли не только беспартийные, но его
1 О культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС тов. Хрущева Н.С. XX съезду КПСС 25 февраля 1956 года // Извес­тия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 141-142.
2 Восточно-Сибирская правда. 12 января 1934 г.
23
не выполняли и коммунисты, в том числе и работники целого ряда краевых учреждений. ...Цифры разбазаренного, не по назначению ис­пользованного, расхищенного имущества по ряду организаций (Вос-токзолото, Сибпушнина, Охотсоюз и др.) выражаются в сотнях тысяч и даже миллионах рублей...»1
С января 1934 г. новым секретарем Восточносибирского крайко­ма был утвержден Михаил Осипович Разумов. По происхождению и роду первоначальных занятий Разумов был рабочим. Его образо­вание составляли четыре класса начальной школы и полтора года гимназии, которую он оставил из-за необходимости помогать семье заработками. В партию большевиков он вступил в 1913 г. и сразу после Октябрьской революции стал занимать ответственные посты в партийном аппарате: в губкомах на Украине, в Центральной России. Известно также, что в 1927 г. Разумову пришлось полулегально рабо­тать в Китае советником у коммунистов. Но эта его миссия оказалась неудачной: он был арестован китайскими властями и восемь месяцев просидел в тюрьме. Самый активный период своей карьеры до назна­чения в Сибирь, с 1928 по 1933 г., Разумов провел на посту секретаря Татарского обкома ВКП(б). Несколько замечаний о его личности ос­тавила Евгения Гинзбург, имевшая возможность наблюдать Разумова в период его работы в обкоме партии в Казани. - «Это был, - пишет она, - человек полный противоречивых качеств. При несомненной преданности партии, при больших организаторских данных, он был очень склонен к «культу» собственной личности. Я познакомилась с ним в 1929 году, и он овельможивался буквально на моих глазах. Еще в 1930 году он занимал всего одну комнату в квартире Аксено­вых, а проголодавшись, резал перочинным ножичком на бумажке колбасу. В 1931 г. он построил "Ливадию" (обкомовский дачный ком­плекс. - СП.) и в ней для себя отдельный коттедж. А в 1933-м, когда за успехи в колхозном строительстве Татария была награждена орденом Ленина, портреты Разумова уже носили с песнопениями по городу, а на сельхозвыставке эти портреты были выполнены инициативными художниками из самых различных злаков - от овса до чечевицы»2.
После успехов в Татарии Разумов был переведен в Восточную Си­бирь. Здесь он осуществил полный цикл сталинских «мероприятий», продержавшись до известного срока - 1 июня 1937 г. в Москве его арестовали, а в октябре расстреляли.
1 Там же.
2 Гинзбург Е. Крутой маршрут. Хроника времен культа личности М 1990. С. 12.
24
Заметную роль в структуре партийно-политического руководства в Сибири играл и секретарь Омского обкома ВКП(б) Дмитрий Алек­сандрович Булатов, также в прошлом рабочий, член партии с 1912 г. Он родился в 1889 г., а производственный стаж приобрел на одном из предприятий в Петербурге. За революционную деятельность под­вергался ссылке на пять лет. Как активный большевистский деятель Булатов в советское время быстро продвигался по службе, занимая ответственные посты в органах партии и государства: в 1918-1926 гг. был губернским продовольственным комиссаром в Твери, предсе­дателем губисполкома, секретарем губкома в Смоленске и Вятке. С 1930 г. он стал работать в аппарате ЦК ВКП(6) на посту руководи­теля организационно-инструкторского отдела, а в 1931-1933 гг. вхо­дил в состав коллегии ОГПУ как заведующий отделом кадров этого ведомства. Есть основания считать, что Сталин делал серьезную став­ку на Булатова как на одного из своих сторонников, в распоряжение которого планировалось передать важные рычаги внутрипартийного контроля. Свидетельством в данном случае является то, что в 1934 г. Булатов был назначен заведующим отделом руководящих партий­ных органов в ЦК ВКП(б). (Впоследствии эту должность занимал Маленков.) Однако на этом посту он прослужил менее года. В пери­од развертывания широкомасштабной внутрипартийной чистки Бу­латова назначили председателем Западносибирской краевой комис­сии по чистке, а в конце 1934 г. его перевели на пост секретаря вновь образованной Омской области. Эта должность стала последней в его карьере: в октябре 1937 г. весь состав бюро Омского обкома ВКП(б) во главе с Булатовым был обвинен в неспособности вести борьбу с врагами народа и смещен1, а сам секретарь вскоре расстрелян.
После 1937 г. положение секретарей крайкомов существенно из­менилось. Во-первых, резко понизился масштаб их деятельности, а вслед за этим - и политический вес этих фигур. Такая перемена произошла в результате административной реформы в СССР, кото­рая привела к разукрупнению обширных территорий страны (краев) и созданию на их месте регионов с меньшими границами. Реформа позволила ликвидировать корпус секретарей крайкомов как особый вид начальников - ставленников центра, руководивших секретарями менее крупных территорий (областей и округов) на правах спецпред­ставителей ЦК. Отныне все региональные секретари стали равными друг другу и одинаково подотчетны ЦК. Персоны такого ранга, как
1 Самосудов В.М. Большой террор в Омском Прииртышье 1937-1938. Омск, 1998. С. 107.
25
Эйхе или Разумов исчезли навсегда. Во-вторых, чистка 1937 г. значи­тельно усилила роль властной вертикали. Она по существу искоре­нила всякие стремления к защите региональных интересов. Отныне первые лица в областях не смели даже мыслить о какой-то самостоя­тельной роли или местной инициативе. Они превратились в зауряд­ных марионеток Сталина и его аппарата. Только в условиях войны, в силу особых обстоятельств, от такого порядка пришлось отступить и предоставить секретарям большие полномочия в принятии реше­ний. Но после войны Сталин восстановил в управлении регионами принцип тотальной централизации.
Секретари крайкомов (обкомов) партии с их аппаратом служи­ли основным региональным звеном в осуществлении политическо­го курса руководства страны. Реализация же карательной политики являлась прерогативой ряда специальных учреждений, главным из которых было Объединенное государственное политическое управ­ление (ОПТУ) (с 1934 г. - НКВД СССР). В каждом регионе страны (крае или области) ОГПУ имело свои подразделения - полномоч­ные представительства (ПП ОГПУ), где сосредоточивался основной спектр контрольных и репрессивных функций главного карательно­го института государства. В конце 1920 - начале 1930-х гг. аппарат ПП ОГПУ представлял собой разветвленную сеть военизированных отделов и местных отделений. В Сибирском крае в данный период эта структура состояла из следующих элементов1. Наиболее закрытой частью аппарата являлся секретный отдел. Он занимался вопросами внутренней «контрреволюции» - наблюдал за действиями полити­ческих группировок, поведением представителей ликвидированных партий и оппозиционных групп. Руководил отделом П.М. Кузьмин.
Задачей организации сети осведомления и контроля ведал ин­формационный отдел (ИНФО), именовавшийся ранее (до конца 1920-х гг.) учетно-осведомительным (УЧОСО). В марте 1931 г. сек­ретный и информационный отделы были слиты и преобразованы в секретно-политический отдел (СПО). В разное время СПО пос­ледовательно возглавляли Г.А. Лупекин, И.Д. Ильин, И.А. Жабрев, СП. Попов, которые во второй половине 1930-х гг. стали начальника­ми краевых или областных управлений НКВД. Важная роль в струк­туре ПП ОГПУ принадлежала также экономическому отделу (ЭКО). Данное подразделение существовало с 1922 по 1936 г. и вновь было восстановлено в 1939 г. Функции отдела (им руководили Кукарин, М.А. Волков (Вайнер), СМ. Вейзагер, Д.Д. Гречухин и др.) заключа­
1 Подробнее см. специальное исследование: Тепляков А.Г. Машина тер­рора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 гг. М.: Новый Хронограф, 2008.
26
лись в выявлении «экономической контрреволюции» в промышлен­ности, сельском хозяйстве, системе заготовок, торговле, строительстве, связи. Особый отдел (ОО) контролировал положение в армии. Значе­ние этого отдела подчеркивалось тем, что до 1930 г. его возглавлял сам полномочный представитель ОГПУ (Л.М. Заковский), а позднее - его заместители (А.К. Залпетер, М.М. Подольский, СП. Попов и др.).
В число основных подразделений ПП ОГПУ (УНКВД) входили также отделы дорожно-транспортный, учетно-архивный (он концен­трировал информацию о подозреваемых гражданах), инспекции ре­зервов, спецотдел (занимался вопросами режима секретности, шиф­ровки и дешифровки, а также обеспечения гостайны). В 1934 г. в со­ставе краевых (областных) управлений НКВД появились тюремные отделы. Общий штат аппарата Полномочного Представителя ОГПУ (Западносибирского краевого управления) на январь 1931 г. насчи­тывал свыше 200 человек1.
Помимо основного состава работников ОШУ-НКВД, сосредо­тачивавшегося в краевых (областных) управлениях, система чрез­вычайных органов имела широкую сеть собственных подразделений на местном уровне. Она состояла из так называемых оперативных секторов и оперотделов, численность которых примерно соответс­твовала числу территориально-административных единиц - окру­гов и областей. Состав каждого оперсектора (оперотдела) включал в среднем 20 сотрудников. Так, Западносибирское управление НКВД в июле 1934 г. (в период организации общесоюзного НКВД) имело два областных отдела: Ойротский (нач. - П.Ф. Аксенов) и Хакасский (П.И. Капотов); два окружных: Тарский (З.А. Пешков) и Нарым-ский (И.Д. Шестаков) и четыре оперативных сектора: Омский (Я.М. Краузе), Томский (М.М. Подольский), Барнаульский (П.В. Чис­тов), Минусинский (А.С. Алексеев).
Самую нижнюю часть структуры ОГПУ-НКВД представляли городские отделы (в крупных городах), а также городские и район­ные отделения с небольшим штатом (два-три человека на район), подчинявшиеся оперсектору (отделу).
Важной составной частью советской репрессивной системы 1920 - начала 1930-х гг. служили органы местной административной власти, находившиеся под управлением краевых исполнительных комитетов (крайисполкомов). В период радикального социально­го переустройства в стране и наступления на крестьянство они вы­полняли основную функцию в проведении массовых депортаций и
1
Призвание - Родине служить! Документальные рассказы и повести о деятельности чекистов. Новосибирск, 1997. С. 36.
27
принуждения сельского населения к исполнению новых государ­ственных повинностей. В Сибири деятельность этих органов власти концентрировалась в рамках краевого административного управле­ния (СКАУ, со второй половины 1930 г. - ЗСКАУ и ВСКАУ) во гла­ве с Суминым, а затем Ф.М. Скрипко. Структура СКАУ включала в себя подразделения органов общегосударственной и ведомствен­ной милиции, уголовного розыска и сеть мест заключения системы НКВД. Высшая численность строевого состава этих служб составля­ла в конце 1930 г. - 7091 чел. в 132 районах края1. Административные органы играли роль одного из главных карательных инструментов в проведении хлебозаготовительных кампаний, организации посев­ных работ и обеспечении налоговых сборов. В период развертывания коллективизации их основной функцией стала ликвидация кула­чества в деревне и организация спецпоселений. До середины 1931 г., т. е. до момента передачи всех спецпоселений в систему ОГПУ, орга­ны (ЗСКАУ) осуществляли управление кулацкими поселками пос­редством сети комендатур. В их ведение входил также администра­тивный надзор за лишенными избирательных прав (работа по перес­мотру списков «лишенцев» и ведение учета), наблюдение за религи­озными объединениями, контроль за деятельностью различных об­ществ и союзов, запись актов гражданского состояния и наложение административных взысканий.
Таким образом, инструментом репрессивной политики в Сибири выступал огромный исполнительный аппарат, стержнем которого яв­лялись партийные органы и организации, руководимые крайкомами (обкомами) ВКП(б) и их секретарями. Основная особенность этого аппарата как части единого государственного механизма заключалась в том, что формально или реально репрессивными функциями были наделены и пользовались все основные его звенья: партийные струк­туры, советские организации, специальные политические институты и органы управления, создававшиеся на определенный срок. Что ка­сается собственно карательного аппарата, то его структура, числен­ность, масштабы деятельности и организационно-правовые формы не были постоянны. Они претерпевали многочисленные изменения, в основе которых лежали те или иные потребности государственной власти. Опираясь на широкий исполнительный аппарат государства и партии, непрерывно перестраивая его, высшее руководство страны создавало необходимые условия для жесткого контроля над обще­ством и осуществления радикальных изменений.
1 ГАНО. Ф. Р-47. Он. 5. Д. 112. Л. 32.
ГЛАВА I. КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ И ЕЕ ЖЕРТВЫ
В политической истории Советского государства события 1928-1929 гг. имеют особое значение. Они заключают в себе целый ряд пе­ремен, радикально изменивших направление общественного разви­тия в стране. В этот период большевистское руководство, выдвинув план ускоренного индустриального роста страны, резко изменило методы социального переустройства. После нескольких лет отно­сительно спокойного, эволюционного развития в рамках нэпа, ста­линская группировка сделала ставку на насильственные изменения. Репрессии против различных политических и общественных сил вновь были поставлены на службу интересам власти. Возобновление карательных акций против крестьянства, физическая расправа с «ле­вой» (троцкистской) оппозицией в рядах ВКП(б), разгром и изоля­ция «правого уклона» - таковы были основные внешние признаки, возвестившие наступление одного из самых трагических периодов советской истории.
Событиями рубежа 1920-1930-х гг. начинается период тотального разрушения традиционной российской деревни, распыления ее про­изводительных сил и человеческих ресурсов, физического уничтоже­ния многих тысяч крестьян. В реализации замысла прорыва к инду­стриальным высотам деревне отводилась роль важнейшего источни­ка получения дешевого сырья и продовольствия для страны. Но для этого режиму потребовалось навязать сельскому сообществу губи­тельный процесс саморазрушения и искусственного противоборства различных групп. В результате деревня вновь оказалась в состоянии гражданской войны и вынуждена была оплачивать экономический рост государства ценою собственных бесчисленных потерь.
Открытие «хлебного фронта»
Непосредственной причиной, подтолкнувшей власть к расшире­нию карательных мер, стали экономические осложнения в стране, главным образом в сфере продовольственного снабжения. Несмотря на все попытки большевиков организовать рыночную экономику по своим особым меркам, их усилия на этом поприще оказались мало­
29
эффективны. В течение всего нэповского периода провалы следо­вали один за другим: объемы заготовок сельхозпродуктов и сырья постоянно колебались, создавая проблемы в обеспечении «тарифи­цированного населения» городов и других категорий получателей. К концу 1927 г. большевистский полурынок, обслуживавший скорее политику, чем экономику, пришел в полное расстройство. Создан­ный им хозяйственный механизм не обеспечивал даже минимальных потребностей государства в зерновой продукции. Из-за ограниче­ний сельского предпринимательства и торговли, просчетов в госу­дарственном ценообразовании наступил закономерный результат. Поступления из деревни резко сократились ввиду того, что главное действующее лицо - крестьянство - перестало поставлять свой хлеб по ценам, предлагаемым правительством, ожидая более выгодных ус­ловий на рынке. С октября 1927 г. по 1 января 1928 г. дефицит в сборе хлеба в Сибири составлял 16 млн пудов по сравнению с предшеству­ющим годом1.
Тревожные сигналы с рынка большевистское руководство вос­приняло в привычной для него манере. Оно объявило возникшую проблему результатом саботажа со стороны кулаков и решило силой отнять хлеб у крестьян. Полагая, что некоторое отступление от прин­ципов провозглашенного нэпа не повредит развитию отношений с крестьянством, Политбюро ЦК ВКП(б) постановило принять «вре­менные чрезвычайные меры» против крупных держателей хлебных ресурсов.
Самым решительным сторонником применения насилия высту­пал Сталин. В первых числах января 1928 г. от его имени местные партийные работники стали получать секретные телеграммы, в кото­рых содержалось требование «применять немедленно жесткие кары». «Особые репрессивные меры, - указывалось в телеграмме от 14 янва­ря 1928 г., - необходимы в отношении кулаков и спекулянтов, срыва­ющих сельскохозяйственные цены»2. Сталин так разъяснял важность расширения репрессий: «Чтобы восстановить нашу политику цен и добиться серьезного перелома, надо сейчас же ударить по скупщику и кулаку, надо арестовать спекулянтов, кулачков и прочих дезорга­низаторов рынка и политики цен. Только при такой политике серед­няк поймет, что перспектива повышения цен на хлеб есть выдумка
1 Демидов В.В. Политическая борьба и оппозиция в Сибири. 1922— 1929 гг. Новосибирск, 1994. С. 98.
2 Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 194.
30
спекулянтов, что спекулянт и кулак есть враг советской власти...»1 В той же телеграмме генеральный секретарь отмечал особое значение Урала и Сибири в хлебозаготовках. Он подчеркивал: «Нажим нужен здесь отчаянный, так как это последний резерв». Говоря о «последнем резерве», Сталин изображал положение как критическое и добивал­ся, чтобы местные функционеры понимали это именно так. Перед ли­цом угрожающих обстоятельств - хлебного кризиса, использование силовых методов выглядело законной революционной мерой, вполне оправданной в глазах большинства партийных кадров.
В середине января генеральный секретарь сам выехал в Сибирь с целью ускорить ход заготовительной кампании и вместе с тем про­яснить перспективы дальнейшей правительственной политики в аг­рарной сфере. В течение нескольких недель он объехал несколько сибирских городов и зернопроизводящих районов, провел ряд сове­щаний с руководителями окружного и краевого уровня, выступал на собраниях и неофициальных встречах, наблюдал и оценивал ход со­бытий на «фронте хлебозаготовок».
Одно из первых совещаний, состоявшихся в крайкоме партии в Новосибирске с участием местных руководителей, показало, что метод переговоров с обладателями зерновых запасов, предложенный некоторыми работниками, Сталин категорически отверг. Заявляя, что крестьяне «не так поняли новую экономическую политику, как нужно было бы ее понимать», он насмехался над теми, кто искал вы­ход из кризиса в усилении товарообмена с деревней. Генсек призна­вал полезными совсем другие способы. На совещании в Сибкрайкоме 18 января он разъяснял сибирским руководителям: «Аргументация силовая имеет такое же значение, как аргументация экономическая, а иногда она имеет даже большее значение, когда портят рынок, всю нашу экономическую политику стараются повернуть не рельсы капи­тализма, на что мы не пойдем»2.
В подтверждение того, что между рынком и насилием существу­ет непосредственная связь и что силовое вмешательство государства способно «оздоровить рынок», Сталин приводил конкретные дово­ды, ссылаясь на недавний опыт хлебозаготовок на Украине. «Вот как обернулось дело, - говорил он. - По голове скупщиков ударили, а ры­нок уже оздоровился. ...Т. е. заготовки поднялись в 2 раза. То же самое наблюдается и по центральным губерниям: было около 500-600 тыс., а теперь заготовляют около полутора миллионов. ...От этих фактов
1 Там же. С. 195-196.
2 Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 212.
31
не уйдешь, и они опровергают ваши предположения, ...следовательно, подтверждают то, что наши меры оказались даже более действенны­ми, чем мы думали. Значит, пружину у рынка мы уловили, как раз в точку ударили и этим хлебозаготовки подняли»1.
Принципы такой политэкономии предстояло теперь распростра­нить и в Сибири. По требованию Сталина принят был следующий план: в основных зерновых районах немедленно организовать энер­гичную карательную кампанию против «злостных держателей хлеба» с привлечением их к уголовной ответственности. Для возбуждения против них уголовных дел было решено расширить применение су­дебного законодательства, в частности, 107 статью Уголовного ко­декса, допускавшую арест владельцев хлеба и конфискацию у них «излишков» по мотивам злостного повышения цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок»2. Сталин насто­ял также, чтобы карательные акции осуществлялись не скрытыми операциями органов ОГПУ и рассмотрением «кулацких дел» в Осо­бом совещании, как планировали местные руководители, а с макси­мальной гласностью - с прокурорскими санкциями, показательными процессами и газетной пропагандой. Он предпочитал действовать открыто, даже демонстративно, добиваясь публичного эффекта от принимаемых мер.
Характеризуя изменения правовых аспектов борьбы государства с крестьянством на хлебном рынке, краевой прокурор Кунов и его помощник Леонидов вскоре сообщали Прокурору Республики Кры­ленко: «Когда в Сибирь приехал т. Сталин, вопрос о 107-й статье стал во всю ширь. По предложению т. Сталина было решено передать рас­смотрение этих дел (о держателях хлебных запасов. - СП.) в суды, а ведение расследования оставить за ОГПУ, но аресты производить исключительно по ордерам прокуратуры. ...По предложению т. Ста­лина, указавшего, что крестьянин верит в авторитет прокурора и суда, как органов осуществляющих ревзаконность, было решено кулацкие дела по 107-й статье рассмотреть в судебном порядке»3.
На совещании в Сибкрайкоме ВКП(б) с участием Сталина были подготовлены особые указания председателям окружных судов и ок­ружных прокуроров в виде секретного циркуляра краевой прокура­туры от 20 января 1928 г. В нем давалось распоряжение проводить
1 Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 208.
2 Иконникова И.П., Угроватов А.П. Сталинская репетиция наступления на крестьянство // Вопросы истории КПСС. 1991. № 1. С. 71.
3 ГАНО. Ф. Р-20. Оп. 2. Д.176. Л. 170-170 об.
32

2 С.А.Папков Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири

расследование по «кулацким делам» «в течение суток, а в исключи­тельных случаях - не более чем в трехдневный срок»; слушать дела без участия обвинения и защиты, «допуская таковые только лишь в случае необходимости устройства, по решению тройки, широкого показательного процесса»; приговоры публиковать в местных газетах; утверждать все приговоры, не смягчая их и не удовлетворяя кассаци­онных жалоб1. В пояснениях к этим указаниям работникам низовых судов и прокурорам откровенно предлагалось не препятствовать «от­ступлениям от формального требования закона»2. «Революционная законность», созданная нэпом, стала интенсивно разрушаться под натиском тех требований, которые Сталин решил предъявить кре­стьянству.
Но сталинские планы простирались гораздо дальше простого на­мерения отобрать хлеб у зажиточных. Куда важнее было устранить главное препятствие для овладения хлебом в будущем - самих сель­ских хозяев с их независимостью. На совещании в Сибкрайкоме 20 января сталинская речь о перспективах развития деревни про­звучала как приговор единоличным хозяйствам. Было определенно заявлено, что «линия развития кулака» не имеет никаких шансов на будущее. «Путь дальнейшего укрепления, дальнейшего развития единоличных кулацких хозяйств, - сказал Сталин, - путь, который для нас закрыт»3. Оставалось, таким образом, последнее лекарство для деревни - колхозы. «Других путей, кроме объединения мелких и мельчайших хозяев в крупные коллективные хозяйства, нет. При советском режиме не существует других путей», - заключил Сталин.
Вполне очевидно, что действия одного политика, даже такого мас­штаба как Сталин, не смогли бы кардинально изменить курс эконо­мического развития в стране без определенных условий и значитель­ной социальной поддержки. Сталинское решение объявить о полном пересмотре аграрной политики подкреплялось наличием готовой почвы в виде многоуровневого административного аппарата в стра­не. Важным элементом этого аппарата являлся широкий слой со­ветских и партийных работников деревни, способных к исполнению самых крайних установок ради сохранения сложившейся распреде­лительной системы и своего места в ней. О политических позициях и влиянии сельских администраторов на положение дел в данный период свидетельствует, в частности, докладная записка члена кол­
1 Там же. Л. 92-93.
2 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 217. Л. 476.
3 Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 204-205.
33
легии Наркомата земледелия РСФСР К.Д. Савченко, хорошо осве­домленного о развитии сельского хозяйства в Сибири и в стране в це­лом. Его обращение зачитывалось на пленуме ЦК ВКП(б) в феврале 1927 г. В нем говорилось: «Наши товарищи деревенские партийцы в большинстве превратились в сухих официальных, если не сказать больше, деревенских чиновников, не ищут разрешения вопроса без­работицы в деревне, не ищут разрешения вопроса поднятия произ­водительности труда, не ищут поднятия благосостояния деревни.., а ищут кулака, кулаком занимаются как спортом, местами чуть не всякого сытого крестьянина считают кулаком, считают его жупелом коммунизма, понимают коммунизм в нищете и в невежестве дерев­ни: чиновник с партбилетом дрожит за свое местечко (призрак без­работицы его пугает), и они наперебой один перед другим стараются отыскать больше кулаков, ибо их работу часто расценивают по коли­честву отысканных кулаков»1.
Один из способов, которым Сталин рассчитывал покончить с со­противлением кулаков, заключался в политическом расколе крес­тьянства. Создать в деревне два враждующих лагеря, а затем исполь­зовать один против другого - старый и испытанный большевистский прием - вполне подходил для обстановки нового «классового обос­трения». В конце января 1928 г. в ходе сталинской инспекции в Си­бири в местной печати от лица президиума Сибкрайисполкома было издано постановление, позволявшее втянуть сельскую бедноту в ак­тивные «антикулацкие» действия властей. Оно объявляло о том, что с этого момента беднота становится узаконенным участником раз­дела кулацкой собственности: по решению местных организаций ей «передаются 25 процентов конфискованного у кулаков хлеба в виде долгосрочного кредита»2. Режим делал откровенную попытку хотя бы на время подкупить неимущих для предстоящей войны с зажи­точными.
Из Новосибирска Сталин отправился в южную область Сибири. 22-23 января он побывал в Барнауле, Рубцовске и сельских райо­нах Алтая. Конечным пунктом его поездки был Красноярск. Сюда он прибыл поздно вечером 31 января, чтобы вместе с Эйхе провести совещание по вопросу хлебозаготовок с партработниками Восточной Сибири.
1 Там же. 1989. № 8. С. 209.
2 Советская Сибирь. 1928. 29 января. (Постановление президиума Си­бирского краевого исполнительного комитета от 26.01.1928).
34
Сталин в Красноярске. Ночное заседание 31 января 1928 г.
Встреча состоялась в помещении окружного отдела ОГПУ сразу же после прибытия сталинского поезда1. Вел совещание председа­тель Сибкрайисполкома Эйхе. Он первым сделал небольшой доклад. После него выступили местные представители. Сталин внимательно слушал и задавал вопросы. К концу совещания он взял слово для из­ложения цели своей поездки. Он начал с критики работы периферий­ных организаций, которые, по его мнению, не смогли добиться успеха в заготовках, а затем постарался придать вопросу о хлебе стратеги­ческий характер. Сталин призвал связать задачу «обуздания кула­ков» с проблемой «капиталистического окружения» и подготовки капиталистических государств к войне против СССР. «Будущая вой­на, - сказал он, - может возникнуть внезапно, она будет длительной и потребует больших сил». В конце заседания участники приняли развернутую резолюцию мобилизующего содержания, которую Ста­лин предложил опубликовать на следующий день в местных газетах. Примерно к 6 часам утра совещание закончилось. Генеральный сек­ретарь тут же сел в поезд и покинул Красноярск.
Через день газеты проинформировали жителей о состоявшемся совещании, избежав каких-либо упоминаний о Сталине. Текст опуб­ликованной резолюции содержал указания того же характера, что
1 Центр хранения и изучения документов новейшей истории Краснояр­ского края (ЦХИДНИ КК). Ф. 42. On. 1. Д. 435. Л. 2-2 об; Д. 438. Л. 1-8. Вос­поминания трех свидетелей этого совещания, записанные в 1953 и 1954 гг., воспроизводят в общем единую, хотя и весьма схематичную картину сталин­ского визита. Их расхождения касаются лишь некоторых частных эпизодов.
35
и сформулированные ранее в Новосибирске. Он призывал комму­нистов «организовать удар по спекулянту и кулаку, взвинчивающим цену, не выпускающим товарного хлеба на рынок и глубоко наруша­ющим таким образом 107 статью Уголовного кодекса». Кроме того, предлагалось «удар по кулаку вести на основе советской законно­сти», а также «в целях создания прочной материальной базы для та­кой политики в деревне в данный момент и организации бедноты вокруг советской власти - передать бедноте 25 процентов конфиско­ванного у кулаков хлебного излишка в долгосрочный кредит...» 1
После совещаний, проведенных Сталиным в Сибкрайкоме, и рас­сылки необходимых инструкций местным организациям в деревне начался активный процесс инвентаризации имущества зажиточных крестьян и изъятия «излишков». Уже в январе 1928 г. кампания хле­бозаготовок в Сибири представляла собой обычную продразверстку. Повальные обыски, облавы, запреты на торговлю, конфискация ско­та, сельхозмашин внезапно вернули сибирскую деревню к периоду 1920-1921 гг. Большинству крестьян был нанесен очень сильный психологический удар. Сельские хозяева, успевшие привыкнуть к определенным советским гарантиям, неожиданно обнаружили, что никаких гарантий больше не существует, поскольку власти запре­щают земледельцам распоряжаться плодами своего труда и требуют сдавать продукцию по «твердым ценам». Свободная торговля была поставлена под контроль. Если крестьянин попадался на продаже зерна выше госцены в 1,2-1,3 рубля за пуд, он подвергался аресту и судебному преследованию по 107-й статье УК РСФСР.
С нормами изымаемых «излишек» местные власти фактически уже не считались. Хотя Политбюро установило некие общие пра­вила, допускающие конфискацию у обладателей запасов не менее двух тысяч пудов, реально же таких хозяев в Сибири были единицы. Поэтому основным объектом кампании изъятий неизбежно должны были стать те, кого принято было считать середняками. Документы свидетельствуют о том, что было немало фактов, когда местные влас­ти отнимали у крестьян запасенные 50 и 60 пудов, а самих «злостных держателей» предавали суду. Барнаульский окружной прокурор По­пов, например, в июле 1928 г. информировал краевую прокуратуру:
1 Красноярский рабочий. 2 февраля 1928 г.; ЦХИДНИ КК. Ф. 42. On. 1. Д. 438. Л. 10-11. См. также: Данилов В.П. Истоки и начало деревенской тра­гедии // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы. Т. 1. Май 1927 - ноябрь 1929. М.: РОССПЭН, 1999. С. 37-38.
36
«Были случаи, когда конфисковывали по 50 пудов хлеба и участко­вому прокурору запрещалось опротестовывать подобные приговоры нарсуда...»1
Один из главных руководителей заготовительной кампании в Си­бири, Сырцов, так разъяснял подчиненным методологию хлебозаго­товок: «Мы этих крупных держателей, как общее правило, сейчас не имеем и если бы мы приняли в голой форме, просто провели бы ре­золюцию ЦК, мы закрыли бы возможность дальнейшего применения 107 статьи. ...Нет опасности в том, что организации будут применять 107 статью, не ограничивая себя рамками политбюровских 30 пудов. ...Важно не то, каким количеством пудов хлеба располагает кулак для срыва рынка, нашего плана, а важны те возможности, которыми он сможет оказать влияние на всю деревню. Если кулаку удалось раз­базарить свои запасы - это не значит, что мы его не можем трахнуть 107 статьей. Мы не зарекаемся от применения к кулаку Уголовно­го кодекса в целом. Если бы мы стали думать, что существует одна 107 статья, мы заранее бы себя разоружили. Мы должны все силы об­рушить против врагов пролетариата»2.
Применение судебных репрессий в хлебозаготовках осуществля­лось двумя основными способами. Большая часть арестованных по признакам «сокрытия излишков» или «скупки товаров» подлежала преданию окружному (краевому) суду по статье 107 УК РСФСР и приговаривалась к штрафу или лишению свободы от нескольких месяцев до одного года. Дела арестованных по признакам «антисо­ветской деятельности» (ст. 58-10 УК РСФСР) передавались для рассмотрения на специальной «пятерке» при Сибкрайкоме ВКП(б). «Пятерка» была создана в январе 1928 г. из представителей краевой и военной прокуратуры, краевого суда, Сибирской контрольной ко­миссии и ПП ОГПУ. Ее председателями попеременно являлись руко­водитель СибКК Ковалев или краевой прокурор. Она служила свое­образной судебной инстанцией по определению степени виновности арестованных и характера дальнейшего судебного рассмотрения их дел: в ее компетенцию входило решение прекратить уголовное дело, передать в Особое совещание, направить на доследование или устро­ить показательный процесс. В течение одного заседания «пятерка» рассматривала, как правило, от 7 до 20 персональных или групповых дел. С января по 1 мая 1928 г. ею было рассмотрено 63 дела по статье 58-10, по которым проходило 80 обвиняемых, в том числе 25 кулаков,
1 ГАНО. Ф. Р-20. Оп. 2. Д. 181. Л. 205.
2 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 4. Д. 51. Л. 245.
37
29 середняков, 16 зажиточных, 5 бедняков, 1 священник и другие1. Стоит заметить, что осуждение по ст. 58 УК в рассматриваемый пе­риод еще не имело широкого распространения. Из 80 указанных дел, рассмотренных краевой «пятеркой», только 22 были квалифицирова­ны в соответствии с предъявленным обвинением (10 переданы с суд, 12 - в ОСО), тогда как 32 были прекращены, а 26 направлены по дру­гим статьям2. Основную роль в судебном преследовании владельцев хлебных товаров играла статья 107.
В феврале 1928 г. Сырцов и Эйхе телеграфно докладывали Ста­лину: «Четвертая пятидневка дала 3 767 тыс. пудов. ...Итоги репрес­сии: на 20 февраля арестовано 1 054 чел., из них по 107 статье - 920». 9 марта послана новая сводка: «Арестовано около 1 400 человек. Про­цессы [по] 107 продолжаются, привлекаем держателей [и] кулаков, не придерживаясь нормы письма ЦК...»3
Отступление властей от установившихся взаимоотношений с де­ревней привело крестьян в крайнее замешательство. Многие из них испытывали растерянность и не могли понять, чем вызвано резкое из­менение политики властей. Это обстоятельство стало причиной ши­рокого распространения слухов о готовящейся войне и предстоящем голоде. Но когда большинство укрепилось во мнении, что «советская власть зажиточных не любит» и рассчитывает попросту отнять у них хлеб, деревня начала быстро приспосабливаться. Хлеб стали укры­вать всеми доступными способами: раздавали родственникам и сосе­дям, перемалывали зерно на муку, передавали на хранение бедноте и семьям красноармейцев, используя гарантии их относительной неприкосновенности. Одним из последствий изъятия хлебных запа­сов было также заметное увеличение расходов зерна на производство спиртных суррогатов.
На крестьянское сопротивление власти ответили еще большим ужесточением мер. В апреле 1928 г. Политбюро потребовало «уси­лить нажим на кулацкую часть и частников, злостно спекулирую­щих крупными партиями хлеба, применяя к ним директивы ЦК по 107 статье УК»4. В деревню вновь были отправлены сотни «уполно­моченных» и «заготовителей». К лету практически весь товарный хлеб в крестьянских хозяйствах закончился. На 1 июня 1928 г. в Си­бири для отправки в центральные районы было уже собрано 55,5 млн
1 ГАНО. Ф. Р-20. Оп. 2. Д. 133. Л. 354.
2 Там же.
3 Там же. Д. 289. Л. 351; Д. 289-А. Л. 57.
4 Там же. Л. 60.
пудов1, в то время как в довоенный период ежегодный вывоз зерна из края не превышал 25-30 млн пудов2, т. е. поставки достигли уровня двойной довоенной нормы. Однако распоряжения, поступавшие из Москвы, требовали продолжить изъятия.
На строгие директивы Политбюро секретарь крайкома Сырцов теперь пытался возражать и выдвигал обоснованные аргументы. В своем письме в ЦК ВКП(б) от 24 мая 1928 г. к Сталину и СВ. Ко­сиору он уверял, что все крестьянские запасы исчерпаны и что в снаб­жении сибирских городов появились серьезные затруднения. «Насто­ящий период кампании, - сообщал он, - характеризуется значитель­ным обострением на внутрисибирском хлебном рынке, обострением недовольства тарифицированного населения городов и деревенской бедноты на почве полного или частичного недоснабжения этих групп населения продовольственным хлебом. ...Наблюдается повсеместно сильный рост рыночных цен на хлеб. ...Крупного спекулянта хлебом на рынке нет. Один-два мешка - вот обычные партии купли-прода­жи. Излишки хлеба у верхних слоев крестьянства, несомненно, еще имеются, но крупных запасов в отдельных хозяйствах, как правило, нет. Именно этим объясняется то обстоятельство, что 107 статью те­перь применять гораздо труднее, чем в разгар кампании»3.
Однако потребность в крестьянской продукции в данный период, очевидно, была настолько велика, что ни Сталин, ни его Политбю­ро не могли допустить ослабления нажима на деревню и сокращения поступления продовольствия из Сибири. Для организации дальней­ших хлебозаготовок летом 1928 г. Сталин командировал в Сибирь двух представителей секретариата ЦК ВКП(б) - СВ. Косиора и А.Н. Поскребышева. Под нажимом этих агентов план хлебозаготовок для Сибири был увеличен еще на 5,5 млн пудов «вследствие недовы­полнения плана по другим районам Союза», а Сибкрайком вынужден был возобновить административные атаки на «кулаков и организа­торов кулацких выступлений, срывающих хлебозаготовительную работу»4.
В мае-июне 1928 г. акция репрессивного нажима на крестьянство вновь резко усилилась. Поскольку владельцы крупных хлебных запа­сов к этому времени уже были разорены, основная тяжесть заготовок перешла на «классово-близких» - середняков и даже на бедняков.
1 Демидов В.В. Политическая борьба... С. 107.
2 ГАНО. Ф. Р-1072. On. 1. Д. 239. Л. 162.
3 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 289А. Л. 69 об.
4 Там же. Д. 217. Л. 739.
39
Основанием для новых арестов и конфискаций служило теперь не количество хранимого зерна, а «злостность» держателя. Чаще всего она выражалась в раздаче хлеба односельчанам в долг или бесплатно, сокрытии и скупке зерна, в попытках утаить «излишки» при содей­ствии должностных лиц.
Конфискации и судебные преследования вновь приняли повсе­местный характер. Производившиеся изъятия затронули у многих крестьян не только товарные запасы, но и часть потребительской нормы. Некоторые местные партийные ячейки при поддержке бед­ноты устраивали облавы, создавали вооруженные заставы на доро­гах, не допуская несанкционированного вывоза хлеба в города. Были, наконец, и неординарные случаи, как в Каменском округе, где один из уполномоченных, начальник Панкрушихинского районного адми­нистративного отдела Глушков, 10 дней держал под арестом все село, добиваясь выполнения продразверстки1.
О резком изменении крестьянских настроений в этот период и росте массового недовольства сообщали из разных частей Сибири. Так, секретарь Каргатского райкома ВКП(б) Добрыгин в конце мая 1928 г. в обращении к работникам Новосибирского окружкома пар­тии отмечал: «Положение района как с политической, так и с эконо­мической [точки зрения] резко ухудшается. Все слои населения ста­ли открыто враждебно отзываться о мероприятиях Соввласти, а осо­бенно Компартии... Крестьяне, особенно беднота, остались без хлеба. ...Беднота заговорила языком враждебным нам... "Довели коммунис­ты страну опять до голода - хлеб забрали, куда девали - неизвестно, а теперь вся Россия голодает. Мы чувствуем, что власть становится не советской, а как колчаковская, за слова, за просьбы - арестуют, са­жают в тюрьму". ...Посмотрите на деревню, особенно наших недород­ных районов - это сплошной кошмар. Абсолютно все не имеют хлеба, а выехать за приобретением такового нельзя. Поставьте вопрос перед Крайкомом, нельзя же доводить население до белого каления. Мы знаем истории всяких выступлений, хотя бы даже грузинское восста­ние, хотя оно было меньшевистское. Мы от этого не гарантированы, потом скажем, что парторганизация не видела, проспала...»2
Сообщение Каргатского секретаря об общественных настроениях свидетельствует, что недовольство крестьян действительно грозило перерасти во всеобщий бунт. Но активных массовых выступлений не произошло. Крестьянский протест в этот период появлялся лишь
1 ГАНО. Ф. Р-47. On. 1. Д. 697. Л. 103-104.
2 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 42. Л. 101-102.
40
отдельными вспышками ярости отчаявшихся и словесным выраже­нием недовольства. Большинство противоправных или граничащих с ними поступков в этот период, фиксируемых правоохранительны­ми органами, выражалось в ночных поджогах сельских правлений, хождении возбужденной толпой к «начальству» и стихийных жен­ских сборищах с требованиями выдачи хлеба. Случаи же коллектив­ного неповиновения представляли собой редкое исключение. Так, в селе Агинское Канского округа действия местных властей вызвали даже массовые стихийные беспорядки. Негодующая толпа крестьян, собравшаяся в базарный день, силой освободила из милиции аресто­ванных односельчан. Сибирская краевая прокуратура признала, что причина волнения заключалась в «неправильной политике районно­го нарсуда по 107 статье»1.
После решения июльского пленума ЦК ВКП(б) 1928 г. об отмене чрезвычайных мер кампания преследований зажиточных крестьян и торговцев временно прекратилась. К этому моменту стали ясны некоторые результаты репрессий. По неполным данным в Сибири «в связи с хлебозаготовками» было осуждено около 2 тыс. крестьян и торговцев по статье 107 УК РСФСР; 2 102 работника низового ап­парата (сельских советов и кооперативов) - по статье SO УК за неис­полнительность и около 60 человек по статье 58 (за «антисоветскую агитацию»)2. Часть из них прошла через тюремную изоляцию сро­ком от нескольких месяцев до одного года (кроме осужденных по статье 58, по которой иногда судили на срок до 3 лет лишения свобо­ды, но в большинстве случаев - на полгода), другая часть по амнис­тии выпущена сразу в связи с началом новых сельскохозяйственных работ. К этим жертвам следует также прибавить тех, кто был репрес­сирован внесудебным порядком - в ходе операций ОГПУ по изъя­тию «частников-держателей хлеба». Полная их численность не ус­тановлена, однако известно, что в соответствии со специальной инс­трукцией ОГПУ лишь половина арестованных кулаков подлежала передаче в суды, все остальные направлялись в концлагеря по реше­ниям Особого совещания3.
Июльский пленум ЦК ВКП(б) 1928 г. принес деревне некоторую передышку. Под воздействием критики со стороны правых во главе с Бухариным сталинская группировка не решалась продолжать на­тиск на крестьян с такой ожесточенностью, как в зимние и летние ме­
1 ГАНО. Ф. P-20. Оп. 2. Д. 176. Л. 225, 231.
2 Там же. Л. 172-178.
3 ГАНО. Ф. П-18. On. 1. Д. 961. Л. 69.
41
сяцы. Пока внутри Политбюро продолжалась борьба за «генеральную линию» и исход ее оставался неясным, она предпочитала маневри­ровать, делая вид, что подчиняется требованию «правых» не прибе­гать к использованию чрезвычайных мер.
С лета 1928 г., в период подготовки к очередной заготовительной кампании, низовым организациям было предложено начать строить отношения с деревней как бы заново, вернувшись к «исключительно нормальным методам заготовок без применения каких-либо чрезвы­чайных мер». По решению июльского пленума ЦК, способом овладе­ния крестьянским хлебом должно было стать «упорядочение хлебно­го рынка», «широкая и правильная разъяснительная работа, «энер­гичная работа по организации бедноты и середняцкого актива»1.
Однако такой план как результат чисто политического компро­мисса не мог осуществиться на практике, поскольку с реальной дей­ствительностью не имел ничего общего. Создавалась лишь иллюзия способности властей решать уговорами такие проблемы, которые в основном уже решались насилием. Всю вторую половину 1928 г. местные организации не предпринимали активных действий, ока­зывая на деревню лишь психологическое и экономическое давление. Были даже увеличены (на 15-20 %) закупочные цены на хлеб2, но на итоги заготовок повлиять они уже не могли. К началу 1929 г. стало очевидным, что декларируемое «упорядочение рынка» не заставит крестьян добровольно уступить свой хлеб. Продовольственные пос­тавки, продолжавшие идти некоторое время «самотеком», постепен­но прекратились. Партия вновь оказалась перед выбором: либо опять прибегнуть к насилию, либо признать политическое поражение. В такой ситуации даже «правые» во главе с Бухариным не могли больше настаивать на компромиссных мерах, надеясь избежать окон­чательного провала хлебозаготовок. Политбюро принимает решение ввести в действие новый, более изощренный способ принуждения. В дальнейшей работе по хлебозаготовкам основная ставка была сде­лана на то, чтобы изъять продовольствие у зажиточных руками самих крестьян. Такую функцию предназначалось выполнить малообеспе­ченным односельчанам.
По замыслу политического руководства, право конфискации «из­лишков» теперь передавалось из рук администрации - сельской «об­щественности». Эта «общественность», составленная из лиц, заинте­
1 ГАНО. Ф. П-18. On. 1. Д. 235. Л. 202.
2 Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Классовая борьба в сибирской деревне. 1920-е - середина 1930-х гг. Новосибирск, 1987. С. 177.
42
ресованных в получении «кулацкого хлеба» (активисты и беднота), «по собственной инициативе» должна была выделить «кулацкую вер­хушку» и назначить ей задание по сдаче хлеба. Все оставшееся сверх «кулацкого задания» следовало распределить между остальными хо­зяевами. Кроме того, определенная доля собранного продовольствия доставалась самой «общественности» в качестве поощрения. Таким образом, речь, по существу, шла о восстановлении того же порядка, который уже служил большевикам в годы гражданской войны, поз­волив им удержать власть в критический момент.
20 марта 1929 г. по предложению Кагановича новый способ завое­вания хлеба был рассмотрен на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Решение по этому вопросу носило название «О мерах усиления хле­бозаготовок» и содержало следующие требования:
«а) Открытая инициатива проведения твердого планового зада­ния по хлебозаготовкам по селам или деревням должна принадле­жать не непосредственно представителям хлебозаготовительных ор­ганизаций или органов власти, а исходить от общественных органи­заций (групп бедноты, актива) и проводиться через общие собрания граждан.
б) При проведении принятого общим собранием граждан поселен­ного плана хлебозаготовок необходимо выделить кулацкую верхушку села от всей остальной массы крестьянства затем, чтобы возложить на нее определенные обязательства к сдаче хлеба государству из име­ющихся у них хлебных излишков либо через общие собрания граж­дан, либо по поручению этого последнего - через особую комиссию.
в) Остающееся сверх обязательств возложенное на кулака коли­чество хлеба принятого по плану на данное селение распределяется об­щим собранием граждан между остальной массой крестьянства...»1
Утвердив данное решение в качестве директивы для Казахстана, Сибири и Урала, Политбюро через несколько дней направило в эти районы самого Кагановича, чтобы на месте провести в жизнь метод «общественной инициативы». Каганович прибыл в Новосибирск, имея готовые решения. На заседании Сибкрайкома 27 марта по его предложению был утвержден план использования «общественнос­ти» как инструмента постоянного давления на кулаков. Каганович дал указание организовать в «отстающих» районах Сибири судебные процессы над кулаками и установить «систему ударных сел»2.
1 РГАСПИ.Ф. 17.0п.З.Д.731.Л.4.
2 ГАНО. Ф. П-2. On. 1. Д. 2695. Л. 118. В октябре 1929 г. статус групп бедноты как инструмента давления на «кулаков» и принуждения их
43
Метод «общественного воздействия», получивший официальное название «урало-сибирского», стал завершающим этапом внутренне­го разложения деревни. С этого периода начиналась открытая схват­ка между отдельными группами крестьян, противопоставленных друг другу различным отношением к государственным повинностям: привилегии одних должны были стать рычагом обуздания других.
Распространение нового метода ведения заготовок заметно акти­визировало в деревне социальные конфликты. В хлебозаготовитель­ных районах стали повсеместно создаваться группы лиц для органи­зации «бойкота». Деятельность этих групп состояла в регулярных обходах кулацких дворов и устройстве различных «показательных мероприятий». Чаще всего «мероприятия» приобретали форму пуб­личного издевательства и унижения «кулака» и его семьи. К домам и заборам «бойкотируемых» прибивали «черные доски» - свидетель­ства общественного презрения - или таблички с надписями, гласив­шими: «Здесь живет враг советской власти, злостный держатель хле­ба». Ходили по селу с чучелами «кулаков», символическими гробами, пачкали ворота дегтем, устраивали церковные скандалы. Доходило до самых безобразных сцен, заканчивавшихся тем, что мирные одно­сельчане превращались в заклятых врагов.
Прокурор Сибири Лисин приводил такие факты: «В начале ап­реля с. г. уполномоченный Сибкрайсоюза Гречанин в Минусинском округе, в селе Тесь, предложил ходить группами в дома к держате­лям, в которых нещадно производить курение табака, харкать на пол, приносить на обуви побольше грязи. В сельском совете это одобрили, разбились на несколько групп по 20-30 человек, потребительское об­щество выдало бесплатно для "окуривания" махорки... Группы ходи­ли с черными досками с фамилиями держателей, входили в дом, уси­
к сдаче зерна был закреплен в законодательном порядке с утверждением ВЦИКом «Инструкции об организации и деятельности комиссии по содей­ствию хлебозаготовкам при сельских советах». Комиссиям предоставлялись права непосредственного и вместе с тем размытого контроля за кулацкими хозяйствами. Устанавливалось, что они «производят предварительную рас­кладку между отдельными зажиточными хозяйствами излишков хлеба, под­лежащих сдаче государству, и вносят эту раскладку на рассмотрение сельских сходов.., строго следят за тем, чтобы раскладка заданий по сдаче излишков хлеба государству была выполнена отдельными хозяйствами в течение сро­ка, установленного сельскими советами и сельскими сходами, ...содействуют проведению мероприятий сельского совета по мобилизации общественности масс крестьянства для решительной борьбы с кулачеством и хлебными спе­кулянтами» (СУ РСФСР. 18 октября 1929 г. № 70).
44
ленно курили, харкали на пол, сбивали на пол с обуви грязь, а затем шли в другой дом, прибив у оставленного дома принесенную черную доску. В другом селе того же округа такие обходы совершались це­лой демонстрацией в 150-200 человек с гармошкой и частушками: "Побьем кулака, разорим середняка". Имелись случаи обмазывания ворот дегтем... В другом селе, Локоть, 10 марта вызвали на бедняцкое собрание нескольких кулаков, поставили их на скамейку и заставили бедняков плевать в глаза кулакам. За отказ плевать бедняков выводи­ли из бедняцкого собрания»1.
Но самые важные акции проводились силами государственного аппарата. С весны 1929 г. против кулаков стала применяться новая карательная мера - 61 статья Уголовного кодекса. Ее цель состояла в том, чтобы не только изъять хлебные ресурсы, но и постепенно уду­шить экономически самостоятельных хозяев. Статья вводила так на­зываемую пятикратку - штрафование «злостных держателей» в пяти­кратном размере стоимости обложения с последующей распродажей их имущества и высылкой в отдаленные районы2. К исполнению этой меры вновь привлекли «бедняцко-середняцкую общественность». За участие в «обуздании кулаков» Политбюро установило специальное вознаграждение в форме 25-процентного отчисления от реализации кулацкой собственности на «помощь бедноте». Это решение - теперь уже для всей страны - было принято на заседании 27 июня 1929 г. якобы в ответ на «многочисленные ходатайства бедняцко-середняц-ких масс районов хлебного производства»3.
После этого процесс насильственного раскрестьянивания и само­ликвидации крепких хозяйств значительно ускорился. По неполным
1 ГАНО. Ф. Р-47. On. 1. Д. 697. Л. 72.
2 Статья 61 УК РСФСР в редакции 1929 г. гласила: «Отказ от заполнения повинностей, общегосударственных заданий или производства работ, име­ющих общегосударственное значение, влечет за собой штраф, налагаемый соответствующим органом власти в пределах до пятикратного размера сто­имости наложенного взыскания, повинности или работы; во второй раз - ли­шение свободы или исправительно-трудовые работы на срок до одного года; те же действия, совершенные кулацкими элементами хотя бы и в первый раз, или же другими лицами при отягчающих обстоятельствах: сговор группы, оказание активного сопротивления органам власти в проведении повиннос­тей, заданий или работ - лишение свободы на срок до двух лет с конфиска­цией всего или части имущества, со ссылкой или без таковой» (СУ РСФСР. 5 сентября 1929 г. № 60).
3 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 746. Л. 10.
45
данным 13-ти округов Сибирского края к маю 1929 г. было описано около 8 тыс. хозяйств, в том числе более 4,2 тыс., имущество которых распродано. Органы ОГПУ арестовали несколько тысяч человек как «саботажников хлебосдачи», а также «ликвидировали 43 кулацко-ан-тисоветские группировки»1.
/T^JIIIll
Антикулацкий плакат. Омск. 1929 г.
1 Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Указ. соч. С. 179; ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 366. Л. 200. Одной из первых массовых жертв сталинской коллективизации ста­ли «крестьяне-опытники» (или «культурники») - немногочисленный слой наиболее образованных и предприимчивых сельских жителей, хозяйства которых представляли собой своего рода образец развития индивидуальных предприятий фермерского типа. Как отдельная категория, «крестьяне-опыт­ники» появились в сибирской деревне в середине 1920-х гг., в ходе реализа­ции программы поощрения частной крестьянской инициативы, что вполне соответствовало принципам нэпа. Они имели тесные связи со специалистами аграрных отраслей, пользовались их помощью и научно-практическими ре­комендациями. Их хозяйства были настоящими экспериментальными пло­щадками по внедрению научных достижений и современного опыта разведе­ния, лечения и содержания домашнего скота и птицы, по выращиванию вы­сокосортных растений. По сведениям Сибирского земельного управления за 1928 г., опытные станции края охватывали своими внедрениями 485 кресть­янских хозяйств, а корреспондентская сеть станций включала 1510 хозяйств. Через «опытников» в среде крестьян распространялись многие полезные знания. Хозяйства «культурников» активно развивались в зонах действия сельскохозяйственных опытных станций и ветлабораторий Омска, Славго-рода, Новосибирска, Томска, Минусинска. Начавшаяся вскоре коллективи­зация означала конец непродолжительной эпохи становления «опытников». Хозяйства этих крестьян были причислены к «кулацким», обложены высо­кими налогами и подвергнуты пропагандистской травле со стороны местных властей. В 1929 г. они прекратили свое существование.
46
В телеграфных сообщениях, поступавших в этот период в Сиб-крайком за подписью Сталина, фиксировалась лишь одна проблема -«усиление заготовок». В одних случаях эта тема звучала как требо­вание, в других - как просьба не ослаблять насилия, но неизменно подчеркивалась безвыходность ситуации. В меморандуме Сырцову и Эйхе от 11 марта 1929 г. генеральный секретарь разъяснял: «Дол­жен сказать, что если вы не сделаете того, что только можно предпри­нять в данный момент для усиления темпа заготовок, - мы наверняка сядем. Мы не можем ввозить хлеб, ибо валюты мало. Мы все равно не ввезли бы хлеба, если бы даже была валюта, так как ввоз хлеба не порывает наш кредит за границей и усугубляет трудности нашего международного положения. Поэтому надо обойтись без ввоза хлеба во что бы то ни стало. А сделать этого невозможно без усиления за­готовок. У нас даже поговаривают о том, что в случае дальнейшего падения заготовок, взять из местных запасов необходимое количест­во хлеба. Можете из этого судить до чего серьезно положение с хле­бом. Можно было бы мириться так или иначе с положением, если бы не было хлеба в стране. Но все утверждают и это утверждение ни­кем еще не опровергнуто, что хлеб есть в стране. Нужно только уметь его взять. ...Надо принять все законные меры обуздания спекулянт­ских и кулацких элементов для того, чтобы выполнить это задание. Другого выхода нет. Хлебный заем не дает выхода, так как на деле он обязательно должен выродиться в сплошную конфискацию. Это не годится. Нужно нажать на спекулянтско-кулацкие элементы де­ревни, используя все законные пути. Нужно всем вам разъехаться на места, мобилизовать все основные силы для усиления хлебозагото­вок и остаться на местах до создания нового перелома в заготовках. Имейте в виду, что времени осталось вам мало. Имейте также в виду, что нам дорог теперь каждый новый миллион пудов...»1
Осенью 1929 г. партия ввела в действие самые решительные спо­собы принуждения в расчете окончательно сломить сопротивление имущих крестьян. 95 420 хозяйств получили «твердые задания»2. В октябре и начале октября прошло около 200 судебных процессов по 107 статье с преследованием за несанкционированную торговлю и сокрытие хлеба. Затем последовали кары за несдачу зерна, неуп­лату долгов и пятикратного обложения, за контрреволюционную агитацию. С особой силой удары наносились по «кулацким авторите­там» - наиболее влиятельным сельским хозяевам, в которых власти
1 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 432. Л. 79.
2 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 97. Л. 5.
47
видели одну из главных причин своих затруднений в деревне. Эти люди почти повсеместно были арестованы и отправлены в лагеря особого назначения.
Судебно-следственные органы, аппарат ОГПУ работали с повы­шенным напряжением. Более половины сотрудников прокуратуры и суда постоянно находились в сельских районах, обеспечивая работу карательной системы по упрощенной процедуре. В этот период резко расширяется практика осуждения по признакам «контрреволюцион­ных действий». В сводке ПП ОГПУ по Сибири от 1 ноября 1929 г. сообщалось: с начала заготовительной кампании в Сибирском крае по ноябрь 1929 г. арестовано 4494 человека, из них кулаков - 3205. Арестованные распределялись по следующим категориям:1
кулаки - по 58 ст. УК - 860 чел.
кулаки - по 61 ст. УК - 2261 чел.
кулаки - по 107 ст. УК - 84 чел.
руководители колхозов - 81 чел.
гос. и кооперативные служащие - 612 чел.
прочие - 596 чел.
В ноябре 1929 г. правительство перекрыло последние каналы, через которые крестьянская продукция и имущество могли бескон­трольно поступать в торгово-распределительную сеть. От лица кра­евой прокуратуры оно объявило в печати, что распродажа своего имущества, а равно передача его родственникам или соседям, будут квалифицироваться как «мошеннические действия» и караться ли­шением свободы до пяти лет с конфискацией имущества. «Соучаст­никами мошенничества» объявлялись и те, кто осмеливался взять чу­жое имущество на хранение2. Таким образом, был получен еще один источник пополнения лагерей и тюрем.
Итоги борьбы за хлеб в 1929 г. оказались беспрецедентными по своим масштабам и последствиям. Только по 61-й, «кулацкой», ста­тье число осужденных составило 15 317 человек. Наказанием для них стали лишение свободы, конфискация имущества и ссылка по отбытии наказания в отдаленные районы3. Значительную часть лиц, подвергшихся судебному преследованию, составили представите­ли низших управленческих звеньев, в руках которых сосредотачи­вались основные рычаги воздействия на крестьян - руководители
1 ГАНО. Ф. П-18. On. 1. Д. 1295. Л. 51.
2 Советская Сибирь. 19 ноября 1929 г.
3 На ленинском пути. Новосибирск, 1930. № 2. С. 29.
48
сельских советов, государственные заготовители, председатели ко­оперативных правлений и колхозов. Для привлечения их к уголовной ответственности использовались преимущественно статьи 109 УК РСФСР («злоупотребление властью или служебным положением», сопряженное с «нарушением правильной работы учреждения или предприятия») и 111 УК РСФСР («бездействие власти» и «халатное отношение к службе»), которые предусматривали наказание в виде лишения свободы на срок «не ниже шести месяцев» и «до трех лет» соответственно. По сведениям краевой прокуратуры, в целом за 1929 г. «в связи с проводимыми кампаниями» в Сибири в местах за­ключения оказались 23 тыс. человек, главным образом из крестьян и низовых сельских работников1. В это число не вошли 4,5-5 тыс. других жителей деревни, репрессированных по линии ОГПУ как на­иболее опасные «спекулянтские и контрреволюционные элементы».
Общие последствия политических и правовых мер в ходе хлебо­заготовительных кампаний в Сибири свидетельствовали о том, что за 1928-1929 гг. система советской законности, сложившаяся в пери­од нэпа, подверглась радикальному пересмотру. С переходом партии к внеэкономическому принуждению в деревне взаимоотношения го­сударства с крестьянством и регулирование отношений внутри кре­стьянства перешли в административную и политическую плоскость. Резко возросшее вмешательство карательных органов (ОГПУ, мили­ции, уголовного розыска, прокуратуры и др.) в экономическую жизнь служило характерным признаком превращения их в инструмент те­кущей политики. Для осуществления последующих мероприятий по заготовке продовольствия, снабжению городского населения продук­тами питания, а в стратегическом плане - для проведения индустриа­лизации в стране сталинское руководство уже не могло рассчитывать на восстановление прежних отношений с деревней. Оно неизбежно должно было скатиться к еще более жестким мерам.
В декабре 1929 г. на конференции аграрников-марксистов Сталин заявил: «От политики ограничения эксплуататорских тенденций ку­лачества мы перешли к политике ликвидации кулачества, как клас­са. ...Наступление на кулачество, - продолжал он, - есть серьезное дело. Его нельзя смешивать с декламацией против кулачества. ...На­ступать на кулачество это значит подготовиться к делу и ударить по кулачеству, но ударить по нему так, чтобы оно не могло больше
1 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 114. Л. 8.
49
подняться на ноги. Это и называется у нас, большевиков, настоящим наступлением»1.
В конце 20-х годов в результате волевого решения социально-экономических задач, повлекшего за собой активизацию антикре­стьянских мер, было разрушено действие сложившихся за годы нэпа правовых и политических инструментов регулирования хозяйствен­ных процессов в деревне. Развернувшееся наступление на социаль­но-экономические права и личную свободу крестьян под флагом ликвидации кулачества как класса придавало репрессивным мерам совершенно новый масштаб и новое качество. С этого периода кара­тельные действия в отношении сельских хозяев стали превращаться из вспомогательного инструмента аграрной политики в решающий.
1930 год. Эскалация насилия в деревне
К началу 1930 г. антикулацкая атмосфера в стране была накалена до предела. Газеты переполнялись угрожающими призывами и ста­тьями по адресу кулаков, предрекая им скорую гибель как последне­му оплоту капитализма в СССР. На собраниях партийцев и сельских сходах «кулацкая» тема возбуждала умы и призывала к действию. Вся обстановка свидетельствовала о том, что критическая масса не­нависти в деревне была достигнута. Оставалось лишь подать главный сигнал для окончательной «экспроприации кулака».
Основные события в деревне развернулись в середине января, после того как ЦК ВКП(б) изменил все прежние планы создания колхозов и призвал завершить сплошную коллективизацию в аграр­ных областях страны в течение одного года. В постановлении ЦК ВКП(б) с января 1930 г. «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» утверждалось, что «коллек­тивизация таких важнейших зерновых районов, как Нижняя Волга, Верхняя Волга и Северный Кавказ, может быть в основном законче­на осенью 1930 г. или, во всяком случае, весной 1931 г., коллективи­зация же других зерновых районов может быть в основном закончена осенью 1931 г. или, во всяком случае, весной 1932 г.»2
В местных организациях это было воспринято как объявление о решающем наступлении на кулака, и в ряде районов Сибири груп­пы активистов, поощряемые властями, приступили к изъятию иму­щества зажиточных односельчан, не дожидаясь официального рас­
1 Сталин И.В. Сочинения. Т. 12. С. 166-168.
2 КПСС в резолюциях... М., 1984. Т. 5. С. 73.
50
поряжения правительства или какого-либо разъяснения по данному вопросу. Когда процесс стихийного раскулачивания достиг размеров всеобщей кампании, из Москвы в последних числах января по спе­циальным каналам связи поступило постановление Центрального Комитета, призывавшее к полной ликвидации кулачества. Поста­новление предназначалось для узкого круга партийных руководите­лей и носило название «О мерах по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации»1. В этом документе выделя­лось несколько принципиальных положений2. В нем устанавлива­лись «ограничительные контингенты» раскулачиваемых - 3-5 %, что в полтора-два раза было больше числа «кулацких» хозяйств в стране, чем регистрировала официальная статистика (2-3 %). К первой кате­гории кулаков санкционировалось применять такие меры, как арес­ты, заключение в концлагерь, «не останавливаясь перед применени­ем высшей меры наказания». Намечалось заключить в концлагеря по девяти районам СССР 49-60 тыс. человек, а выселить в северные и отдаленные районы вместе с первой категорией 178-214 тыс. семей, т. е. примерно 1 млн человек. В помощь местным партийным коми­тетам в проведении раскулачивания предусматривалось мобилизо­вать сроком на четыре месяца 2500 партийных работников не ниже окружного масштаба из промышленных районов - Москвы, Ленин­града, Иваново-Вознесенска, Нижнего Новгорода, Харькова, Донбас­са. ЦК решил в связи с проведением кампании по изъятию кулаков и раскулачиванию крестьянских хозяйств увеличить штаты ОГПУ на 800 человек и войск ОГПУ на 1000 человек. Кроме того, предлага­лось дать директиву ЦК о закрытии церквей и молитвенных домов.
По указанию Политбюро, основные пункты этого секретного пос­тановления были воспроизведены как решение краевых организа­ций, а затем разосланы низовым исполнителям3. Постановление сня­ло последние ограничения на пути растущей волны анархического раскулачивания. Основная роль в организации ликвидации кулаков принадлежала районному «активу» во главе с райкомами ВКП(б) и райисполкомами, а исполнительные функции находились в ру­
1 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: До­кументы и материалы. Т. 2. Ноябрь 1929 - декабрь 1930. М.: РОССПЭН, 2000. С. 126-130.
2 См.: Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание в начале 30-х годов. По материалам Политбюро ЦК ВКП(б) и ОГПУ // Судьбы рос­сийского крестьянства. М., 1996. С. 282-283.
3 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 366. Л. 385-386.
51
ках различных уполномоченных из числа членов сельских советов, коммун, партячеек, комсомольцев, учителей местных школ, предста­вителей бедноты - в оперативном порядке сформированных тем же районным «активом». Организации краевого и окружного уровня со­храняли за собой лишь право общего наблюдения. При отсутствии каких-либо правовых рамок, регулирующих ход начавшейся кампа­нии, предоставление районным и деревенским «активистам» прак­тически неограниченных прав на массовое раскулачивание означало для районов сплошной коллективизации упразднение законности вообще. Уполномоченные внезапно получили полную власть над крестьянами.
Процедура экспроприации зависела исключительно от самих «экспроприаторов». Многие официальные отчеты тех дней харак­теризуют начало этого процесса как массовое социальное бедствие: «Кампании раскулачивания был придан характер штурма, партизан­ского налета, граничащего с грабительством (экспроприация поч­ти поголовно всего кулачества, отбор полностью всего имущества, вплоть до белья, предметов кухонной утвари и последнего обеда, вы­таскивая таковой из печи и т. д., производя экспроприацию нередко ночью, с немедленным выбрасыванием из домов, в том числе женщин с грудными детьми, инвалидов, стариков - без указания дальнейшего пристанища)...»1
Мародерство, погромы и неприкрытое насилие приняли всеобщий характер. Действия местных групп и отрядов по раскулачиванию практически находились вне контроля региональных властей. Пра­воохранительные органы в Сибири лишь фиксировали отдельные факты грубых нарушений и отмечали, что «способы раскулачивания обнаруживают все признаки бандитизма, а не осуществляемой влас­тью экспроприации. В начале, благодаря отсутствию указаний свы­ше, ...сельские власти практиковали такой способ как выбрасывание кулацкой семьи из домов; случаи неповиновения иногда влекли за собой такую меру как вымораживание (выставлялись двери и окна)... Практикуются обходы кулацких дворов группами активистов, ...от­бирается имущество, ни кем не учитываемое, каждый "отчуждает" по своему разумению. Устраиваются форменные налеты, часто ночью, вооруженными группами, со стрельбой»2.
1 Специереселенцы в Западной Сибири. 1930 - весна 1931 г.: Сб. доку­ментов. Новосибирск, 1992. С. 85.
2 ГАНО. Ф. Р-5. Оп. 2. Д. 33. Л. 7.
52
Документальные свидетельства воссоздают множество деталей картины произвола и разрушения правопорядка в деревне. В свод­ке ПП ОГПУ за февраль 1930 г. сообщалось, что в Канском округе Восточной Сибири, «в Ирбейском районе экспроприация кулаче­ства проводилась с полным нарушением существующих директив, экспроприировались не только средства производства, а бралось все вплоть до портянок. Это имело место не только в тех селах, которые перешли на сплошную коллективизацию, а по всему району, где толь­ко имелись кулаки. Так, например: в деревне Подъянка Ирбейского района председатель сельсовета Мозгалевский (член коммуны) при входе в дом к кулаку прежде всего брался за одежду и за ящики, ко­торые стояли в квартире, забирали все, оставляя членов семьи только в том, что было на них. Где попадалось варенье, сметана, масло, часть из этого съедали на месте, а остальную забирали с собой... Имущест­во также бралось и членами коммуны для своих личных нужд и без всякого учета... Аналогичные факты наблюдаются и по этим районам округа»1.
В некоторых районах Сибири десятки сел были раскулачены в 24 часа. Так происходило в Бийском, Минусинском, Омском, Ново­сибирском округах. О произволе доносили из самых отдаленных углов огромного Сибирского края: «В Каменском округе органи­зовали отряд детей бедняков с заданием ловить и раздевать детей кулаков»2.
«В с. Горбуновка Рыбинского района [Омский округ] уполномо­ченный Конев вооружил охотничьими ружьями бедноту и поставил селение на "военное положение". Вооруженные запугивали населе­ние, стреляли залпами...»3
«...В Приангарском крае, в частности в Кежемском районе, тво­рится анархия... крестьяне середняки и бедняки (о кулаках и их детях говорить не приходится - они вне закона) арестовываются, задержи­ваются произвольно с молчаливой санкции секретаря РК, предРИКа и уполномоченного ОГПУ. Крестьян избивают, производят пытки, искалечивают и расстреливают без всякого суда, создавая вымыш­ленные обвинения, равно как при занесении середняков в кулацкие группы и раскулачивание, если их физиономия этой группе не понра­
1 Спецнереселенцы... С. 63.
2 ГАНО. Ф. П-2. On. 1. Д. 3468. Л. 46.
' Центр документации новейшей истории Омской области (ЦДНИ ОО). Ф. 6. On. 1. Д. 222. Л. 90.
53
вилась. ...Плевое дело приписать потерпевшему разные звания: бан­дит, предатель, эксплуататор и прочие»1.
Период наиболее острой борьбы между отдельными группами крестьянства, в ходе которой одна сторона пыталась завладеть иму­ществом другой, а вторая спешно его уничтожала, продолжался око­ло полутора месяцев. К середине марта 1930 г. только по суду было осуждено или находилось в ожидании приговора за убой скота, срыв посевной кампании и «контрреволюционную агитацию» 10,5 тыс. крестьян2. Общая численность раскулаченных к апрелю составляла 11 885 хозяйств, или 3,4 % всех крестьянских дворов Сибири3.
В высших структурах партии и ОГПУ между тем готовилась ре­шающая акция, преследовавшая полную «очистку» районов кол­лективизации от кулацких элементов. В концентрированном виде ее замысел получил свое выражение в приказе ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г.4 Согласно общему плану кулаки делились на три «категории». В «первую категорию» включался «кулацкий актив», в отношении которого предусматривались наиболее суровые реп­рессивные меры. Эту часть сельских хозяев аппарат ОГПУ должен был немедленно ликвидировать путем заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением «высшей меры репрессии».
Одновременно, для более точной ориентировки местных органов ОГПУ, устанавливалась квота «организаторов терактов»: для Сиби­ри - 5-6 тыс. чел., Украины - 15 тыс., Казахстана - 5-6 тыс., Северно­го Кавказа и Дагестана - 6-8 тыс., Центрально-Черноземной облас­ти - 3-5 тыс., Средней Волги - 3-4 тыс., Нижней Волги - 4-6 тыс., Белоруссии - 4-5 тыс., Урала - 4-5 тыс. Всего: 50-60 тыс. человек5.
План предусматривал особые санкции и для семей «кулацкого ак­тива». По программе ликвидации, семьи следовало «выслать в север­ные районы Союза, наряду с выселяемыми при массовой кампании кулаками».
Следующая фаза кулацкой операции была направлена против «второй категории». Сюда зачислялись «остальные элементы кулац­кого актива, особенно из наиболее богатых кулаков и полупомещи­
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 3. Д. 109. Л. 27-28.
2 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 114. Л. 91; Ф. П-2. On. 1. Д. 4117. Л. 245.
3 ГАНО. Ф. П-2. On. 1. Д. 4117. Л. 245.
4 Трагедия советской деревни. Т. 2. С. 163-167.
5 Там же. С. 164.
54
ков» и их семейства. Репрессируемые этой очереди должны были быть высланы в отдаленные районы страны по следующей разнарядке: из Сибири выселяется 25 тыс. семей, Украины - 30-35 тыс., Северного Кавказа и Дагестана - 20 тыс., Казахстана - 10-15 тыс., Центрально-Черноземной области - 10-15 тыс., Дальневосточного края - 4 тыс.
В «третью категорию» включались «оставляемые в пределах райо­на кулаки, которые подлежат расселению на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках».
Несмотря на огромные масштабы операции, ее проведение долж­но было уложиться в минимальные сроки. На ликвидацию кулаков «первой категории» органам ОГПУ предоставлялось 20 дней, еще 20 - для выселения второй и третьей «категорий». Таким образом, к весне 1930 г. планировалось «очистить» территорию колхозов при­мерно от двух миллионов крестьян, из которых только в Сибири и на Дальнем Востоке намечалось изъять 29 тыс. хозяйств, что соответ­ствовало примерно 145 тыс. человек.
В конце января 1930 г. план ликвидации кулаков был доведен до местных исполнителей. В Сибири его озвучивал новый секретарь крайкома Р.И. Эйхе. На собрании партийных руководителей в Но­восибирске он инструктировал подчиненных следующим образом: «В отношении наиболее злостной махровой части кулачества приме­нять уже немедленно меры резкого подавления. Эти меры должны, по-нашему, вылиться в то, чтобы выслать их в наиболее далекие районы севера, скажем, в Нарым, в Туруханск, в концентрационный лагерь; другую часть кулачества можно будет применить в порядке работы для использования в трудовых колониях. К этому прибегнуть при­дется, к этому необходимо готовиться сейчас, ибо, если мы оставим кулака после экспроприации средств производства в той же деревне, где создался сплошной колхоз, нельзя думать, что кулак не попыта­ется свою злобу выместить на этом колхозе. ...Мы сейчас будем стро­ить Томско-Енисейскую дорогу, строить в необжитых, непроходимых районах тайги, через лесные массивы. Пусть пойдут туда кулаки, пусть они поработают, проведут несколько лет трудовой жизни, а потом мы посмотрим, что из себя будет представлять тот или иной кулак. Если они свои волчьи интересы в порядке трудовой жизни изменят и по­кажут себя там ведущими трудовой образ жизни, тогда, может быть, можно будет говорить об их принятии или непринятии. Но теперь разговаривать об оставлении их в той же деревне было бы самооб­маном, чрезвычайно вредным для нашего колхозного строительства»1.
1 ГАНО. Ф. П-18. On. 1. Д. 1480.
55
Идея устранения сопротивляющихся крестьян путем заключения их в концентрационные трудовые лагеря и особые глубинные зоны представляла собой неожиданное открытие даже для части партий­ных работников. На этом же совещании актива секретарь райкома Щекотов из Новосибирского района признавался: «Для меня, прак­тического работника, до сегодняшнего дня многое было непонят­но. Я много прочитал: прочитал Калинина, Енукидзе, прочитал все последние материалы, все искал, куда же девать его (кулака. - СП.). Средства мы у него экспроприируем, но ведь он остается как живой человек, девать его некуда. Сегодня товарищ Эйхе дал ясный ответ, куда его девать».
Предстоящая кампания ликвидации кулаков готовилась как круп­ная военная операция. По примеру Гражданской войны была возрож­дена система внесудебных карательных органов - различных троек и оперативных групп. Ключевая роль отводилась особым тройкам при краевых представительствах ОГПУ. На время проведения опе­рации эти структуры становились высшей судебно-карательной инс­танцией для всех кулаков. В Сибирском крае в состав особой тройки вошли Заковский (председатель), Гарин, Лупекин и Залпетер. При­сутствовавший на ее заседаниях работник прокуратуры Старощук «осуществлял надзор»1. В оперсекторах ОГПУ были созданы также низовые тройки. Они подчинялись начальнику учетно-осведоми-тельного отдела ПП ОГПУ Г.А. Лупекину и должны были руково­дить операцией массового выселения кулаков.
Для приема, учета и бесперебойной отправки выселяемых на Север были организованы сборные пункты, а при них - агентурно-следственные группы и маневренные группы из частей ОГПУ для подавления возможных выступлений. На крайний случай, при воз­никновении восстаний, органам ОГПУ поручалось организовать «в скрытом виде войсковые группы из надежных, профильтрованных особорганами ОГПУ частей Красной Армии»2.
Чрезвычайными полномочиями в этот же период был наделен и секретарь Эйхе. Как главный руководитель края, он получил от По­литбюро права абсолютного диктатора и мог единолично утверждать смертные приговоры, выносимые в судебном порядке.
Решающая часть операции по ликвидации кулачества проводи­лась при активном содействии местных районных и низовых (сель­
1 Архив УФСБ по НСО. Протоколы тройки ПП ОГПУ 1929-1930 гг. (без нумерации).
2 Неизвестная Россия. С. 242.
56
ских) органов власти. Изъятию, прежде всего, подлежала «первая категория». Основываясь на показаниях деревенских активистов и агентурных данных, органы ОГПУ провели аресты тех, кого мес­тная администрация зачисляла в потенциально опасные. Крестьян арестовывали за попытки сопротивления раскулачиванию, за «само­ликвидацию» своего хозяйства, за бегство с места жительства и ока­зание помощи прятавшимся. Одновременно брали бывших военно­служащих белой армии и священнослужителей.
Аппарат ОГПУ был предельно загружен фабрикацией «контр­революционных организаций» и «заговоров», в каждом из которых оказывались десятки и даже сотни крестьян. О содержании выдви­гавшихся обвинений можно судить на основании материалов дела об одном из таких «заговоров», в котором говорилось: «В феврале 1930 года ПП ОГПУ по Сибкраю была оперативно ликвидирована контрреволюционная организация, называвшаяся "Семья пример­ного общества". По делу этой организации, имевшей свои группы в 28 населенных пунктах Сибкрая и насчитывавшей 377 человек, было привлечено к уголовной ответственности 233 человека. ...Инициа­торами этой организации явились кулаки с. Иткуль Чулымского района Соколов Дмитрий Андреевич и Орлов Андрей Андреевич, которые в декабре 1928 года договорились о создании организации, объединяющей всех недовольных советской властью.
В июне 1929 года проходит нелегальное совещание актива.., при­нята программа организации, основным пунктом которой являлось требование отмены налогов, свободы частной торговли и развития частных предприятий. В марте 1930 года организацией намечалось свержение советской власти путем вооруженного восстания... Но ввиду отсутствия руководства, оружия, разобщенности групп и не­желания основной массы членов организации открыто выступать против советской власти, поднять восстание не удалось»1.
По делу данной «организации» особая тройка ПП ОГПУ во гла­ве с Заковским вынесла 140 смертных приговоров (более половины всех обвиняемых), остальные были заключены в концлагеря на раз­личные сроки.
С февраля 1930 г. каждую неделю в Сибирском крае арестовы­вали по 1,5-2 тыс. крестьян, а к концу марта их общая численность составляла уже около 9 тыс. чел.2 Разнарядка центральных властей
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 4502. Л. 20-30.
2 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 378. Л. 218.
57
оказалась перекрытой почти в два раза до истечения намечавшегося срока операции.
В то время, когда аресты и расстрелы по «первой категории» еще продолжались, ОГПУ развернуло вторую, наиболее трудоем­кую часть операции, связанную с массовой депортацией кулаков за пределы создаваемых колхозов. Реализация этой беспрецедентной карательной акции не имела какого-либо детального плана, она не опиралась на необходимые подготовительные мероприятия и не были рассчитаны ее последствия. Но ее осуществление, как неотъ­емлемой части процесса перераспределения собственности в деревне, становилось неизбежностью. В этом были заинтересованы не только партийные и государственные структуры, но и основные социальные группы села, вовлеченные в процесс коллективизации, прежде всего большинство беднейших крестьян, разделивших кулацкое имущест­во при вступлении в колхоз, а также местные руководители и группы активистов, сыгравшие немаловажную роль в «выявлении» кулаков и их преследовании.
Обширные малообжитые и дикие таежные пространства Сибири имели большие перспективы у ОГПУ с точки зрения предстоящего расселения кулаков. В лесные массивы Нарымского и Туруханского краев, на побережье Арктики и горные рудники должны были отпра­виться десятки тысяч крестьян аграрных районов России, Украины, Белоруссии. Участь этих жертв предстояло разделить и многим жи­телям сибирской деревни. Операция выселения протекала с боль­шим размахом и той степенью жестокости, которая была возможна только в условиях полного бесправия кулаков и их постоянной пси­хологической травли. Уже с первых ее шагов сибирское руководство решило, что разнарядка центра на высылку 25 тыс. хозяйств не впол­не соответствует возможностям Сибири и поэтому может быть пере­крыта уже в ближайшее время. В связи с этим была запрошена более высокая квота: 30 тыс. хозяйств, «исходя из возросшей активности основной массы крестьян, выраженной в бурном движении батрацко-бедняцких и середняцких масс в колхозы, большого наличия в крае кулацкой прослойки»1.
На это предложение из Москвы поступил положительный ответ ввиду того, что средства, предусмотренные для этой операции, пред­полагалось изыскать из местного бюджета. Вскоре, однако, выяс­нилось, что собственных средств у властей Сибири явно не хватает и нужно искать какой-то дополнительный источник. После некото­
1 Спецпереселенцы... С. 89.
58
рой заминки, связанной с прояснением вопроса о новых ресурсах, руководство пришло к решению, что кулаки должны сами заплатить за свою ликвидацию. От имени Сибкрайисполкома в низовые орга­низации была разослана секретная инструкция, которая обязыва­ла взыскивать с каждого кулацкого хозяйства в фонд выселения по 25 руб., а также запас продовольствия, инвентаря, фуража, семян, инструментов и тягловой силы1.
Но это требование оказалось невыполнимо, поскольку основная часть кулаков уже была лишена «активистами» всякого имущества и не могла нести дополнительных расходов. Потребовалось срочно, пока оставалось время до наступления распутицы, изменить весь план. Власти вынуждены были пойти по пути максимального упро­щения и удешевления предстоящей депортации. Не сокращая нормы высылки кулаков, было решено расселить их на менее удаленных, хотя и менее приспособленных для освоения участках и на этом сэ­кономить часть средств по транспортировке. Были также сокращены затраты на передвижение по железной дороге. Это означало, что мно­гим крестьянским семьям предстоит отправиться в ссылку собствен­ными средствами, т. е. на санях, преодолевая морозный путь в 300-500 километров.
В феврале-марте 1930 г. сотни крестьянских обозов, заполненных семьями, включая новорожденных и инвалидов, с остатками домаш­него имущества, в сопровождении вооруженных конвоев двинулись к пунктам концентрации. Оттуда, после переучета и формирования в новые колонны, они направлялись в тайгу, к местам пожизненной ссылки. Далеко не всем, кому назначено было пройти этот скорбный путь, удалось добраться до цели. Высылка происходила в морозное время. Семьи передвигались на лошадях на большие расстояния, на­тянув палатки на сани, чтобы спасти детей от холода, так как теплую одежду у большинства из них отняли. Если сильные и здоровые мог­ли спасаться бегством в пути, то у детей, стариков и женщин выбора не оставалось. Больше всего страдали дети, умирая от голода и моро­за. Скупые свидетельства очевидцев донесли до нас отдельные факты трагедии депортации 1930 г. Один из уполномоченных по Баксинско-му району Новосибирского округа, Ведрашко, в своем письме к руко­водителям так описывал происходившее: «5 марта поднялась сильная пурга, и несмотря на это кулацкие подводы были отправлены в доро­гу. ...Крестьяне рассказывали о жутких картинах.., говорили, что были даже похороны замораживаемых детей кулаков, а в некоторых санях
1 Там же. С. 35-39.
59
лежали по три-четыре замороженных ребенка. Участвуя беспрерыв­но в гражданской войне с 19-го по 22-ой год, я не получил такого впе­чатления, как за эти два месяца моей работы в Баксинском районе по коллективизации и выселению кулаков»1.
Другой свидетель, ленинградский рабочий Иванов, весной 1930 г. побывал на родине, в Тарском районе Омского округа, вблизи мест кулацкой ссылки. О своих наблюдениях он пишет: «К высланным была приставлена охрана, которая обращалась с некоторыми очень грубо. Были случаи избиения палками. 18 мая мне пришлось наблю­дать такой факт: в Екатериновском сельсовете я увидел арестованных лишенцев и между ними женщин с грудными детьми, беременных на восьмом-девятом месяце и больных стариков. ...Врач признал, что женщины и некоторые другие больные очень слабы от недоедания. Между ними была одна женщина с грудным ребенком. Ребенок - одни кости. Когда ему дали сырую картошку, он стал ее есть, а ему всего был один год. Я попросил здесь же, во дворе, стакан молока и дал ему, он набросился на молоко с волчьим аппетитом. Я не мог удержаться от слез. Случай не единичный, так как высланных очень много. Были даже такие случаи, когда местные власти давали приказание, чтобы врачи не оказывали помощи лишенцам по пути следования. ...Под­водчики, ездившие зимой возить лишенцев за болото, рассказывают, что дорога усеяна брошенными вещами, сельхозинвентарем, трупами лошадей и людей (особенно много детей)...»2
Положением крестьян, потерявших всякие права и обреченных на ссылку, мог пользовать кто угодно. Не только любой замызганный «активист» имел над ними полную власть, но и для каждого желавше­го пограбить они представляли легкую добычу. По пути следования в ссылку многие «кулацкие» обозы грабились по нескольку раз. Со­общали также о «частых случаях изнасилования кулачек под видом обещания не высылать, под видом освобождения их мужей от ссылки или ареста»3.
Массовая депортация крестьян из районов Сибири в таежную глушь и на «стройки социализма» продолжалась в течение почти все­го 1930 г. начиная с февраля. Одновременно сюда прибывали эшело­ны семей Украины, Белоруссии и Татарии.
Общие итоги раскулачивания и депортации 1930 г. были очень внушительны. Из 76 334 крестьянских хозяйств Сибирского края, уч­
1 ГАНО. Ф. П-18. On. 1. Д. 813. Л. 555.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 3. Д. 57. Л. 81-82.
3 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 458. Л. 28.
60
тенных ОГПУ как кулацкие, было раскулачено 55 426, или 72 % (на Украине - 61 %). Высылке «по второй категории» в Сибирском крае подверглось 17 525 семей, в ДВК - 537 семей, что в целом составля­ло около 90 ООО человек. В то же время из других районов страны было сослано: в Сибирский край - 11 612 семей (49 801 чел.), в ДВК и рудники Алдана - 4 083 семьи (21 381 чел.). Всего: 15 695 семей -71 182 чел.1 Таким образом, за несколько месяцев Сибирь преврати­лась в зону небывалой крестьянской ссылки. К концу 1930 г. здесь, включая Дальневосточный край, сосредоточивалось 156 339 так на­зываемых кулаков - почти треть всех сосланных по стране. Больше было только в Северном крае - 42 %.
Несмотря на огромные масштабы депортации и насильственного обобществления имущества в деревне, эти акции не принесли ожи­даемых результатов. Уже к 10 марта Сибирский край был коллекти­визирован на 52 %2. Однако крестьяне успели уничтожить огромную часть производительных сил. Размеры материального ущерба в Си­бири оказались значительно выше, чем в других регионах СССР. В мае 1930 г. в секретной телеграмме ЦК ВКП(б) к Эйхе отмечалось, что «[в] Сибири допущены большие потери [в] животноводстве. Си­бирь может потерять союзное значение. Цифра потери скота превы­шает все другие районы, это ставит [под] угрозу план строительства маслозаводов... Наибольшее сокращение стада происходит [в] Сиби­ри [в] районах молочных. Если [на] Украине сокращение крупного рогатого скота составило 14 процентов, то в Сибири - 35-40-50, а по некоторым округам - 60»3.
Дополнительные сведения о материальных потерях приводились в отчете члена крайкома ВКП(б) М.Т. Зуева на партконференции в Барнауле в июне 1931 г. По его данным, в 1930 г. поголовье круп­ного рогатого скота в крае уменьшилось с 5867 тыс. до 3396 тыс., количество лошадей снизилось с 3522 тыс. до 2691 тыс., овец - с 11 064 тыс. до 6448 тыс. «С таким количеством скота, - сказал Зуев, -мы начали 1931 год»4.
В течение года экономике Сибири был нанесен огромный ущерб. Потеря за короткий срок почти 2,5 млн коров, свыше 800 тыс. лоша­дей, 4,6 млн овец наглядно свидетельствовала об авантюрном замыс­
1 ГА РФ. Ф. 9414. On. 1. Д. 1943. Л. 13, 34, 99,101.
2 ГАНО. Ф. П-2. On. 1. Д. 4117. Л. 193; Гущин Н.Я. Сибирская деревня на пути к социализму. Новосибирск, 1973. С. 291.
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 3. Д. 109. Л. 9.
4 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 4. Д. 67. Л. 9.
61
ле «сплошной коллективизации». Очевидность того, что выбранный план строительства колхозов может привести к окончательному разорению аграрного производства, заставила Сталина отступить. 2 марта 1930 г. в газете «Правда» была опубликована его известная статья «Головокружение от успехов», в которой лицемерно осуж­дались «перегибы зарвавшихся товарищей». Сталин постарался отмежеваться от тех, кто силой заставил крестьян войти в колхозы и допустил разграбление деревни. Однако вслед за этим, как обыч­но, местным руководителям было послано секретное письмо Полит­бюро, призванное смягчить резкий и неожиданный удар сталинской статьи по «товарищам». В письме давалось понять, что осуждение «ошибок» не ведет к каким-либо изменениям в политике коллекти­визации; отмечалось также, что скомпрометированный актив партии необходимо перетасовать таким образом, чтобы увести от серьезной ответственности.
Положение для партии в самом деле было критическим. Недо­вольство проводимой политикой по всей Сибири вызывало стихий­ные волнения, перераставшие в отдельных районах в вооруженные мятежи, нападения на представителей власти, массовый отказ от выполнения государственных повинностей. Выступления вооружен­ных крестьян были зафиксированы в Минусинском, Сретенском, Барабинском, Енисейском округах. Против них были использованы специальные отряды, составленные из милиционеров и членов парт­ячеек. Но особые волнения властям доставила массовая вспышка крестьянского возмущения в марте 1930 г. в Уч-Пристанском райо­не Бийского округа. Ее организатором неожиданно выступил один из уполномоченных ОГПУ Фрол Добытин. Действительные мотивы поведения этого человека не выяснены до сих пор. Известно лишь, что он поднял на восстание несколько сотен крестьян, а затем с их по­мощью арестовал в райцентре около 150 местных активистов и осво­бодил готовившихся к ссылке «кулаков». Созданный им вооружен­ный отряд сумел продержаться всего три дня. 12 марта восставшие были разбиты, а сам Добытин скрылся1.
1 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 467. Л. 317. См. также: Спецпереселенцы... С. 59-60. Барнаульский историк В.Ф. Гришаев выдвинул версию о том, что мятеж во главе с Добытиным был инспирирован аппаратом местного ОГПУ с целью провокации возмущенных крестьян. См. его статью: «Вот выдам себя за кулацкого главаря...» (К истории Добытинского восстания) // Алтайский сборник. Вып. 20. Барнаул, 2000. В целом, однако, не следует преувеличивать значение и масштабы крестьянского протеста. Настроения основной массы
62
Проявления недовольства выходили на поверхность и в самой партии. Сотни партийных и советских работников различного уров­ня в течение нескольких месяцев вели упорную борьбу с сопротив­лением крестьян в деревне, добиваясь выполнения директив ЦК, но после письма Сталина именно им пришлось стать объектом критики за «перегибы». Сталину потребовалось провести ряд дополнитель­ных мер с тем, чтобы успокоить работников партии и придать им уве­ренности, перед тем как начать новое наступление в деревне. С этой задачей в марте 1930 г. он направил в Сибирь Л.М. Кагановича. В те­чение месяца Каганович объезжал города и сельские районы огром­ного края, изучая настроения коммунистов и внушая им истинный смысл сталинского маневра. В тот же период в Сибирь для «восста­новления законности» был послан прокурор республики Крыленко. Его инспекция судебно-прокурорских органов продолжалась здесь почти полтора месяца. Крыленко знакомился с местной судебной практикой и условиями содержания в местах заключения; 23 апреля побывал на заседании чрезвычайной тройки при ПП ОГПУ, где с его участием было вынесено около 200 приговоров «кулакам»1. Часть времени он уделил также проверке списков раскулаченных и их обос­нованности.
Анализируя положение дел в регионе, Каганович и Крыленко по­лучили немало сведений о масштабе нарушений советских законов при проведении коллективизации, раскулачивании и «борьбы с вре­дительством» в хозяйственной сфере. Были выявлены также много­численные факты утраты судебно-следственными работниками своей самостоятельности и вмешательства в их работу сторонних организа­ций и лиц. В своих заметках о поездке в Сибирь Крыленко отмечал,
жителей деревни, хотя и выражали крайнее недовольство действиями влас­тей, но не приводили к активному сопротивлению. У чекиста Л.М. Заковско-го пассивная реакция крестьян вызывала даже циничные замечания. На за­седании партийной фракции Сибкрайисполкома 14 марта 1930 г. он расска­зывал: «Уполномоченный... переселяет один десяток хат, переселяет другой десяток хат, третий. Дошел до шестого десятка и видит, что собрать семена все-таки невозможно. Он говорит: "Отставить, переселяйтесь обратно". Если в таком селе нет массовых крестьянских выступлений, если в таком селе не отрывают голову этому уполномоченному по сбору семян, то мы должны все-таки констатировать, что у нас удивительно хорошие бедняцко-середняцкие массы, ибо ведь это такое издевательство среди бела дня, которое просто без всякой пользы, без всякого толку производят над нашей деревней» (ГАНО. Ф. П-2. Оп.2.Д. 449. Л. 51).
1 Архив УФСБ по НСО. Протоколы троек за 1930 год. Л. 270-274.
63
что «суд и прокуратура здесь, в основной периферийной своей ячей­ке, фактически исчезли как орган... слились с общим административ­ным механизмом, превратились в гибкое, послушное орудие в руках любого из местных руководителей»1.
21 апреля 1930 г. Каганович и Крыленко провели совместное со­вещание с членами бюро крайкома и работниками судебно-правовой системы, на котором заслушивались сообщения краевого прокурора Г.Я. Мерэн и председателя крайсуда Б. Арсеньева. В ходе обсуждения резкой критике была подвергнута практика «огульного раскулачива­ния» и «необоснованного привлечения к суду». Говоря о работниках судебного аппарата, Крыленко сказал, что «они сейчас затырканы» и одновременно предупредил, что прокуратура РСФСР станет «на­казывать тех, кто будет давать какие-либо директивы» судебным и прокурорским работникам2.
С весны 1930 г. в осуществлении политического курса партии произошли некоторые перемены, указывавшие на то, что нормы «ре­волюционного правосознания», по которым действовала масса упол­номоченных в деревне, в дальнейшей практической работе должны были уступить место «укреплению социалистической законности». В первую очередь были введены ограничения на самочинные раску­лачивания и высылку крестьян. Это означало, что «работу по лик­видации кулаков» могло проводить только ОГПУ. Вместе с тем мес­тным судебным органам от имени краевого суда давалось указание немедленно прекратить массовые суды за убой скота и закрыть все судебные иски по обязательным поставкам продовольствия, «моти­вируя это недородом».
Следующим шагом стало освобождение многих крестьян из мест заключения. К середине апреля 1930 г. в Сибири власти выпус­тили на свободу 1613 чел., 257 возвратили из ссылки как «незаконно сосланных», 3272 восстановили в избирательных правах, одновре­менно 2088 крестьянам возвратили «неправильно отобранное» иму­щество3.
После того как нажим на деревню значительно ослаб и было объ­явлено о «борьбе с перегибами», крестьяне стали выходить из колхо­зов. В течение одного месяца из колхозов выбыло 276 945 хозяйств. К лету 1930 г. численность коллективизированных хозяйств в Си­
1 Крыленко Н. Из итогов сибирских впечатлений // Советская юстиция. 1930. № 15. С. 3.
2 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 458. Л. 22.
3 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 104. Л. 165; Ф. П-2. Оп. 2. Д. 458. Л. 31.
64
бирском крае снизилась с 52 до 19 %у. Первый этап колхозного стро­ительства завершился провалом.
Но продолжать и дальше наступать на деревню такими способа­ми, которые выбрал Сталин, действительно было невозможно. Опыт первых месяцев показывал, что простое расширение репрессивных и конфискационных мер не способно принести ожидаемых резуль­татов и вызывает у крестьян лишь разрушительную реакцию. Более того, новые акции насилия могли окончательно парализовать сель­скохозяйственное производство.
Летом 1930 г. появились первые признаки голода. Секретные сводки ПП ОГПУ в Сибири сообщали в Москву, что «в ряде райо­нов нищенство принимает массовый характер. ...Наблюдаются фак­ты употребления в пищу протравленных семян, в связи с чем зареги­стрированы случаи отравления. По-прежнему продолжают фикси­роваться факты употребления в пищу павших животных. Отмечены отдельные попытки к самоубийству на почве голода»2.
Эту картину ПП ОГПУ в своих обзорах дополняло некоторыми подробностями: «В с. Громогласовка Борисовского района Омского округа голодает до 60 семей. Из-за отсутствия хлеба беднячка Кули-нич питалась павшими животными, а затем отравила себя и своих детей мышьяком, но благодаря своевременно оказанной помощи от смерти все спасены. ...В с. Кучук Павловского района Барнаульско­го округа наблюдается массовое нищенство. Большинство бедняков и маломощных середняков совершенно не имеют продовольственно­го хлеба. В этом же округе, в с. Калистратиха Шадринского района бедняк Медведев ходит на скотное кладбище и обрезает у павших животных еще не сгнившее мясо, которым и питается. В этом же ок­руге, в с. Шатуново Залесовского района от употребления в пищу протравленного семзерна отравилось шесть человек крестьян»3.
Угрожающее положение с продовольственным обеспечением по­будило секретаря Эйхе обратиться с требованием к Сталину. Эйхе послал телеграмму, в которой настаивал на вскрытии неприкосновен­ных запасов. «Продовольственное положение края, - писал он, - ста­новится исключительно тяжелым. Характеристика положения, изло­женная в нашей докладной записке от 12 мая, с каждым днем изменя­ется в худшую сторону. В ряде городов начинаются отдельные волне­
1 ГАНО. Ф. П-2. On. 1. Д. 4117. Л. 193; Гущин Н.Я. Сибирская деревня... С 299.
2 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 474. Л. 3.
3 Там же.
65
ния рабочих. В Барнауле это положение охватило ряд предприятий, забастовочные настроения преодолеваются с большим трудом. На почве продовольственных затруднений - недовольство рабочих, име­ли место отдельные случаи вредительства. В исключительно тяже­лом положении находится снабжение водников, что тормозит, а мес­тами срывает работу водного транспорта. Под значительной угрозой срыва работ находятся новостройки, в частности, ударная работа по­стройки дороги Новосибирск - Кузнецк. Острые продовольственные затруднения в деревне в ряде округов срывают сев, вызывают час­тичное проедание семфондов. Многочисленны волынки бедняков, середняков, предъявляющих требования местным советам в отпус­ке хлеба. Имеется в ряде случаев растаскивание запасов амбаров; что угрожает некоторым уменьшением централизованных фондов, находящихся в глубинках. В ряде городов запасы хлеба измеряются несколькими днями. Таково положение в Новосибирске, Барнауле. Наши требования изложенные в вышеуказанной докладной запис­ке являются минимумом, без удовлетворения которого выхода нет. Настаиваем на немедленном разрешении предъявленных нами тре­бований: разбронировании неприкосновенного фонда, госхлебфонда, завоза в Сибкрай из других областей 67 ООО тонн, а также покрытия хлеба нарядами на вывоз в Монголию, Якутию, Алдан»1.
Экономическое и социальное разорение, вызванное насилием в ходе коллективизации, стало потрясением и для партии. Рядовые ее члены, особенно из тех, кто не до конца порвал связи с крестьян­ством, уходили из ее рядов, другие на своих невысоких постах стара­лись отыскивать лазейки в системе государственных сборов, чтобы как-то облегчить населению тяжесть повинностей, и часто расплачи­вались за это личной свободой. Многие местные руководители были исключены из партии за «правый уклон». В целом, однако, партия оставалась послушным орудием Сталина. Лишь на отдельных ее эта­жах вспыхивали различные конфликты между расчетливыми испол­нителями и сторонниками более умеренной политики. Один из таких конфликтов разразился осенью 1930 г. в среде высших партийных ру­ководителей Сибири. В центре разногласий оказалась фигура главно­го сталинского представителя Эйхе, против которого одновременно выступила половина членов бюро крайкома партии во главе с пред­седателем Сибкрайисполкома И.Е. Клименко и вторым секретарем крайкома В.Н. Кузнецовым. В числе противников Эйхе оказались также два руководителя отделов крайкома, В.Ю. Егер и Н.П. Крылов,
1 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 97. Л. 199.
66
председатель краевой контрольной комиссии Ф.Ф. Ляксуткин, зам. председателя крайисполкома Н.С. Базовский, лидер профсоюзов Сибири Г.В. Баранкин и руководитель крупнейшего угольного тре­ста Я.К. Абрамов.
По условиям времени интрига такого масштаба уже не могла раз­виваться открыто, посредством дискуссий или голосований, поэтому выступление группы приобрело форму заговора. Заговорщики при­надлежали к числу тех коммунистов, которых возмущали «крайнос­ти» в политике, проводимой Сталиным, но не сама политика. Оли­цетворением этих «крайностей» в Сибири и был Эйхе. Подготовка к выступлению происходила в июле, после возвращения сибирской делегации с XVI партсъезда. Воспользовавшись временным отсут­ствием Эйхе в Новосибирске в связи с выездом на курорт, его оп­поненты составили коллективное письмо-обращение в ЦК ВКП(б), в котором попросили заменить первого секретаря крайкома. В сво­ем узком кругу участники группы выражали недовольство тем, что Эйхе слишком услужлив перед Кремлем, что он «позволяет грабить Сибирь» и «не дает отпора ЦК»1. Однако изложить это напрямую в письме к Сталину они как правоверные большевики не осмелились. Все их претензии и требование убрать Эйхе из Сибири свелись к кри­тике его личных качеств. Письмо ставило Эйхе в упрек неумение сплотить партактив, злоупотребление административными мерами, а также стремление брать на себя функции советского аппарата. За­ключительным мотивом письма звучало обвинение в том, что Эйхе имеет очень низкий уровень политического образования.
Но даже в такой форме планы противников Эйхе не могли быть приняты Сталиным. После того как письмо заговорщиков было до­ставлено в Политбюро, Сталин решил не разменивать фигуру пре­данного исполнителя на кого-либо другого, но примерно наказать тех, кто пытается нападать на его кадры. 20 августа 1930 г. ЦК ВКП(б) издал постановление «О беспринципной групповщине в Сибирской парторганизации»2. Все обвинения против Эйхе в нем признавались «насквозь фальшивыми», участникам группы объявлялся выговор, а наиболее активные из них лишались своих постов.
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 3. Д. 4. Л. 33. Подробнее об этом см.: Демидов В.В. Что стояло за сибирской «беспринципной групповщиной» в 1930 г.? // Пар­тийный вестник. 1989. № 18; Папков С. А. Заговор против Эйхе // Возвраще­ние памяти. Новосибирск, 1991.
2 Правда. 22 августа 1930 г.
67
Этим постановлением в «деле о заговоре» была поставлена точ­ка. Эйхе еще прочнее закрепил свои позиции. Его окружение сме­нилось едва ли не полностью. Освободившиеся посты в руководстве Сибирью заняли выдвиженцы из нижних номенклатурных эшело­нов: Л.А. Папардэ, И.Г. Зайцев, И.И. Ляшенко, М.В. Зайцев и неко­торые другие. На пост председателя крайисполкома вместо снятого И.Е. Клименко Сталин прислал Ф.П. Грядинского - бывшего пи­терского рабочего, работавшего до этого председателем исполкома Центрально-Черноземной области и заместителем наркома торговли РСФСР. Новым кадрам, занявшим руководящие посты в крайкоме, исполкоме и других органах власти и управления, предстояло при­нять участие в дальнейшем разрушении деревни.
Эскалация насилия в сибирской деревне в 1930 г., вылившаяся в массовый террор, значительно ускорила процесс ликвидации на­иболее активной части сельских производителей и одновременно привела к депортации самих хозяев с их семьями из районов коллек­тивизации. Она позволила осуществить некоторую часть плана объ­единения крестьян в колхозы. Однако общий результат первого эта­па принуждения в коллективизации оказался провален. Тем не менее развитие событий в этот период не указывало на то, что руководство страны намерено изменить методы дальнейшей коллективизации. При той стратегии в отношении крестьян, которую руководство стра­ны продолжало отстаивать, пользуясь поддержкой партии, потреб­ность в репрессивных мерах оставалась очень высокой. Не прибегая к новым актам насилия, режим уже не мог продвинуться вперед в ре­ализации своих необычных планов переустройства деревни.
Война за колхозный строй
Неудавшаяся попытка заставить крестьян принять колхозный строй послужила причиной изменения дальнейшей тактики наступ­ления в деревне, в том числе и в применении репрессивных мер. На­кануне подготовки к новому этапу коллективизации в стране была проведена организационно-территориальная перестройка. В ходе реформы внутренних административных границ осенью 1930 г.1 в сельских районах был увеличен партийно-государственный аппа­
1 В этот период система округов была упразднена. Основной админист­ративно-территориальной единицей стали районы. Одновременно Сибирс­кий край был разделен на две части: Западно-Сибирский край (172 района с 8,1 млн чел.) и Восточно-Сибирский край (143 района с 1,5 млн чел.) (Адми-
68
рат и усилен централизованный контроль. Существенной коррек­тировке подвергся механизм управления ходом коллективизации и ликвидации кулаков. Действия райкомов партии и райисполкомов теперь ставились под наблюдение краевых уполномоченных, кото­рым поручалось исключить бесконтрольные акции раскулачивания, свойственные первым месяцам 1930 г. Уполномоченные крайкома и крайисполкома, подобранные из числа работников краевых орга­низаций, направлялись в райкомы и РИКи, откуда осуществлялось непосредственное руководство уполномоченными и организаторами нижнего уровня. Каждый из уполномоченных действовал только на определенной территории и наделялся объемом прав, соответствую­щим его статусу. Важнейший набор функций имел уполномоченный крайисполкома1. В сферу его ответственности включалось несколько районов одного из бывших округов. Прибывая на место, он под своим руководством должен был создать «пятерку» в составе секретаря РК ВКП(б), председателя РНК, уполномоченного ОГПУ и председателя райколхозсоюза. «Пятерке» поручалось составить предварительные списки кулаков по деревням, используя налоговые данные, информа­цию ОГПУ и милиции. Одновременно списки требовалось послать телеграфом в комендантский отдел крайисполкома для выделения нарядов на вагоны. После этого уполномоченные РИКа доставляли списки в сельсоветы, где с их участием создавались «сельские комис­сии», задачей которых являлось проведение списка кандидатур, под­лежащих выселению, через общее собрание жителей села. В функции «сельской комиссии» входило «наблюдение за кулаками, подлежа­щими выселению, на предмет: предотвращения побегов, распродажи, уничтожения имущества, раздачи его родственникам и прочих анти­советских выступлений»2.
В декабре 1930 г. начался очередной этап коллективизации. Став­ка по-прежнему делалась на голое насилие, но сама кампания теперь осуществлялась в несколько приемов. 11 декабря 1930 г. по указанию ЦК ВКП(б) Западно-Сибирский крайком принял решение о «спе­циальных репрессивных мерах против кулачества»3. В каждом из 20 районов, где предстояло создать новые колхозы, от 20 до 50 кре­
нистративно-территориальное деление Сибири: Справочник. Новосибирск, 1966. С. 117).
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 3. Д.57. Л. 96 («Памятка уполномоченному крайис­полкома по проведению коллективизации и ликвидации кулачества»).
2 Там же.
:! РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3207. Л. 143.
69
стьянских хозяйств были подведены под ликвидацию по норме 3 % из района. Крайком дал указание конфисковать у них имущество и до 20 января 1931 г. выселить из зоны коллективизации1. Эта акция за­вершилась тем, что из 21 района было депортировано 725 семей в со­ставе 3340 чел.2
В марте 1931 г. кампания по выселению была возобновлена. На этот раз она проводилась в 14 других районах Западно-Сибирского края и 7 приграничных районах Восточной Сибири. Но «квоты» на ликвидацию требовали уже значительно больше жертв. Первона­чально было выселено 2200 семей, а затем еще 1051 семья3. В целом, только за весну 1931 г. в ходе этих локальных операций в Сибири было ликвидировано 16 113 крестьянских хозяйств, в результате чего 80 804 жителей деревни лишились места своего проживания4.
Воздействуя подобными мерами на крестьян, остававшихся вне колхозов, к середине апреля удалось обобществить 38 % хозяйств5. Таким образом, продвижение к цели сплошной коллективизации происходило значительно медленнее, чем год назад. В ходе весенней депортации 1931 г., начавшейся по инициативе региональных пред­ставителей, Политбюро решило значительно радикализовать про­цесс дальнейшего выселения и обобществления индивидуальных хо­зяйств. Оно постановило организовать кампанию тотальной «очист­ки» районов коллективизации от кулаков для того, чтобы превратить деревню в сплошной колхоз. Местным властям был отдан приказ вы­яснить действительное местонахождение и депортировать всех кула­ков, включенных в списки раскулаченных, а также бежавших с места жительства или из ссылки, принятых в колхозы или устроившихся на работу в городах, шахтах и на стройках. Задание о «полной очистке от кулаков», оформленное как меморандум ОГПУ от 15 марта 1931 г., распространялось на все области страны6.
Эта новая полномасштабная операция готовилась с большей тща­тельностью, чем предыдущая, 1930 г. До начала ее были проведены
1 Там же.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 238. Л. 34.
3 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 124. Л. 30; История коллективизации сельско­го хозяйства в Восточной Сибири (1927-1937 гг.): Документы и материалы. Иркутск, 1979. С. 163 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 122. Л. 158.
4 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 238. Л. 21.
5 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 124. Л. 30.
6 Спецпереселенцы в Западной Сибири. Весна 1931 - начало 1933 года. Новосибирск, 1993. С. 35-36.
70