Thursday, May 22, 2014

3 С.А.Папков Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири

подробные расчеты предстоящих затрат, распланированы маршруты передвижения конвоев, учтены даже национальные аспекты кампа­нии. Содержание подготовительных мер более подробно раскрывает телеграмма Эйхе, посланная Сталину в марте 1931 г. В ней говори­лось: «Бюро Крайкома в соответствии с решением ЦК ВКП(б) пос­тановило произвести в период с 10 мая по 10 июня экспроприацию и выселение всех кулацких хозяйств края. Ориентировочная конт­рольная цифра определена в 40 ООО кулацких хозяйств. Будут экс­проприированы и высланы все твердо установленные кулацкие хо­зяйства (с главами и без них) и кулаки-единоличники сельских и го­родских местностей края, в том числе и кулаки, проникшие и осевшие в колхозах, совхозах и промпредприятиях, исключение будет сделано для тех кулацких хозяйств, которые имеют в составе членов семьи действительно активных в прошлом красных партизан, или членов семьи, находящихся в данное время в Красной Армии, а также для хозяйств татаро-бухарцев и западных национальностей, кроме ку­лаков-немцев, которые будут также экспроприированы и высланы. Принимая решение о выселении кулаков-немцев, бюро Крайкома ис­ходило из следующих соображений: Немецкий район (бывш. Славго-родского округа) коллективизирован к 20 апреля на 80 %... Во многих немецких населенных пунктах коллективизировано 100 % бедняцко-середняцких хозяйств...
К выселению намечены также баи и кулаки из Ойротской и Ха­касской национальных областей. Учитывая национальные особен­ности этих областей, особую сложность проведения там работы по выселению, бюро Крайкома поручило специальной комиссии устано­вить отдельные сроки выселения и разработать ряд дополнительных мероприятий, обеспечивающих наиболее безболезненное выселение баев и кулаков из Ойротии и Хакасии. Все кулацкие хозяйства бу­дут высланы в мало и совершенно необжитые северные районы края: Каргасокский, Чаинский, Колпашевский, Зырянский, Сусловский и Новокусковский. Вся работа по организации переселения поручена ПП ОГПУ т. Заковскому...»1
Намечавшаяся операция по своим масштабам почти втрое долж­на была превосходить акцию выселения 1930 г. По предваритель­ной оценке, составленной в ОГПУ, предстояло переселить в лесную глушь и на промышленные стройки не менее 160 тыс. человек. Для перемещения данного количества людей были определены 43 пункта погрузки на железной дороге и водных путях, 3 пункта концентра­
ГАНО. Ф. P-47. Оп. 5. Д. 124. Л. 31-33.
71
ции - Томск, Ижморка и Суслово, 32 места выгрузки в зоне тайги. Го­товились 73 эшелона и 222 водных каравана с вооруженной охраной и «чекистским обслуживанием» в количестве 3620 человек. В план депортации входило также создание пяти новых комендатур в соста­ве 120 спецпоселков со штатом 410 человек и сетью осведомителей1. В связи с предстоящим переселением необычного количества кула­ков в операцию планировалось вовлечь крупные отряды милиции. В их задачу входило выявление укрывающихся и беглых крестьян, а также конвоирование этапов.
На очередную фазу раскулачивания и депортации крестьянство ответило естественным образом: оно вновь стало в панике уничто­жать скот и птицу, распродавать имущество или раздавать его одно­сельчанам. Многие семьи выгоняли скот со двора и пытались бежать из деревни. Но большинство крестьян, внесенных в списки подле­жащих выселению, уже смирилось с трагической участью и не про­являло активного сопротивления ссылке. Некоторые официальные сводки показывают, что в ходе майской операции значительное число крестьян добровольно прибывало на сборные пункты для отправки на север.
К июню 1931 г. основная часть плана ликвидации была завершена. Депортации подверглось 39 788 крестьянских хозяйств, большинс­тво которых представляли крестьяне-единоличники. Одновременно также органы ОГПУ и милиции изъяли 2422 «кулаков» в колхозах, 586 - в совхозах, 928 - на предприятиях и 226 - в госучреждениях2. В закрытом письме Запсибкрайкома ВКП(б) «О завершении сплош­ной коллективизации» отмечалось, что «экспроприация и выселение в мае 39 788 кулацких хозяйств прошла успешно. Обреченный клас­совый враг оказался неспособным на открытое сопротивление благо­даря активной поддержке наших мероприятий со стороны подавля­ющего большинства колхозных батрацко-бедняцких и середняцких масс. Парализовала его также та большая подготовительная работа, которая была проделана органами ОГПУ, особенно по ликвидации активных контрреволюционных кулацких гнезд»3.
Чем меньше крестьян-единоличников оставалось в деревне, тем выше поднимался процент коллективизации. После майской ликви­дации кулаков в Сибири колхозников стало на 10 % больше. На со­
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 238. Л. 216, 257.
2 Гущин Н.Я. Сибирская деревня... С. 440.
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 234. Л. 4; См. также: Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Классовая борьба... С. 247.
72
вещании в Крайкоме ВКП(б) Заковский говорил: «Мы имеем теперь достаточно благоприятные политические показатели по основной части сибирской деревни после выселения 40 тысяч кулацких семей на север. Деревня теперь находится в более устойчивом политическом положении» Для партии это был единственный серьезный результат ее политики в деревне. Но именно его она добивалась, не считаясь ни с какими жертвами. Благоприятные «политические показатели» от­крывали неограниченные возможности получать богатства сельского хозяйства, ничего не давая за них взамен. Политическое руководство, однако, не считало свою задачу решенной в полном объеме. Главной проблемой для него оставалась половина неколхозных крестьян. Эти 50 % были постоянным источником внутреннего разложения колхозов и признаком слабости партии. Ни один последовательный большевистский организатор не мог признать, что сосуществование единоличника и колхоза могло быть полезным для партии в данный период.
В июле 1931 г. по инициативе Эйхе и Заковского Запсибкрайком ВКП(б) обратился в Политбюро с предложением провести «допол­нительную операцию по выселению вновь выявленных кулацких хозяйств в количестве 10-15 тысяч человек»2. Когда вопрос пред­ставлялся уже решенным, и местные власти стали вновь выселять из деревни группы крестьянских семей, процесс депортации внезапно был остановлен. 20 июля 1931 г. Политбюро приняло постановление отклонить ходатайство о дополнительном выселении ввиду неготов­ности хозяйственных органов к приему и устройству в местах ссылки новых групп депортируемых3.
Основания для принятия такого решения действительно были вескими, поскольку в северных районах Сибири, куда свозились де­сятки тысяч крестьян и другие категории ссыльных, сложилась не­управляемая ситуация. После массовой переброски туда весной-ле­том 1931 г. семей высланных сибирских жителей и 20 тыс. крестьян Украины население здесь более чем удвоилось. Для организаторов депортации стало вполне очевидным, что разместить на неосвоенном пространстве огромное количество людей практически невозмож­но, как невозможно поддерживать их существование и обеспечить полезное трудоустройство. Организационная неразбериха и отсут­ствие элементарных жизненных условий вызвали повальное бегство
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 156. Л. 143.
2 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 257-А. Л. 53.
3 Спецпереселенцы... С. 314.
73
ссыльных и массовую гибель людей. Это указывало, что политика изоляции кулаков и их «трудового перевоспитания» по существу превратилась в операцию, лишенную всякого смысла и политическо­го оправдания.
С другой стороны, ситуация поставила массу проблем для самих властей: она вызывала серьезную угрозу беспорядков, восстаний, эпи­демий и разгула преступности. В одном из запросов в крайисполком в июле 1931 г. Заковский просил принять срочные санитарно-эпиде­миологические меры «ввиду исключительно тяжелого санитарного состояния районов со спецпереселенцами, наличия в большинстве комендатур инфекционных заболеваний: сыпной и брюшной тиф, кровавый понос, корь, скарлатина, натуральная оспа и другие, кото­рые по отдельным комендатурам достигают больших размеров»При таких обстоятельствах руководство страны вынуждено было принять решение о прекращении массовых депортаций крестьян. Секретная инструкция ЦК ВКП(б), утвержденная в августе 1931 г., позволяла производить дальнейшее выселение «в индивидуальном порядке не­большими группами семейств» при условии «точного определения возможности хозустройства их по месту выселения»2.
Уменьшив планы депортаций, руководство страны продолжало оказывать мощное давление на деревню, используя жесткие адми­нистративные и репрессивные меры. Кампании хлебозаготовок, под­крепляемые сезонными арестами и ссылкой, принудительное обоб­ществление скота, наказание штрафами и ссылкой единоличников, не засевающих свои поля, искусственно завышенные налоги, «стра­ховки», «культсборы» и другие повинности составляли части единого механизма воздействия на сельских жителей и побуждения их к при­нятию новых форм социальной и хозяйственной жизни. Особенно жесткий характер имела кампания хлебозаготовок и конфискации скота осенью-зимой 1931 г. Контроль властей распространялся уже повсеместно, поэтому возможности избежать поборов сводились к минимуму. Понятие «излишков» больше не употреблялось. Его за­менили категории «государственные обязательства» и «твердые за­дания». План заготовок 1931 г. был совершенно нереальный. За счет искусственного завышения урожайности размеры его по сравнению с предыдущим годом были увеличены вдвое. Многие местные руко­водители пытались возражать, но крайком, имея серьезные предуп­реждения от Политбюро, оставался непреклонным. Для всех едино­
1 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 121. Л. 55.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 156. Л. 8.
74
личников была введена погектарная норма поставки зерна, которая соответствовала нормам ближайшего колхоза. От выполнения этой нормы зависела теперь судьба хозяина и его семьи.
В сентябре 1931 г. Эйхе отдал распоряжение «начать решительное применение мер репрессии в отношении хозяйств уклоняющихся от выполнения плана хлебозаготовок» и организовать показательные судебные процессы с вынесением суровых приговоров1. Местные власти и заготовительный аппарат приступили к конфискации про­дуктов, ясно осознавая, что крестьян ожидает тяжелая участь. Неко­торые работники сообщали в верхние инстанции: «Мы работаем по хлебозаготовкам, даем твердые задания нереальные, делаем изъятие хлеба и даже страшно становится от того, что берем хлеб весь до зер­на у труженика-крестьянина, но как иначе выходить из положения -не знаем»2.
Производя конфискации продовольствия у крестьян, власти од­новременно подавляли всякие попытки к сопротивлению. К концу заготовительного сезона только в Западно-Сибирском крае за от­каз сеять, за укрывательство хлеба и служебную халатность было осуждено не менее 9 тыс. человек. К этому списку следует прибавить еще несколько тысяч крестьян, арестованных в результате опера­ций ОГПУ по ликвидации «контрреволюционных кулацких гнезд». О масштабах таких операций свидетельствует тот факт, что в районах Алтая в сезон 1931-1932 гг. оперсектор ОГПУ во главе с И.А. Жабре-вым ликвидировал 165 «организаций и группировок» численностью 2529 человек3.
В октябре 1931 г., в разгар кампании хлебозаготовок, было вновь организовано принудительное обобществление и изъятие скота у крестьян. Эти акции продолжались до конца года, хотя официально именовались «месячником животноводства». Деревню в очередной раз охватила паника, последствием которой стала новая стихийная волна забоя крупного и мелкого скота в индивидуальных хозяйствах. В итоге совокупные потери в аграрной экономике Сибири вновь рез­ко увеличились: общее поголовье стада в крае к началу 1932 г. сокра­тилось с 10 412,8 тыс., имевшихся в 1931 г., до 799,1 тыс.4 Но даже при условии сокращения крестьянами своего хозяйства до простой потребительской нормы, власти находили способы принудить их
1 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 186. Л. 21.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 242. Л. 168.
3 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 167. Л. 119.
4 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 5. Д. 541. Л. 125.
75
к подчинению. Для выполнения заданий Политбюро по поставкам скота Запсибкрайком потребовал покрыть дефицит в плане загото­вок за счет последних крестьянских коров. Председатель крайиспол­кома Грядинский лично отдавал приказание райисполкомам отни­мать скот у «крестьян-однокоровников» и малосемейных в случае невыполнения плана1. В результате только в южных районах Сибири власти забрали последнюю корову у 60-70 % крестьян-единолични­ков. «Вернее, не взяли только у красноармейских семей и красных партизан и у отдельных вдов и инвалидов, - уточнял один из упол­номоченных, работавший в этот период в деревне, - что касается кол­хозников, взято последних коров более 1000 голов из 9900 колхоз­ных хозяйств», - сообщал он о районной кампании2.
Для основной части деревни последствия этих изъятий имели трагический характер. С первых месяцев 1932 г. в главных сельскохо­зяйственных районах Сибири разразился голод. К весне положение стало критическим: появились многочисленные случаи голодных смертей и отравлений суррогатами. В связи с обострением продо­вольственного обеспечения резко возросли массовый выход крес­тьян из колхозов и переселение в города. Секретарь Бийского райко­ма ВКП(б) В. Остроумова в письме к Эйхе 4 марта 1932 г. отмечала: «В районе с каждым днем атмосфера становится все сгущеннее. Весь день идут ходоки, делегации, секретари ячеек, учителя с одним кри­ком: «Хлеба!» Напор приходится выдерживать невероятный, причем тем труднее, что начинаются колебания в активе, заявления членов бюро, что «даже в 21 году так не голодали». ...У меня сейчас все мыс­ли сосредоточены на том, где набрать хлеба для того, чтобы в горячую пору сева подкормить основную массу колхозников. ...Больше всего боюсь, чтобы не разбили амбары»3.
Сообщения прокурорских работников с мест лишь частично от­ражали положение, которое переживали жители деревни: «В селах Ярки, Корнилово и Верхне-Телеутское Каменского района есть се­мьи, которые совершенно голодают, питаются исключительно ле­бедой и корнями от кочек, которые толкут в ступе. Нуждающиеся в хлебе продают последнее имущество на базаре в г. Камне и поку­пают лебеду, которая стоит 15 рублей мешок, или отруби, стоящие 40 рублей мешок. Муки на базаре нет. По словам прокурора, особен­но нуждается в помощи с. Долганка, где много семейств уже продол­
1 ГАНО. Ф. П-7. On. 1. Д. 267. Л. 186.
2 Там же. Л. 192.
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 207. Л. 34.
жительное время питается исключительно лебедой и разной пада­лью. Остро стоит вопрос и в самом г. Камне, где тарифицированное население получает пайки в 200-300 грамм. Некоторые учреждения совершенно сняты с довольствия. ...На почве таких затруднений в го­роде развились нищенство и кражи. ...Участились случаи подброса детей в разные учреждения - госбанк, контору ЦРК, горамбулато-рию. За один день 14 марта таких случаев было пять.
По сообщению омского прокурора из 12 обследованных им колхо­зов в 10 нет продфонда. ...В Быстро-Истокском районе, в селах Соло­вьиха и Нижняя Покровка зарегистрированы случаи, когда колхоз­ники едят павших лошадей и свиней...
Прокурор Алексеевского района сообщает о систематическом бегстве населения из сел в города. Например, из пос. Савского за одну ночь выехало в город 60 хозяйств...»1
Голод в Сибири имел очень тяжелые последствия. На основе пе­реписки районных организаций с краевыми учреждениями можно утверждать, что в 1932-1933 гг. от систематического недоедания страдала подавляющая часть населения края. Особенно бедствовали крестьяне степного (зернового) пояса, где поиски пропитания для людей были предметом ежедневных мучительных забот. Доклады, поступавшие из районов Алтая, Омска, Томска и Кулундинских сте­пей, информировали о появлении массового нищенства детей и ста­риков, о развившемся воровстве, грабежах и случаях самоубийств на почве голода. Число этих сообщений особенно возросло в связи с по­явлением в южных регионах Сибири десятков тысяч казахов, бежав­ших из районов традиционного кочевья в результате безумного экс­перимента по насаждению оседлости. Лишенные каких-либо источ­ников существования, взрослые и дети-беспризорники из Казахстана представляли трагическое зрелище. Они бродили по селам и городам, выпрашивая подаяние или воруя продукты, когда ничего другого уже не оставалось. Свидетели событий тех лет сообщали, что «мертвых казаков собирают по дорогам и кладут точно дрова кучей»2.
Картину голода 1932 г. в его эпицентре правдиво передает пись­мо-жалоба крестьянина деревни Черноусовка Омского округа Усти-на Дробатенко, посланное председателю ЦКК-РКИ Я. Рудзутаку. Автор писал: «У нас за первый квартал умерло от голода и холода
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 255. Л. 126-128.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 5. Д. 543. Л. 67 об. См. также: Познанский B.C. Со­циальные катаклизмы в Сибири: голод и эпидемии в 20-е - 30-е годы XX в. Новосибирск, 2007.
77
90 человек. Сейчас хоть бурьяны есть, можно питаться. Всех собак переели, даже дохлых, санитарной комиссии не надо, собирать [ей] нечего. Кое-где в колхозе оставался силос, им питались, но уже кон­чили, а нового еще нет. Но рядом у нас, 10 километров, - Казакстан. Там еще "лучше" обстоит дело. По дорогам валяются только кости людей, и детишки оставлены в юртах. Их живыми черви точат. Мы проехали 120 верст и живых встретили только три человека. Броше­но все имущество и разошлись кто куда. ...У меня самого нет хлеба 21 день, детишки умирают с голоду, и сам скоро [умру], но зато я был партизан с 19 по 22 год. Я сейчас не могу знать - советская ли это власть или нам мстит буржуазия?»1
Со стороны властей были предприняты меры, чтобы скрыть ин­формацию о голоде. Любые сведения на эту тему, циркулировавшие внутри партии, представляли государственную тайну. В условиях, когда сам факт голода не признавался, систематический учет голода­ющих и реальная помощь для них были невозможны.
В деревне между тем силой закреплялся новый советский поря­док. После того как масштабы коллективизации превысили 50 %, и государственный сектор экономики стал преобладающим, Полит­бюро приняло чрезвычайные меры по охране государственной соб­ственности. В августе 1932 г. был опубликован Декрет ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества госпредприятий, колхозов и коопера­ции и укреплении общественной (социалистической) собственнос­ти», известный как Указ от 7 августа. Декрет сопровождала секретная инструкция Верховного суда и ОГПУ от 13 сентября 1932 г., утверж­денная ЦК ВКП(б), в которой определялся порядок применения пос­тановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа. Она устанавливала для расхитителей лишь два вида наказания: 10 лет лишения свободы для «трудящихся единоличников и колхозников» и расстрел - для всех остальных. Закону придавалась также обратная сила. Его действие допускалось «в отношении преступлений, совершенных до издания закона, в случаях, когда преступления имеют общественно-полити­ческое значение»2. В дальнейшем властям пришлось смягчить неко­торые аспекты применения закона. Приговоры к расстрелу заменя­лись лагерными сроками, но общая судебная практика и после этого оставалась чрезвычайно суровой. В Сибири, как и в других регионах,
1 ГАНО. Ф. П-7. Оп. 1. Д. 267. Л. 82-83. Полный текст этого письма опуб­ликован в работе: Малышева М.П., Познанский B.C. Голод на юге Западной Сибири в начале 30-х годов // Гуманитарные науки в Сибири. 1995. № 1.
78
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 13. Д. 1. Л. 116.
действие закона носило карательный характер, в соответствии с об­шей идеологией сталинского законодательства. Как показывают офи­циальные документы, наиболее распространенным видом крестьян­ских посягательств, против которых применялся закон, было среза­ние колосьев, скрытый (большей частью в ночное время) обмолот не заскирдованного хлеба и кража хлеба в снопах. За эти нарушения крестьянам, как правило, выносились обвинения по пунктам, предус­матривавшим наиболее строгие меры наказания. Судебную практику по данному закону характеризуют сводки Западносибирской крае­вой прокуратуры, в которых подобраны случаи, квалифицируемые как наиболее «злостные хищения»:
«В деревне Каргополово Лушниковского района кулачки Кон­дратьева и Панова были задержаны на полях сельхозартели "Побе­да" с двумя мешками срезанных ими колосьев (по 10 лет лишения свободы). ...Анучин с поля колхоза "Призыв Сталина" похитил воз свежесжатой ржи, но был выслежен и опознан сторожем. При обыске у него нашли в постели 10 килограммов срезанных колосьев, 4 кило­грамма свежеобмолоченной ржи, 2 килограмма пшеницы и 40 кило­грамм свежего размола муки (10 лет лишения свободы с конфиска­цией имущества)...
Одной из распространенных форм хищений колхозного хлеба яв­ляется посылка взрослыми своих детей для производства хищений. Так, в Доволенском районе единоличник Березин систематически посылал своих малолетних детей на колхозные поля срезать колосья. При обыске у него было найдено 3 куля ворованных колосьев (10 лет лишения свободы с конфискацией имущества). Нередко похищения совершались целыми группами женщин»1.
За первые четыре месяца применения закона от 7 августа 1932 г. только в Западно-Сибирском крае по нему было осуждено 13 237 че­ловек2. 85 % осужденных составляли крестьяне различных катего­рий - «кулаки», «середняки», «бедняки». Об общем характере на­казаний, определявшихся судами по августовскому закону, можно судить на основании совокупной статистики трех основных видов судов в Западно-Сибирском крае: транспортных (линейных), народ­ных (районных) и краевого суда.
1 ГАНО. Ф. P-47. Оп. 5. Д. 175. Л. 100-101.
2 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 514. Вып. 2. Л. 20.
79
Таблица 1*
Карательная политика судебных органов Запсибкрая по закону от 7 августа 1932 г. за период до 19 октября 1932 г.

Меры наказания по приговору Количество осужденных В%  
Всего осуждено (чел.), 2895 100,0  
в том числе к:  
расстрелу 101 3,5  
к 10 годам л/св. 1891 65,3  
ниже 10 лет л/св. 697 24,1  
принудительным работам 121 4,2  
штрафу 1 0,03  
условной мере наказания 84 2,9
* ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 163. Л. 78.
Таким образом, в практике первых месяцев применения закона от 7 августа преобладающее значение имели строгие виды наказания -до 10 лет лишения свободы. Другая особенность заключалась в том, что наказания в виде расстрела и принудительных работ распределя­лись почти поровну. К сожалению, полная картина по данному зако­ну не отражена в первоисточниках в систематическом виде, с учетом всех районов края, и в целом очень фрагментарна. Но на основе дан­ных Западно-Сибирского краевого суда можно проследить общую динамику применения закона в период коллективизации. Эти дан­ные показывают: по мере укрепления колхозного строя и снижения уровня голода потребность в использовании предельных норм закона от 7 августа снижалась, начиная с 1933 г., что соответственно отража­лось в судебной статистике по этим делам:1
1933 г. - 8238 осужденных,
1934 г. - 3281 «-«
1935 г. - 601 «-«
1936 г. - 237 «-«
Массовая ликвидация кулаков и превращение обобществленного производства в основной сектор сельской экономики означали пол­ное изменение социально-политического контекста, в котором строи­лись отношения власти и крестьян. Поскольку общие задачи партии
1 ГАНО. Ф. Р-1199. Оп. 1-а. Д. 1. Л. 8; Ф. Р-1027. Оп. 7. Д. 84. Л. 15; Д. 48. Л. 13.
80
из области политики, связанной с борьбой за колхозы, перешли в об­ласть организации колхозного производства, классовых причин для карательных мер больше не существовало - «кулаки» были побеж­дены и рассеяны. С этого времени применение репрессий в переуст­ройстве деревни даже по официальным меркам могло осуществлять­ся только против «социально-близких» слоев крестьянства.
Осенью 1932 г. колхозной системе впервые предстояло проде­монстрировать свою жизнеспособность в производстве и заготовке продовольствия для государства. Но система не работала. Осенние хлебозаготовки, несмотря на урожай, в очередной раз зашли в тупик. Их результаты показали, что изъятию хлеба теперь сопротивлялись не крестьяне-единоличники, экономическая роль которых стала нич­тожной, а сами колхозы и их производственный аппарат, созданный партийными комитетами. Для многих председателей колхозов удер­жание выращенного урожая и нежелание за бесценок отдавать его государству стало такой же потребностью, как и ранее у частных хо­зяев. В колхозах в этот период повсеместно стали создавать собствен­ные хлебные ресурсы, всевозможные семенные и страховые фонды, рассчитывая расплатиться с государством как можно позднее.
Такой итог колхозного строительства, по всем признакам, явился неожиданностью для Сталина. В сталинских речах и заметках этого периода отмечается появление новых оценок относительно колхозов и их роли в системе государства. Наиболее выразительным был его тезис об «антисоветских колхозах». Выступая на январском 1933 г. пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), Сталин заявил, что колхозам, не выпол­няющим заданий партии, не может быть места в стране, т. к. это - ан­тисоветские колхозы. И глубоко ошибаются те коммунисты, которые считают возможным существование «нейтральных» колхозов. «Что касается "нейтральных" колхозов, то их нет вообще и не может быть в природе. "Нейтральные" колхозы, - говорил он, - это фантазия людей, которым даны глаза для того, чтобы ничего не видеть. При такой острой классовой борьбе, какая имеется у нас теперь в Совет­ской стране, для "нейтральных" колхозов не остается места, при та­кой обстановке колхозы могут быть либо большевистскими, либо ан­тисоветскими. И если мы не руководим в тех или иных колхозах, то это значит, что ими руководят антисоветские элементы»1.
Из той проблемы, которую создали колхозы укрывающие хлеб, Сталин сделал один вывод: только страх и призрак тюрьмы могут заставить местных руководителей усвоить, что выращенный урожай
1 Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. С. 231.
81
принадлежит лишь государству, а не кому-то еще. В декабре 1932 г. всем секретарям райкомов партии и председателям райисполкомов была разослана сталинская записка о «переродившихся коммунис­тах». В ней говорилось: «Рассылаются для сведения следственные материалы по саботажу хлебозаготовок в Ореховском районе Укра­ины, присланные в ЦК ВКП(б) председателем ГПУ Украины т. Ре-денсом...» Ниже следовало подробное перечисление всех преступле­ний, совершенных ореховскими руководителями перед государством и партией. Заканчивалась записка словами:
«Так как враг с партийным билетом в кармане должен быть нака­зан строже, чем враг без партийного билета, то следовало бы людей вроде Головина (бывший секретарь Ореховского райкома), Паламар-чука (бывший председатель райисполкома)... и других немедля арес­товать и наградить их по заслугам, т. е. дать им от 5 до 10 лет тюрем­ного заключения каждому.
Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин»1.
После январского Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 1933 г., на кото­ром Сталин сделал для партии специальный анализ причин провалов в деревне, завершив его требованием искать классовых врагов внутри колхозов, а не за их пределами, аппарат развернул активную пропа­гандистскую травлю деревни и «либеральных» исполнителей. В мас­совой печати сообщалось теперь о «новых формах классовой борь­бы» в деревне. Партийные совещания по вопросам сельского хозяйс­тва представляли собой политические митинги с призывами во что бы то ни стало отыскивать и карать «врагов колхозного строя». Об­щественная атмосфера была пропитана злобой и ненавистью к ми­фическим врагам, которые, как утверждал Сталин, проникли в кол­хозы и «действуют тихой сапой». О содержании политических на­строений, поддерживавшихся в местных партийных организациях, можно судить по выступлению второго секретаря Запсибкрайкома ВКП(б) Л. Картвелишвили на совещании районных руководителей в феврале 1933 г.: «Нам предстоит, - говорил Картвелишвили, -большая работа по организации посева, при которой остатки клас­сов пойдут против нас, они будут нам вредить во время подготовки, они будут нам вредить на поле. Наша задача заключается в том, что­бы каждый коммунист знал, что враг будет действовать в этом году, что надо мобилизовать все внимание на борьбу против этого врага...
1 ЦДНИ ИО. Ф. 123. Оп. 2. Д. 358. Л. 14.
82
Нужно... бить, добивать, уничтожать нашего врага, сидящего в колхо­зах и совхозах. ...Когда мозги судейских работников будут перестрое­ны, тогда они будут меньше путать, меньше выносить неправильных приговоров, меньше будут говорить такие вещи, как сказал тогучинс-кий прокурор, что "процессами хлеба не заготовишь"... Мы, наоборот, чтобы поднять хлебозаготовки, где саботаж организует кулак, гово­рим судебным органам: "Бей, кроши, рви голову". А этот прокурор находит, что "процессами хлеба не заготовишь"»1.
Для ликвидации «антигосударственных тенденций» в сельском хозяйстве по решению январского пленума ЦК ВКП(б) 1933 г. был учрежден институт специальных контролеров и организаторов для колхозов - политотделы при МТС и совхозах. Одной из главных за­дач политотделов ставилось выявление «кулацких элементов» и про­ведение всесторонней чистки сельских работников: председателей колхозов, членов правлений, завхозов, кладовщиков, счетоводов, кассиров. В структуру каждого политотдела входил представитель ОГПУ на правах заместителя начальника, которому поручалось со­здание в деревне сети секретных сотрудников и осведомителей для содействия поискам «скрытой контрреволюции» и «саботажников». Работники ОГПУ при политотделах действовали по всем правилам конспирации. Их деревенский аппарат состоял из трех частей: «ре­зидентов» (обычно - 3-4 человека), «спецосведомов» (7-9 человек) и «общего осведомления». В совокупности штат тайных агентов ОГПУ в каждом политотделе составлял до 25-30 человек. В поли­тотделе Ададымского зерносовхоза (район Томского оперсектора), например, агентурная сеть насчитывала 28 человек2.
На посты начальников политотделов ЦК ВКП(б) прислал работ­ников, отобранных по особым моральным и политическим критери­ям, в основном из аппаратов партийных, советских учреждений и ву­зов страны, в том числе из Института Красной профессуры. Среди них были также аспиранты и доценты, а один (A.M. Платун - из сов­хоза Павлоградского района) числился бывшим наркомом просвеще­ния БССР. В Западносибирском крае корпус политотдельцев возгла­вил работник аппарата ЦК ВКП(б) К.М. Сергеев.
После того как деятельность политотделов приняла организован­ные формы, началась всеобщая широкомасштабная чистка колхозов и промышленных предприятий. Основное решение об этом крайком партии принял в марте 1933 г. Оно гласило: «В целях содействия ор­
1 ГАНО. Ф. П-7. On. 1. Д. 425. Л. 122-124,148.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 441. Л. 234.
83
ганизационному укреплению колхозов, очистки колхозов, совхозов и промпредприятий от классово-враждебного элемента в этом году намечено произвести выселение из сельских местностей и городов преступного элемента следующих категорий...»1 Ниже указывались пять категорий подлежащих высылке: «кулаки вычищенные из кол­хозов, укрывшиеся в колхозах, подрывающие их изнутри путем вре­дительской деятельности, расхищения колхозного имущества»; «ку­лаки не выселенные в 1930-31 годах из районов сплошной коллек­тивизации»; «кулаки бежавшие из мест расселения, скрывающиеся в районах коллективизации, проникшие в совхозы, на промпредпри-ятия, транспорт и прочее»; «преступный элемент из единоличников, демонстративно организующий срыв, саботаж весеннего сева и вы­полнение других госзаданий»; «преступный деклассированный эле­мент в крупных городах, промышленных центрах, на транспорте».
Для проведения в жизнь этого решения крайком предлагал «не­медленно приступить к тщательному учету и изучению подлежаще­го выселению классово-враждебного элемента», а затем сообщить в краевой центр в течение трех дней предположительную цифру наме­ченных к депортации.
Массовое выявление «саботирующих» крестьян и их высылка производились с посевной кампании. В первой группе были высланы единоличники, не желавшие принимать план засева. Их численность в Западной Сибири составила около 5 тыс. человек. В мае последо­вало решение Политбюро выселить еще одну тысячу семей в составе 4-5 тыс. человек2.
Производство выселений посредством мелких операций с под­готовительными мерами в виде конфискации имущества «кулаков» и привлечением «общественности» позволяло властям решать про­блему чистки колхозов в относительно стабильной обстановке. Де­портации протекали теперь без того напряжения и эксцессов, которые прежде вызывали сильное психологическое возбуждение местного населения, настраивая его против властей. В этот период в отчетах секретарей райкомов отмечалось: «Нами отправлено из [Боготоль-ского] района 98 хозяйств, 525 человек. ...Кампания прошла исклю­чительно спокойно, нисколько не похоже на прежнее выселение, когда было много шума на селе и в районе: проводы, плач и т. д. Это выселение скорее похоже на простую оперативную работу. ...Вся эта спокойная обстановка вызвана тем, что абсолютно все кулацкие хо­
1 Там же. Д. 528. Л. 76.
2 Там же. Д. 450. Л. 19; Д. 362. Л. 296.
84
зяйства никакого хозяйства, лошадей, коров, инвентаря не имели, а у многих из них изъяты дома, и они превратились в деклассирован­ные элементы...»1.
С апреля-мая 1933 г. чисткой деревни стали заниматься поли­тотделы. Изучалось главным образом «политическое лицо» управ­ленческого аппарата колхозов и МТС, отвечавшего теперь за выпол­нение всех партийно-государственных заданий. На основе указаний ЦК и ЦКК ВКП(б) была проведена сплошная фильтрация колхоз­ных бригадиров, счетоводов, кассиров, завхозов, кладовщиков. Она охватывала 8479 колхозов. Но одновременно проверялись и рядовые колхозники. К концу года только в Западносибирском крае действо­вали 150 политотделов в 194 МТС2. По неполным данным, они смог­ли в течение года обнаружить более 6,5 тыс. «классово-враждебных элементов», из которых 1109 человек были отданы под суд, 1025 ис­ключены из колхозов и высланы3.
Значительные размеры приняло лишение избирательных прав. Обычным следствием этой меры являлось изъятие у «лишенцев» имущества и скота, после чего семья преследуемого ввергалась в ни­щету. В некоторых районах лишенными прав голоса оказались сотни крестьян, а всего в 1933 г. в Западной Сибири «лишенцами» стали 62 290 человек (4,7 % электората - по данным 75 районов; по РСФСР эта доля составляла 3,5 %)4.
Говоря о политотделах как чрезвычайных органах партии и госу­дарства, следует иметь в виду также, что осуществление репрессий в отношении крестьян и сельской администрации составляло лишь часть их полномочий, общая же их роль была значительно шире. Влияние этих органов распространялось на все сферы организации производства, идеологической работы, распространения культуры в деревне и досуга местного населения. В результате полной ликвида­ции условий для развития рыночных отношений политотделы стали по существу единственным источником и побудителем к труду для большинства участников общественного производства. Под их не­посредственным воздействием создавался новый вид трудовой дис­циплины и устанавливались внутрихозяйственные связи в колхозе, проводились массовые сельхозкампании и внедрялись приемлемые формы оплаты труда. Важную роль они сыграли в подготовке ква­
1 Там же. Д. 535. Л. 25-26.
2 Советская Сибирь. 14 января 1934 г.
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 444. Л. 47.
4 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 7. Д. 621. Л. 36.
85
лифицированных кадров для сельского хозяйства1. Но исторический феномен политотделов заключался в том, что они являлись эмана­цией власти Политбюро и ОГПУ, нижним звеном той вертикали, посредством которой партия пыталась произвести насильственный переворот в структурах сельского сообщества. Принуждение и по­лицейские функции изначально закладывались в создание этого не­обычного политического института.
Острие репрессивных мер, применяемых политотделами, было направлено не только против массы крестьян, но в такой же мере и против руководящих работников деревни, в действиях которых ус­матривались признаки неисполнительности или явного беззакония. В этих случаях политотдел принимал на себя роль государственного судебно-следственного органа, осуществлявшего управление по нор­мам закона и политической целесообразности в одно и то же время. Некоторые источники позволяют проследить общую характерную линию поведения политотделов как органов правоохранительной власти. Обычные действия состояли в следующем. С приездом на­чальника политотдела и его помощников в местной организации об­наруживалась тесная, спаянная группа ответственных лиц, состояв­шая к тому же в родственных отношениях, которая систематически расхищала товары и продовольствие из местного кооператива, совхо­за или МТС. Одновременно вскрывались факты растрат, коррупции, морального разложения в среде руководителей, запущенности пар­тийно-политической работы и т. п. В результате оперативного вмеша­тельства работников политотдела снимались с должности директор совхоза (часто с преданием суду) и целый ряд других управленцев. Жертвой разоблачений иногда становился секретарь райкома или председатель РИК. Действия подобного рода наиболее красноречиво характеризуют, в частности, отчеты начальников политотделов сви­носовхоза «Пятилетка» Омского района З.С. Заславского, молсовхо-за № 214 на станции Чулым Д. Шипилова и некоторых других2.
К осени 1933 г. деятельность политотделов в Сибири уже дости­гала того уровня влияния, который позволял им решительно от­стаивать интересы государства в противостоянии с крестьянством.
1 Эти аспекты деятельности политотделов подробно раскрываются в ли­тературе советского периода и некоторых современных исследованиях. См., например: Шевляков А.С. Политотделы МТС и совхозов: чрезвычайные партийно-государственные органы управления в совхозах Западной Сибири в 1930-е годы. Томск, 2000.
2 См.: ГАНО. Ф. П-3. Оп. 7. Д. 447.
86
Располагая сильным аппаратом и властными полномочиями, они представляли особую опасность для крестьян, стремившихся укло­ниться от участия в работе в колхозе или скрыть от учета какую-либо часть произведенной продукции. Как говорил на одном из совещаний в крайкоме партии полномочный представитель ОГПУ Н.Н. Алек­сеев: «Для кулацких элементов политотделы - наиболее ненавистная организация»1.
В период хлебозаготовительной кампании 1933 г. начался очеред­ной этап чистки колхозов. В деревню вновь были направлены силы политотделов и ОГПУ. Как в ходе уборочной страды, так и в период распределения урожая каждая противоборствующая сторона - крес­тьяне и партгосаппарат - старалась отстоять собственные интересы: одни пытались создать хоть какие-то запасы продовольствия до бу­дущего урожая, другие имели приказ не допустить выдачи колхозно­го хлеба до полного выполнения заданий по госпоставкам.
С 1 августа 1933 г. была прекращена колхозная торговля хлебом. Сталинское руководство посчитало, что этим оно сможет обуздать «рваческие настроения колхозов». ЦК ВКП(б) дал указание особен­но тщательно охранять пункты ссыпки зерна, строго следя за попыт­ками вынести какую-либо часть. Размеры судебных преследований в эту кампанию оказались самыми высокими по сравнению с пред­шествующими годами. На 1 января 1934 г. было осуждено 15 694 че­ловека2. Кроме того, ОГПУ арестовало в крае и осудило внесудебным порядком за хищения в колхозах 1128 человек3. Особенно большое количество привлеченных к уголовной ответственности оказалось среди руководящих кадров. Если в 1932 г. общее число осужденных должностных лиц составляло в крае 17 759 человек, то в 1933 г. их стало 23 8444. В результате активных мероприятий по очистке колхо­зов от работников, не отвечающих требованиям государства, аппарат сельских исполнителей систематически сменялся.
Важная особенность репрессий в деревне в первой половине 30-х годов выражалась не только в чрезвычайно широких масштабах карательных мер по отношению к различным группам сельского на­селения, но и в хаотическом применении уголовных преследований. Это было обусловлено, прежде всего, природой социального переус­тройства в данный период, исключавшей нормальное правопримене­
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 417. Л. 90.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 7. Д. 621. Л. 116.
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 417. Л. 90.
4 ГАНО. Ф. P-1199. Оп. 1-а. Д. 1. Л. 49.
87
ние любого советского закона. Другой причиной такого положения являлось рассредоточение властных и административно-правовых функций по многим организациям. Субъектами уголовного права могли стать любые учреждения, где принимались хозяйственно-по­литические решения: политотделы, партийные ячейки, райкомы, райисполкомы, сельские советы и органы правоохранительной сис­темы.
Отсутствие элементарной правовой среды в ходе коллективиза­ции наносило существенный ущерб политике режима. Несанкциони­рованные действия местных администраторов в области права под­рывали почву для утверждения государственного порядка и проведе­ния последовательных хозяйственных и социальных мер. Поэтому по мере расширения обобществленного сектора экономики возвращение к стабильности на основе советского законодательства становилось неизбежным.
8 мая 1933 г. руководство страны приняло секретную «Инструк­цию ЦК ВКП(б) и СНК СССР всем партийно-советским работникам и всем органам ОГПУ, суда и прокуратуры», подписанную Молото­вым и Сталиным, в которой говорилось о прекращении массовых вы­селений крестьян, об упорядочении производства арестов и разгруз­ке мест заключения. «Подводя итоги, - отмечалось в этом докумен­те, - мы можем теперь сказать, что позиции единоличного хозяйства уже преодолены во всех основных районах СССР, колхозы стали повсеместной и господствующей формой хозяйства в деревне...»1 Исходя из этого, давалось указание «прекратить, как правило, при­менение массовых выселений и острых форм репрессий в деревне. ЦК и СНК считают, что в результате наших успехов в деревне на­ступил момент, когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников». Далее подчеркивалось также, что «массовые беспорядочные аресты в деревне все еще продолжают существовать в практике наших работников. Арестовывают председатели колхозов
1 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: До­кументы и материалы. Т. 3. Конец 1930-1933. М.: РОССПЭН, 2001. С. 746. Анализ последствий применения Инструкции от 8 мая 1933 г. приводится в работе П. Соломона. Автор справедливо отмечает, что принятие этого до­кумента «остановило массовые репрессии на селе не больше, чем прекратило судебное преследование по закону от 7 августа. ...Местные власти относились со снисхождением и даже поощряли продолжение произвола» (Соломон. П. Советская юстиция при Сталине. М.: РОССПЭН, 1998. С. 119).
88
и члены правлений колхозов. Арестовывают председатели сельсове­тов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые уполно­моченные. Арестовывают все, кому только не лень и кто, собственно говоря, не имеет никакого права арестовывать». После такого вывода ЦК и СНК СССР давали указание «немедленно прекратить всякие массовые выселения крестьян», а в дальнейшем допускать выселение «только в индивидуальном и частичном порядке»1.
Вопрос о совокупном количестве жертв коллективизации состав­ляет одну из важных проблем исследования данного периода. В ус­ловиях всеобщего хаоса, царившего на всех уровнях деятельности советских органов власти и управления в 30-е годы, систематическо­го учета репрессированных не велось. Статистика, если она уцелела как таковая, могла учитывать лишь определенные группы (например, тех, кто получал приговоры в органах ОГПУ-НКВД или краевых/ областных судах) и всегда относилась лишь к узкому периоду време­ни. Но в этом правиле встречаются исключения, благодаря которым появляются возможности для объективных обобщений. В нашем распоряжении - один из редких документов, представляющий собой своеобразное социологическое обследование 1934 г., проведенное на основе данных двух типичных сибирских колхозов с полным учетом всех крестьян-колхозников, подвергшихся судебному преследова­нию. Эти обследования проводились партийной комиссией в Коро-бейниковском сельском совете Шипуновского района - в одной из сельскохозяйственных зон степной части Алтая: в колхозах «Завет Ленина» и «Путь Ленина». Вся история этих колхозов представляла собой цепь непрерывных хозяйственных неудач и вызванных этим репрессий колхозников. За четыре года (1930-1933) в каждой из ар­телей сменилось по несколько председателей, часть из которых были осуждены от одного до трех лет лишения свободы. За невыходы на работу и самовольные отлучки из деревни почти половина хозяйств была исключена из колхоза. Но самое важное, о чем сообщает данное обследование, состоит в указании общего количества крестьян-кол­хозников, имевших судимость за минувшие четыре года. В первом колхозе - «Завет Ленина» - из 140 хозяйств 54 имели в своем со­ставе судившихся в прошлом членов, т. е. 40 % дворов. Во втором -«Путь Ленина» - из 145 хозяйств осужденных было 115 человек, т. е. 80 % - в основном, как утверждает документ, «за кражу и прине­сение убытка колхозному имуществу»2. Совершенно очевидно, что та
1 Трагедия... Т. 3. С. 750.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 7. Д. 452. Л. 99.
89
преступность, о которой говорит документ, имела необычное проис­хождение и характер. Прежде всего она была результатом голода, по­буждавшего обездоленных людей искать источники пропитания на колхозных полях и зернотоках. Статистика, заключающая в себе све­дения в спектре от 40 до 80 % колхозных дворов с ранее осужденными работниками, вскрывает трагическое положение населения Сибири. Важно учесть и то, что она не включает сведения о жертвах раскула­чивания 1928-1932 гг. и о крестьянах, бежавших из села, многие из которых тоже были подвергнуты различным репрессиям.
Данные о чрезвычайном характере судебных репрессий, как ос­новной форме преследований крестьянства в период строительства колхозов, дополняются также аналогичными сведениями по Чере-пановскому району (часть современной Новосибирской области). Всего за один год (с апреля 1933 по апрель 1934) в этом районе из 89 председателей 42 были сняты по различным причинам, 10 из них осуждены за «срастание с классово-чуждыми элементами» или «вредительство»1. А всего только за 1933 г. Черепановский районный народный суд приговорил к различным срокам наказания 1540 чело­век (8 % всего трудоспособного населения колхозов), из которых 171 получили по 10 лет лишения свободы по закону от 7 августа 1932 г. На следующий год было осуждено еще почти 900 человек (858 - на 25 ноября)2.
Представление о более общей картине применения судебных реп­рессий в Сибири в начале 30-х годов дают сведения Западносибир­ского краевого суда. Они распадаются на две части: общую статисти­ку судимости и статистику итогов работы судов (включая нарсуды) в период «хозяйственно-политических кампаний».
Таблица 2*
Динамика численности осужденных судебными органами Западносибирского края за 1931-1935 гг. (чел.)

Общее В том числе по основным хозполиткампаниям  
Годы количество (зерноуборка, зернопоставки, посевные)  

  осужденных  
в крае абсол. %  
1931 89 280 18 077 20,2  
1932 90 548 17 759 19,6
1 Путь к социализму (Черепаново). 5 января 1934.
2 ГАНО. Ф. Р-47. On. 1. Д. 2351. Л. 120.
90
Окончание табл.

Годы Общее количество осужденных
в крае В том числе по основным хозполиткампаниям (зерноуборка, зернопоставки, посевные)  

  абсол. %  
1933 1934 1935 90 536 88 859 54 099 23 844 13 038** 5899 26,3 10,9  
Всего: 413 322 72 718 24,3
* Составлено по: ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 578. Л. 399; Ф. П-3. Оп. 9. Д. 976. Л. 77. Ф. Р-1199. Оп. 1-а. Д. 1. Л. 1, 3; Оп. 2. Д. 647. Л. 26, 90 об.
** Данные за 1-е полугодие.
Данные статистики отражают довольно высокий показатель как совокупной численности осужденных судами общей юрисдикции (без линейных судов, спецколлегий и Особого совещания) (до 90-100 тыс. чел. ежегодно)1, так и той «сезонной преступности», которая фиксировалась в период массовых кампаний в деревне. Таблица по­казывает, что от 20 до 30 процентов осужденных в Западной Сибири были порождением ожесточенной борьбы властей с крестьянской массой в ходе различных заготовительных работ. По отдельным хоз­политкампаниям количество осужденных распределялось следую­щим образом:
1 Судебная статистика (региональная и общесоюзная) не может претен­довать на полноту. Краевой прокурор И.И. Барков в июне 1934 г. отмечал, что «в 1932 году мы осудили 90 тыс. человек. А вот в 1933 году, несмотря на то, что мы вырастили значительный колхозный актив, ...осудили по всему краю по далеко неполным данным, т. е. здесь - по 105 судебным участкам -90 с лишним тыс. человек. Фактически же осуждено гораздо больше, при­мерно 105-110 тыс. человек. ...Мы вместо крупного перелома по всему краю допустили увеличение количества осужденных». Барков сказал также, что «большинство партийных и советских работников, получив Инструкцию от 8 мая, прочитали, положили и ею в своей практической работе не руководс­твуются» (ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 568. Л. 141).
91
Таблица 3*
Число осужденных в период сельскохозяйственных кампаний в Западно-Сибирском крае 1932-1935 гг.

Год Вид кампании Всего осуждено В том числе должностных лиц Доля должностных лиц (%)  
1932 Уборочная 5371 1173 21,8  
1933 Посевная 3292 852 25,9  
Уборочная 6047 1997 33,0  
Зернопоставки 9647 1358 14,1  
1934 Посевная 3858 910 23,6  
Уборочная и зернопоставки 7962 1900 23,8  
1935 Посевная 3070 нет св. -  
Уборочная и зернопоставки 2829 410 14,5
* Составлено по: ГАНО. Ф. П-3. Оп. 1-а. Д. 578. Л. 399; Оп. 9. Д. 976. Л. 77 об.; Оп. 2. Д. 647. Л. 26,90 об.
Между тем уголовные преследования в Восточной Сибири имели еще более глубокие последствия для крестьян. В то время как общая численность населения в этом регионе была почти в 5,5 раз мень'ше, чем в Западно-Сибирском крае, размеры судимости здесь были в 2-2,5 раза ниже, т. е. интенсивность судебной машины в ВСК в не­сколько раз превосходила показатели соседнего региона. По оценке краевой прокуратуры только за 1931 г. в Восточно-Сибирском крае уголовному суду подверглось 37 600 человек, а за 9 месяцев 1932 г. -еще 50 тыс. Из этого числа «в связи с хозполиткампаниями» 1931-1932 гг. были осуждены 15 119 человек1.
Эта статистика позволяет оценивать уголовно-правовую поли­тику в деревне периода закрепления колхозной системы как совер­шенно новый элемент административно-государственного регулиро­вания жизни сельских граждан. С появлением коллективного типа хозяйства, как разновидности собственности государства, появился и новый тип преступности, неизвестный в доколхозной деревне. До начала 30-х годов не могло быть фактов преследования крестьян за «варварское отношение к коню». В 1933-1934 гг. по этому виду пре­ступления только в Западно-Сибирском крае ежегодно судили по 6-7 тыс. человек2. Качественно новым видом наказания являлись
1 ЦДНИ ИО. Ф. 123. Оп. 2. Д. 53. Л. 1-4.
2 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 578. Л. 400.
92
также предание суду за «плохой ремонт тракторов», «несоблюдение норм высева», «хищение социалистической собственности», осужде­ние единоличников за «отказ от принятия обязательного плана се­ва», «невыполнение планов» и ряд других.
Интенсивное применение судебных репрессий в отношении кре­стьянства составляло главную особенность советской карательной политики на завершающем этапе создания колхозного строя. После 1933 г. советский режим уже не прибегал к массовым депортациям из села нежелательных элементов, а концентрировал усилия на орга­низационных задачах внутри колхозов, для решения которых более полезными признавались меры судебного порядка. Но как инстру­мент давления на крестьян, продолжавших бойкотировать колхозы, ссылка и высылка находили ограниченное применение и в середине 30-х годов. Так, в мае 1935 г. руководство Западно-Сибирского края во главе с Эйхе добилось разрешения Политбюро о проведении ка­рательной акции в отношении «единоличников, саботирующих вы­полнение плана сева»1. В своей директиве райкомам партии крайком ВКП(б) потребовал в тех районах, где план сева был выполнен ниже 50 %, выслать на север по 3-5 единоличных хозяйств на каждый сель­совет и лишить приусадебной земли единоличников, саботирующих сев. Список, утвержденный крайкомом, включал 54 района2. Эта кам­пания была проведена силами НКВД в конце мая и июне, охватив в среднем по 10-15 хозяйств из каждого намеченного района. В целом она затронула несколько меньшее количество единоличников, чем предусматривалось по плану, но общий ее результат вполне соответ­ствовал поставленной цели. В конце мая 1935 г. Тогучинский райком ВКП(б), в частности, сообщал: «По постановлению райисполкома фактически выслано не 10, а 5 семей. ...Практическое осуществление самого процесса выселения прошло спокойно, никаких политически невыгодных для нас выступлений не было... В пос. Дроздовском, име­ющем 86 единоличных хозяйств, раньше и слышать не хотели о кол­лективизации. Сейчас в ответ на выселение организовался колхоз, в который вошло 40 хозяйств. ...В пос. Прямушка тоже не было кол­хоза... А теперь, немедленно после реализации постановления о высе­лении, организовался колхоз, в который вступило 26 хозяйств...»3
1 Наша малая родина: Хрестоматия по истории Новосибирской обла­сти. 1921-1991 / сост. В.И. Баяндин, В.А. Ильиных и др. Новосибирск, 1997. С. 134.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 9. Д. 932. Л. 1-3.
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 725-а. Л. 95.
93
Анализ карательных кампаний в отношении крестьянства в пер­вой половине 1930-х гг. нуждается в дополнительных усилиях иссле­дователей. Разнообразные аспекты войны в деревне, представлявшей собой национальный аналог социал-дарвинизма, пока не получили должного освещения. В то же время в тени продолжает пребывать и множество действовавших лиц, поступки которых сыграли важную роль в разграблении деревни и истязании крестьян.
Чтобы получить какую-то общую оценку человеческих потерь, понесенных сибирской деревней в ходе акций партии и ОГПУ, в за­ключение приведем статистику, фиксирующую основные этапы вой­ны за колхозный строй в Восточно-Сибирском крае. Эти данные были собраны и сведены в единую сводку секретно-политическим от­делом ПП ОГПУ ВСК в июне 1934 г. для характеристики ежегодных итогов чекистских операций в деревне. Они включают в себя такие кампании:1
а) выселение кулачества:
1930 - 7784 семьи, или 32 828 чел.
1931 - 7899 семей, или 33 398 чел.
1932 - 1030 семей, или 5961 чел.
Всего: 72 185 чел.
б) по паспортизации из режимных районов края и БМАССР выселено 30 304 чел.
в) по оперативной ликвидации контрреволюционного эле­мента изъято из деревни: 1930 - 10 844 чел.
1931 - 13 803 чел.
1932 - 15 262 чел.
1933 - 1331 чел.
1934 (до июня) - 1331 чел.
Всего: 42 571 чел.
Таким образом, только прямые жертвы действий аппарата Я.П. Зирниса и Ф.Г. Леонова (ПП ОГПУ и крайкома) за 1930— 1934 гг. в сельских районах составили 145 060 чел., или около 10 % всего населения Восточно-Сибирского края.
В середине 1930-х гг. процесс коллективизации в сибирской де­ревне в основном завершился. Для достижения этой цели органы власти и управления использовали широкий набор репрессивных мер, в основе которых лежали карательные кампании (аресты, де­портации, конфискации имущества и земли) и правовые процедуры (судебное преследование) - не только против различных категорий
1 ОДНИ ИО. Ф. 123. Оп. 15. Д. 155. Л. 203.
94
крестьян, но и руководителей нижнего уровня, оказывавших то или иное противодействие созданию новых форм государственного строя в деревне. Выбор властями конкретного способа репрессий был обус­ловлен общим развитием процесса коллективизации: на первом ее этапе при решении задачи изъятия крестьянской («кулацкой») собс­твенности для слияния ее с имуществом бедноты, преобладающее значение имела массовая высылка раскулаченных. На втором этапе, в ходе укрепления колхозов, акцент сместился к расширению пресле­дований по суду, что в целом отвечало стремлению властей придать процессу хаотического переустройства в деревне сколь-нибудь «за­конный» характер. С утверждением колхозного строя общая потреб­ность в репрессиях значительно ослабла, но полностью не исчезла. Принуждение крестьян к коллективному труду превратилось в пос­тоянную задачу как региональных, так и местных властей, а меры уголовных наказаний отныне сопровождали каждую сельскохозяй­ственную кампанию, проводимую в деревне. Репрессии стали носить преимущественно сезонный характер.
На XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 г. Сталин подводил итоги «борьбы за социализм в деревне». Используя, как обычно, иносказа­тельную форму для изложения существа вопроса, он заявил: «Надо сказать, что трудовое крестьянство, наше советское крестьянство окончательно и бесповоротно стало под красное знамя социализма»1. В этом месте слова вождя партии были покрыты продолжительными аплодисментами делегатов съезда.
Спецпереселенцы
Создание огромной «кулацкой ссылки» в зонах тайги, на шахтах и рудниках Сибири, Урала, Севера и Дальнего Востока было частью единой большевистской программы «ликвидации кулачества как класса». Идея изоляции «кулаков» посредством заключения в ссылку их семей не имела прямых корней в той теоретической схеме, которой руководствовалась партия, начиная коллективизацию, и не вытекала из практики предшествующих лет. Она сформировалась непосред­ственно в ходе кампании массового «раскулачивания». Как и другие замыслы относительно переустройства общества, идея представляла собой смесь коммунистической утопии с традицией государственного принуждения. Рассчитывая с помощью насилия произвести перево­рот в деревне, удалив из нее независимую часть крестьян, правящий
1 Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. С. 324.
95
режим планировал вместе с тем осуществить так называемое трудо­вое перевоспитание выселенных «эксплуататоров».
В концентрированном виде взгляды руководства страны на про­блему депортации кулаков получили выражение в секретной записке одного из тех деятелей, кому пришлось непосредственно участвовать в организации «кулацкой ссылки». Речь идет о меморандуме полно­мочного представителя ОГПУ в Сибири Л.М. Заковского. Это один из немногих документов, представляющих развернутую программу ликвидации, составленную в начале 1930 г., т. е. до проведения самой операции и появления соответствующих правительственных инс­трукций. Записка адресовалась нескольким ведомствам и носила на­звание «Предложения по вопросу ликвидации кулачества как клас­са». Значение данного документа состоит не только в том, что авто­ром ее был Заковский как один из основных организаторов крестьян­ской ссылки в Сибири, но и в том, что содержание подготовленного им текста нашло почти полное выражение в последующих решениях и практических действиях властных советских органов. Согласно этой записке, массовое выселение кулаков из зоны коллективизации не должно было стать самоцелью правительства, т. к. «в лучшем слу­чае может произойти не ликвидация, а переселение кулачества как класса»1. «Простое переселение и концентрация кулаков в разных районах севера, - писал Заковский, - создаст своеобразные кулац­кие республики, где более способная и изворотливая часть кулачес­тва будет эксплуатировать разорившуюся часть. Часть кулачества, переселенная на север, не имея эксплуататорских перспектив, будет заниматься бандитизмом, борьба с этим явлением на севере сопряже­на с огромными трудностями (опыт Якутии)». Из этого Заковский делал вывод, что кулачество не должно быть оставлено «без нашего воздействия». Лучшей формой «воздействия» он считал организа­цию «трудовых колоний», в которых будет происходить «приспо­собление кулачества к трудовой жизни и политическим процессам, происходящим в них».
Задача «трудового перевоспитания» совпадала с возможностью использования дешевого труда «перевоспитуемых» на самых тяже­лых работах. «Трудовые колонии, - писал Заковский, - организу­ются в тех местах, где есть необходимость в рабочей силе по перс­пективным предположениям развития хозяйства: лесоразработки, лесозаводы, добыча слюды, графита, золота, строительство желез­
1 ГА РФ. Ф. 393. Оп. 2. Д. 1796. Л. 224.
96
ных дорог»1. Трудоспособное мужское население колонии валит лес и строит дороги, а члены их семей и иждивенцы в это время выполня­ют «твердые задания» на «предприятиях кустарного типа по перера­ботке лесных отходов, мелкой химической промышленности, сбору экспортного сырья, грибов, ягод». Чем больше кулаки должны были работать и меньше получать за свой труд, тем выше представлялся успех «перевоспитания». Для них норма производительности труда предусматривалась в полтора-два раза выше существующих», а опла­та - «около 50 % расценок существующих сейчас».
Заковский определял и юридическое положение сосланных. В его проекте «выселяемое кулачество лишается права голоса. Трудовая колония не имеет никаких выборных органов по линии управления таковой. Управление осуществляется назначенным по линии ОГПУ начальником колонии». В таком положении кулаки должны были на­ходиться «не менее трех лет». После этого срока формы управления «отдельных колоний» могли изменяться путем перевода в «коллек­тивные хозяйства, совхозы или другого типа хозяйства» с одновре­менным решением вопроса об избирательных правах2.
Заковский был практиком с большим опытом разного рода «лик­видации» и его предложения имели для организации спецпоселе­ний несомненное значение. Он активно использовал этот опыт и в собственной деятельности на посту начальника ОГПУ в Сибири. Под его руководством в сибирском регионе был создан один из са­мых крупных центров ссылки в стране, куда на протяжении мно­гих лет правительство принудительно поселяло тысячи неугодных граждан.
В Сибири имелось много благоприятных мест для земледелия и устройства жизни семей крестьян-изгоев, но органы власти выбра­ли такие, которые обеспечивали наибольшую изоляцию сосланных от остальной части общества. Согласно секретному постановлению Наркомзема РСФСР от 1 апреля 1930 г. «в местах поселения кулац­ких хозяйств, выселяемых из районов сплошной коллективизации», поселки спецпереселенцев «должны находиться вне района сплош­ной коллективизации...; вне пограничной полосы, по возможности далеко от расположения ж.д., шоссейных и водных путей. При от­воде с.-х. угодий для поселков с кулацкими хозяйствами необходи­мо учесть, что земли должны быть худшего качества. Запрещается
Там же. 2 Там же. Л. 225.
97
организация хуторов и отрубов данных поселков»1. Районами «ку­лацкой» колонизации стали зоны тайги, удаленные на сотни кило­метров от основных путей сообщения и промышленных центров. В Восточной Сибири это - пространства вдоль реки Ангары и ее притоков к северу от Иркутска (Братский район), территория к се­веру от Канска (Кежемский и Шиткинский районы) и Ачинска, бас­сейн реки Енисей севернее Красноярска, вплоть до Карского моря. В Западной Сибири - лесные массивы Нарымского края, по берегам Оби, Кети, Парабели, Чулыма (современная Томская область), а так­же бассейн реки Оби и ее притоков на Тюменском севере.
Нарымский край служил главным районом крестьянской ссылки. В сравнении с другими областями Сибири, ОГПУ признавало его на­иболее перспективным с той точки зрения, что Нарым использовался в качестве ссылки еще в царское время. Условия природы и клима­та здесь были суровы, но все же допускали возможность заниматься промыслами или сельским хозяйством, чтобы поддерживать мини­мальный уровень жизни людей. Кроме того, обилие водных путей, связанных с железной дорогой, позволяло производить переме­щение сюда больших масс депортированных без излишних затрат. В 1930 г. здесь сосредоточивалась почти половина спецпереселенцев Сибири.
Каждая операция по выселению на север отличалась своими осо­бенностями, но в целом они представляются не иначе, как голый эк­сперимент и неприкрытое насилие2. Особенно напряженно осущест­влялась депортация 1930 г., когда органы исполнительной власти еще не имели практического опыта организации перемещения зна­чительных масс людей, а в местах определенных для ссылки не была подготовлена соответствующая инфраструктура. Крестьян выселя­ли в середине зимы, с совершенно очевидными последствиями для большинства их семей. При этом условия выживания людей были искусственно осложнены различными ограничениями: запрещалось вывозить в ссылку домашний скот, за исключением лошадей, иметь имущество, рабочий инвентарь и одежду «сверх нормы». Заброшен­
1 Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930-1931 г. Новосибирск, 1992. С. 27.
2 Описанию формирования и эволюции крестьянской ссылки в Сибири посвящен ряд обобщающих работ. См.: Нарымская хроника. 1930-1945. Тра­гедия спецпереселенцев: Документы и воспоминания / сост. В.Н. Макшеев. М, 1997; Красильников С. Серп и Молох. Крестьянская ссылка в Западной Сибири в 1930-е годы. М.: РОССПЭН, 2003.
98
ных в снежную пустыню спецпоселенцев откровенно обрекали на массовую гибель.
Из свидетельских показаний этого периода последствия депор­тации рисуются в самых трагических тонах. «Высланные на болото лишенцы, - писал из Тарского района Омского округа один очеви­дец, - живут на положении диких зверей, так как никакого хозяйства вести там невозможно. Вывезенные туда лошади за весну были съе­дены, другой скотины туда брать не позволяли. Сельскохозяйствен­ный инвентарь и телеги брошены хозяевами. Отцы побросали там свои семьи, которые теперь умирают с голоду, а сами всевозможными путями бегут. Пойманных возвращают обратно на болота. Местная власть до того распоясалась и восстановила против себя крестьян­ство в селах Рязаны, Муромцево и близлежащих деревнях, что в мар­те вспыхнуло восстание...»1
После 1930 г. полномасштабные депортации в зимних условиях больше не проводились, но последствия других переселений были не менее драматичны. В течение 1930-1931 гг. в отдаленные районы Сибири, включая Якутию, органы партийно-государственной влас­ти, милиции и ОГПУ насильно переселили более ста тысяч крестьян­ских семей общей численностью около полумиллиона человек. По регионам они распределялись так: Западная Сибирь - 82 457 семей (363 238 чел.); Восточная Сибирь - 25 348 семей (91 714 чел.)2.
Огромный людской поток, внезапно заполнивший пути сооб­щения и пересыльные пункты в городах Сибири с первых месяцев 1930 г., представлял собой хаотичную, едва управляемую массу. Мес­тные власти находились в растерянности и принимали решения без каких-либо расчетов. Не имея средств для доставки всех спецпересе­ленцев на север, в пункты предполагаемых поселений, руководители Сибири искали способы скорейшей изоляции депортированных, что­бы не допустить их массового вымирания и распространения эпиде­мических заболеваний. Реальную социальную опасность представлял также рост преступности. В мае 1930 г. в докладе начальника СКАУ Ф.М. Скрипко о хозяйственно-административном устройстве спец­переселенцев отмечалось, что «невозможность освоения поселенцами земель в текущем 1930 году и провал весенней кампании в поселках остро поставили вопрос использования образовавшихся излишков
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 3. Д. 57. Л. 81.
2 Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933-1938. Новосибирск, 1994. С 219; Архив Иркутского УВД. Ф. 5. On. 1. Д. 186. Л. 1.
99
рабочей силы в комендатурах. Положение поселков к июню мес[яцу] сего года сложилось таким образом, что подавляющая масса поселен­цев, не засеявшая в истекшую кампанию ни клочка земли, оказалась обреченной на проедание продфондов и на голод...»1
Выход был найден в следующем. Весной 1930 г. по постановле­нию крайкома партии, крайисполкома и ПП ОГПУ часть крестьян, в основном работоспособных мужчин, было решено в оперативном порядке передать «социалистическим стройкам» - предприятиям угледобычи в Кузбассе, Кузнецкстрою, Комбайнстрою, кирпичным заводам и рудникам Союззолото. Однако к лету 1930 г. выявилась несостоятельность и этого плана использования «кулаков». В резуль­тате разделения семей, а также отсутствия на стройках элементарных условий жизни и оплаты труда большая часть ссыльных крестьян разбежалась. Из предприятий Западной Сибири бежало 22 тысячи «кулаков»2. К концу года лишь около половины из них были пойма­ны и возвращены в ссылку.
Осенью 1930 г. руководство Западно-Сибирского края вынужде­но было изменить практику организации спецпоселений и использо­вания переселенцев. Было решено снять основную часть «кулаков», глав семейств, с работ на стройках и отправить в тайгу для воссоеди­нения с семьями. Крайком постановил также, что «основной линией в расселении кулачества должно быть сельскохозяйственное освоение необжитых северных районов края и занятие кустарным промыслом, а также использование кулаков на лесозаготовительных работах»3. В соответствии с этим решением административные органы произ­вели массовую передислокацию ссыльных, образовав в итоге основу той системы, вокруг которой происходило дальнейшее развитие спецпоселений в крае. Как сообщает отчет управления ЗСКАУ, -«западные одиночки и сибирские кулаки были сняты со всех вре­менных работ и расселены по бассейну рек Чулым, Обь, в бараках Сиблестреста, на лесных работах, всего 4000 человек. Чаинская груп­па была передвинута в районы рек Парбиг и Той (3500 семей), ос­тальные остались на месте... - всего 3785 хоз[яйств]. Во всех местах расселения нарезаны земельные участки пригодные для земледелия, огородничества, с большой возможностью занятия скотоводством... В результате... образовано 5 комендатур: Парбигская, Тоинская, Ку-лайская, Шегарская и Тегульдетская - с земледельческим уклоном,
1 Спецпереселенцы... 1930 - весна 1931 г. С. 193.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 3. Д. 107. Л. 15.
3 Там же. Д. 301. Л. 22.
100
и 4 комендатуры (Колпашевская, Нарымская, Могочинская и Ново-Кусковская) - с лесным уклоном, с использованием кулаков по ли­нии лестреста» К
Организация спецпоселений и режим содержания ссыльных рег­ламентировались закрытыми правительственными распоряжениями, секретными инструкциями и приказами ОГПУ-НКВД. В них уста­навливались принципы формирования поселков, определялись виды хозяйственной деятельности, порядок управления, правовое положе­ние ссыльных, их социально-бытовое и культурно-просветительное обслуживание. Постановлением СНК СССР «О трудовых поселе­ниях ОГПУ в Западной Сибири и Казахстане», принятым 9 июля 1933 г., в частности, вводились правила, согласно которым «первичной административной ячейкой трудпоселения является поселок с насе­лением от 300 до 500 хозяйств, управляемый комендантом-чекистом, в распоряжении которого имеется три-пять милиционеров»2. В за­дачи коменданта входило руководство всей деятельностью поселка, включая строительство жилищ и коммунально-бытовых зданий, ор­ганизация хозяйственной деятельности спецпереселенцев, наблюде­ние за выполнением норм выработки, поддержание общественного порядка и трудовой дисциплины, борьба с побегами и прогулами, прием и разбор жалоб. 10-20 поселковых комендатур одной терри­тории объединялись общим управлением районной комендатуры. Ссыльные же должны были входить в «неуставные сельскохозяй­ственные артели, имеющие своей конечной целью дать государству товарную продукцию, сдаваемую через ОГПУ». (В августе 1938 г. не­уставные артели трудпоселенцев были переведены на устав обычных артелей.)
На этапе вселения и первоначального обустройства положение спецпереселенцев, доставлявшихся в таежные зоны, где чаще всего не имелось никаких площадей, освоенных человеком, было чем-то средним между положением первобытных людей, отшельников, от­вергнутых обществом, и положением заключенных. Весь смысл их существования состоял в приспособлении к условиям суровой при­роды и стремлении не умереть от голода или мороза до наступления следующего дня. Документы официальных органов не дают полных и достоверных данных о количестве жертв среди сосланных крес­тьян. Однако даже отрывочные сведения из источников заставляют предполагать, что уровень смертности в критические периоды до­
1 Там же. Д. 107. Л. 16.
2 Спецпереселенцы... 1933-1938 гг. С. 24.
101
стигал очень высоких размеров - до половины общего числа пере­селенцев. Так, один партработник сообщал, что с октября по декабрь 1931 г. в поселке Клюквенском Колпашевского района из 1300 посе­ленцев умерло около 600 человек. Другой свидетель, секретарь Кар-гасокского райкома ВКП(б) Красильников, докладывал: многие по­селенцы «до поздней осени находились в палатках, закрытых только половиками. ...К зиме не успели всех спецпереселенцев ввести в жи­лые помещения и в силу необходимости пришлось в маленькие ком­натушки наталкивать их как соленые огурцы. ...Скученность получи­лась неимоверная, из-за чего смертность в нашем районе выражается тысячами... Этому также способствовало недоедание»1.
Угроза голодной смерти постоянно преследовала каждую семью и вообще являлась основным мотивом поведения людей, независи­мо от возраста. Особенно тяжело становилось к лету, когда запасы продуктов полностью истощались. Донесения сотрудников Сиблага из районов спецпоселений (май 1932 г.) лишь немного приоткрыва­ли завесу в тех случаях, когда голод мог вызвать массовые волнения поселенцев: «На спецпоселках Могочинской комендатуры: Федо­ровском, Киригода и Суйга с продовольствием положение катаст­рофическое, с/п занятые на производстве в Кривошеинском ЛПХ продуктами питания снабжаются с большими перебоями, приварок совершенно отсутствует. Две недели как иждивенцы совершенно не получают продуктов питания, а с 25 мая отказано и рабочим. Прора­бы выгоняют голодных на работу, поголовное бегство с лесозагото­вительных пунктов. На почве голода усилились заболевания, люди от голода пухнут. Семьи глав на спецпоселках едят березовую кору, разные суррогаты и гнилушки... На некоторых поселках (Макариха Кузнецкого ЛПХ) с/п выпекают хлеб с примесью размолотого гни­лого дерева... На Тихеевском лесозаготовительном участке Ижмор-ского района положение чрезвычайно напряженное. С/п ежедневно окружают контору лесоучастка и требуют хлеба. Женщины с детьми стоят перед конторой на коленях и упрашивают не дать им погибнуть с голода. Большинство семей питаются разными суррогатами...»2
О степени тягот, которые переживали ссыльные в изолированных комендатурах, говорит факт возникновения нескольких крестьян­ских восстаний. Только в 1931 г. в Нарымской ссылке было зафикси­ровано по крайней мере два крупных стихийных бунта, вспыхнувших на почве голода и издевательств администрации. Первый произошел
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 5. Д. 168. Л. 132-133.
2 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 312. Л. 24.
102
в Чумаковском районе, в бассейне рек Оми, Ичи и Сенчи1. Бежав­шие из ссылки крестьяне смогли организовать отряд до 300 человек и установить контроль над несколькими таежными поселками при содействии местных сельских советов. Судя по большинству доку­ментальных материалов, крестьяне не были настроены слишком аг­рессивно и даже в официальной сводке ОГПУ, против обычая, ничего не говорилось о жертвах со стороны представителей власти. Сообща­лось лишь, что мятежники «устраивали засады», «вылавливали со­ветско-партийный актив и комсомольцев». Кроме того, жители села Крещенка захватили двух милиционеров, державших под арестом их односельчан. Присланный из Новосибирска вооруженный отряд су­рово подавил сопротивление крестьян. 20 июля в открытом бою мя­тежники были уничтожены2.
Еще большее по масштабам восстание возникло в июле 1931 г. в Парбигской комендатуре Чаинского района3. Здесь на борьбу с властями поднялось около двух тысяч голодных крестьян, которых также поддержало местное население. Мятеж продолжался несколь­ко дней. Восставшие разоружили охранников в поселках, захватили продуктовые склады. В ходе столкновений было убито и ранено не­сколько работников комендатуры и представителей власти.
На подавление восстания руководители края бросили крупные силы: дивизион войск ОГПУ, резерв томской милиции, из местных активистов были сформированы партийные и комсомольские отряды. Карательную операцию возглавил начальник отдела спецпоселений Сиблага И.И. Долгих. Сломить вооруженных чем попало крестьян не представляло особо труда. Их главные силы были настигнуты у села Высокий Яр, где и произошел их окончательный разгром. Согласно информации ОГПУ, «разбитые в открытом бою бандиты частью вер­нулись в свои шалаши, наиболее активные во главе с руководителя­ми Усковым и Моревым с оружием ушли в тайгу...»4
1 Сведения об этом восстании приводятся в книге: Уйманов В.Н. Репрес­сии. Как это было... Томск, 1995. С. 40-41.
2 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 175. Л. 43-44.
3 Описание Чаинского мятежа можно найти в работах: Бойко В. Чаинс-кое восстание крестьян // Народная трибуна. 13 августа 1991; Уйманов В.Н. Репрессии... С. 39-40; Восстание в Парбигской комендатуре. Лето 1930 г. / публ. С.А. Красильникова и О.М. Мамкина // Исторический архив. 1994. № 3; Нарымская хроника / сост. В.Н. Макшеев. М., 1997.
103
4 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 122. Л. 113.
Как особый государственный институт, ссылка выполняла роль резервации не только для «кулаков». По решению Политбюро сюда направлялись и те общественные элементы, существование кото­рых в советских условиях было признано столь же бесполезным или вредным, как и существование крестьян-фермеров. В течение всего периода 30-х годов в спецпоселения перемещали многочисленные партии так называемых деклассированных элементов - беженцев из районов голода, большей частью превратившихся в нищих и бездом­ных бродяг, которых собирали на вокзалах, площадях и улицах круп­ных городов, а также цыган, беспризорников, уголовников. Здесь же содержали интернированных военнопленных, в частности, несколь­ко сот китайских солдат, доставленных из приграничных областей Дальнего Востока.
В 1933 г. по решению Политбюро в стране была проведена послед­няя крупнейшая депортация, в результате которой зона сибирских спецпоселений значительно расширилась и превратилась в огром­ный лагерь принудительного труда. Депортация 1933 г. завершала важный цикл сталинских преобразований. Ее осуществление пре­следовало две основные цели: полная ликвидация последних очагов крестьянского сопротивления в районах коллективизации и прове­дение чистки городов от «деклассированных элементов» в связи с введением паспортной системы.
17 апреля 1933 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «Об органи­зации трудовых поселений ОГПУ», в котором ставилась задача со­здать дополнительные зоны расселения в тайге «по типу существую­щих спецпоселков» для «вновь переселяемых контингентов»1. План единовременной депортации первоначально был рассчитан на три миллиона человек. Из этого количества по одному миллиону намеча­лось расселить в Западной Сибири и Казахстане2. Масштаб предсто­ящей операции был настолько фантастичен, что в результате протес­тов со стороны руководителей Сибири Политбюро пришлось мно­гократно сократить первоначальные предположения. На заседании 9 февраля 1933 г., т. е. еще до выхода указанного выше постановления ЦК ВКП(б), бюро Запсибкрайкома признало «считать совершенно невозможным прием до конца навигации 1933 г. для расселения в се­
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 363. Л. 30. Это же решение, оформленное как постановление СНК СССР от 20 апреля, см. в источнике: Спецпереселенцы в Западной Сибири 1933-1938. С. 15-22.
2 Спецпереселенцы... С. 280.
104
верных районах Западной Сибири 1 млн спецпереселенцев», согла­сившись принять лишь «не более 250-270 тыс. чел.»1
В ходе депортации 1933 г. в Западную Сибирь было выслано 132 тыс. чел., из которых 19 тыс. наиболее работоспособных переда­ли тресту Кузбассуголь, остальных расселили по спецпоселкам На-рымского Севера и в Тарском округе.
До сих пор каждая операция переселения кончалась неминуемой катастрофой для сотен или даже тысяч крестьянских семей. Но акция 1933 г., по-видимому, превосходила все остальные кампании масшта­бами гибели людей от голода и невыносимых климатических усло­вий. Главная часть депортации проводилась в летние месяцы, вполне благоприятные для иных территорий, но не для севера Сибири, где в мае или июне могли последовать сильные заморозки или выпасть снег, подобно тому, как это происходит в северных широтах.
Из прибывавших эшелонов из Москвы, Северного Кавказа, Ле­нинграда, Сочи и других городов, выгружали по-летнему одетых лю­дей. Большинство из них были крайне истощены голодом, болезнями и длительным пребыванием в пути. «В ряде случаев люди погружа­лись с носилок, некоторые партии (из Кущевки на Северном Кавка­зе) имели истощенных 75 % своего состава»2. В этой массе, где мно­гие числились как уголовные элементы, было немало женщин, детей, подростков и инвалидов - жертв чистки городов от «деклассирован­ных». В одном из официальных отчетов сообщалось: «Среди выслан­ных имелись инвалиды без ног, без рук, слепые, явные идиоты, мало­летние дети без родителей». После краткой остановки в пересыльных пунктах их сажали на баржи, чтобы затем разгрузить в самых глу­бинных пунктах нарымской тайги, где признаки человеческой жизни были особенно редки.
То, что происходило в этих закрытых резервациях, не поддается точному описанию. Источники либо крайне скупы, либо отсутству­ют как таковые. Относительно достоверные и подробные сведения сохранились лишь об одном событии, на основании которого можно судить о положении депортированных в результате операции 1933 г. Это событие получило название «назинская трагедия».
Из всех известных теперь источников суть этого дела выглядит следующим образом3. Во второй половине мая 1933 г. на один из не­
1 Там же. С. 76.
2 Там же. С. 82.
3 Описание «назинской трагедии» по документу В.А. Величко приводит­ся в нескольких изданиях: Шишкин В.И. Остров людоедов // Земля Сибирь.
105
обитаемых островов в северной части Нарымского края - остров На-зино - в нескольких сотнях километров от устья реки Оби, один за другим были доставлены три баржи спецпереселенцев общей числен­ностью более б тыс. человек. Среди узников находились крестьяне, рабочие, инженеры, строители - люди разных профессий и возрас­тов, захваченные работниками ОГПУ, вероятно «по разнарядке», на вокзалах и в городах вместе с уголовниками и нищими. Имелись, как выяснилось позднее, даже комсомольцы и члены партии.
- Выпускай... Пусть пасутся, - скомандовал конвою начальник участковой комендатуры, и измученных заключением людей стали выводить и выносить из трюмов.
«В первую очередь на берег были вынесены до 40 трупов, - опи­сывает происходившее случайный очевидец, - и потому, что было очень тепло, а люди не видели солнца, могильщикам было разрешено отдохнуть... Пока могильщики отдыхали, мертвецы начали оживать. Они стонали, звали о помощи и некоторые из них поползли по песку к людям. Так, из этих трупов ожили и стали на ноги 8 чел.»
Предоставленные самим себе, спецпереселенцы разбрелись по острову в поисках пищи и крова. На следующий день погода резко изменилась: подул холодный ветер и выпал обильный снег. Спастись можно было только случайно. «Люди начали умирать. Они заживо сгорали у костров во время сна, умирали от истощения и холода, от ожогов и сырости... В первые сутки после солнечного дня бригада могильщиков смогла закопать только 295 трупов, неубранных оста­вив на второй день. Новый день дал новую смертность... Только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по несколько сот грамм.
Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджа­ках и штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку (так как она была в порошке), падала и зады­халась, умирая от удушья»1.
За несколько дней голода и полного безучастия охраны жизнь на острове потеряла последние признаки социальной организации: «На­чалось изредка, а затем в угрожающих размерах людоедство, - свиде­тельствует очевидец.- Сначала в отдаленных углах острова, а затем, где подвертывался случай. Людоеды стрелялись конвоем, уничтожа­
1992. № 5-6; Остров смерти / предисловие С.А. Красильникова и С.А. Пап-кова // Возвращение памяти. Новосибирск, 1995; Спецпереселенцы в Запад­ной Сибири 1933-1938. Новосибирск, 1994. 1 Спецпереселенцы... С. 91.
106
лись самими поселенцами». Господство на острове захватили шайки бандитов и мародеров. «Даже врачи боялись выходить из своих пала­ток». Мародерствовали и сами охранники: за хлеб и табак скупались золотые коронки, одежда.
По приблизительным данным (строго учета не существовало), в течение трех недель в районе острова Назино погибло не менее 3-3,5 тыс. человек. К сентябрю 1933 г. из вновь прибывших ссыльных (более 6 тыс.) живыми числились только третья часть1.
Информация о назинской гекатомбе получила огласку и стала из­вестна благодаря совершенно случайным обстоятельствам: один из партийных работников, инструктор Нарымского окружкома ВКП(б) В.А. Величко2, выполняя задание крайкома партии по сбору факти­ческого материала для книги о «социалистическом строительстве на Севере», невольно натолкнулся на остров с погибающими людьми. Возмущенный тем, что присланные, как он считал, для «трудового перевоспитания» переселенцы уничтожаются без всякого смысла, он направил письмо Сталину и Эйхе, которое и явилось причиной пос­ледующих разбирательств.
Несмотря на огромные масштабы смертности спецпереселен­цев, особенно при транспортировке и в первые месяцы расселения в местах ссылки, общая численность их в первой половине 30-х годов постоянно увеличивалась. Только за первые 7-8 месяцев 1933 г. их количество в северных комендатурах Запсибкрая - основной зоне спецпоселений восточных регионов СССР - выросло почти в пол­тора раза: со 140 496 чел. до 202 931 чел.3 Наибольшая концентра­ция ссыльных происходила в комендатурах Томского севера, в райо­нах Колпашево, Галкино, Каргаска, Парабели и других населенных пунктах:
1 ГАНО. Ф.Р-7. On. 1. Д. 626. Л. 93.
2 Величко Василий Арсеньевич - партработник и журналист, 1908 г.р., из крестьян, урож. Алтайского края. Член ВКП(б) с 1927 г.; сотрудник крае­вой газеты «Советская Сибирь» с 31 августа 1936 г. по 22 июня 1941 г.; автор нескольких публицистических изданий о Сибири; в 1950-е годы - спецкор газеты «Правда».
3 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 540-а. Л. 50; Спецпереселенцы... С. 244.
107
Таблица 4*
Размещение и численность трудпоселенцев в северной части Западно-Сибирского края (на сентябрь 1933 г.) (чел.)

Название участковой Количество  
п/п комендатуры спецпереселенцев  
1 Александро- Ваховская 5 815  
2 Каргасокская 22 423  
3 Парабельская 18 561  
4 Пудинская 9 297  
5 Тоинская 19 342  
6 Галкинская 26171  
7 Колыванская 9 385  
8 Тевризская 4 500  
9 Тарская 11 185  
10 Колпашевская 25 550  
11 Могочинская 10194  
12 Ново-Кусковская 17 872  
13 Тяжинская 17 488  
14 Бирилюсская 5 348  
Итого: 202 931
* Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933-1938 гг. С. 244.
Социально-демографическую динамику в спецпоселениях Си­бири отчетливо характеризуют данные о смертности среди ссыль­ных. Согласно статистическим сведениям о движении населения в спецпоселках Нарымского округа, в течение года (с 1 июня 1931 по 31 мая 1932 г.) рождаемость в комендатурах составила 3 481 чел., смертность - 25 213 чел., что означало более чем семикратное пре­вышение смертности над рождаемостью1. Положение, при котором наблюдалась отрицательная динамика прироста населения спец­поселков, сохранялось до 1934 г. и только с 1935 г. началось неук­лонное снижение смертности и увеличение рождаемости. Заметное уменьшение смертности являлось результатом как общей адаптации ссыльных к условиям климата и режима, так и разрешения властей передавать из комендатур родственникам детей и подростков до 14 лет и лиц старших возрастов, наиболее подверженных опасности заболеваний и смертности.
Подобно лагерям ОГПУ-НКВД районы спецпоселений посте­пенно превратились в особые режимные территории. Здесь сущес­твовали собственная администрация (комендатуры) и собственные
1 Спецпереселенцы... С. 298. 108
законы (приказы ОГПУ-НКВД), свой флот, экономика, система об­разования, здравоохранения. Население спецпоселков, независимо от пола и возраста, находилось в полном подчинении у комендатур. Ре­жим содержания поселенцев не допускал права самовольно покинуть работу или поселок: за уход с рабочего места назначались штрафные работы от 3 до 10 суток, а за побег - заключение в лагерь. Некоторое изменение режима в спецпоселениях произошло после выхода пос­тановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 декабря 1935 г. Окон­чившим школу детям спецпереселенцев было разрешено выезжать в города и «на общих основаниях» поступать в средние специальные и высшие учебные заведения. Но в паспорте выезжавшего ставилась при этом специальная отметка, запрещавшая проживать в режимных городах. С 1939 г. право выезда со спецпоселения получил каждый достигший 16-летнего возраста1.
В спецпоселениях исчезло огромное количество депортированно­го населения, прежде всего крестьян. После 1931-1932 гг., периода максимального прироста численности ссыльных, население спецпо­селков постоянно сокращалось, несмотря на то, что процесс вселения новых потоков продолжался, хотя и не столь интенсивно, как ранее. К концу 30-х годов на Востоке СССР не оставалось ни одной области, где не существовало бы крестьянских спецпоселений.
Таблица 5*
Количество и размещение трудпоселенцев в Сибири (на 1 января 1940 г.)

Регион Количество  

  семей  

 
  человек  
Омская область 9 269 39 066  
Алтайский край 829 2 762  
Новосибирская область 48 032 198 402  
Красноярский край 14 346 55 014  
Иркутская область 8 053 30 014  
Якутская АССР 1 183 3 628  
Читинская область 5 614 23 866  
Бурят-Монгольская АССР 491 1983  
Норильлаг НКВД 20 310  
Всего: 87 837 35 5045
* Составлено по: ГА РФ. Ф. 9479. Оп. 1с. Д. 62. Л. 2,4.
1 Спецпереселенцы в Западной Сибири 1939-1945. Новосибирск, 1996. С. 5.
109

No comments:

Post a Comment

Note: Only a member of this blog may post a comment.