Thursday, May 22, 2014

5 С.А.Папков Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири

В качестве способа «оперативной работы» ОГПУ организовало массовую посылку в германское консульство писем отказа от «гитле­ровской помощи». В поселках активно вербовали секретную агенту­ру и проводили «разложенческую работу».
К осени 1934 г., когда были раскрыты все факты обращений в кон­сульство и получения денег, большинство немецкого населения по­пало под подозрение. К поселкам компактного проживания немцев, в особенности к кадрам руководителей и специалистам, было прико­вано особое внимание. Власти вели наблюдение за ними, накапливая сведения о «контрреволюционной» деятельности и «саботаже».
В сентябре 1934 г. сельскохозяйственные районы Сибири посетил председатель Совнаркома СССР В.М. Молотов. И сентября в Слав-городе он провел межрайонное совещание руководителей, в ходе ко­торого ему доложили о «саботаже хлебопоставок» в Немецком райо­не. Молотов дал указание «провести расследование»1, после чего на­чались новые аресты среди немцев.
В октябре было смещено и затем арестовано руководство Не­мецкого района - секретарь райкома И.А. Вильгаук, председатель исполкома П.И. Динкель, районный прокурор Г.П. Фриш, судья А.Г. Конрад. Их обвинили в защите кулачества и «смазывании клас­совой линии партии» в ходе хлебозаготовок. Но самая важная часть политической чистки последовала спустя месяц.
5 ноября 1934 г. из Москвы была получена шифрованная теле­грамма ЦК ВКП(б), в которой объявлялось о начале широкой опера­ции против «антисоветских элементов» среди немецкого населения и контактов с зарубежными «фашистскими организациями» с при­менением арестов и высшей меры наказания. В ней говорилось:
«В ЦК ВКП(б) поступили сведения о том, что в районах населен­ных немцами за последнее время антисоветские элементы активизи­ровались и открыто ведут контрреволюционную работу. Между тем местные парторганизации и органы НКВД крайне слабо реагируют на эти факты, по сути, делают попустительство, совершенно неправиль­но считая, будто наша международная политика требует этих послаб­лений немцам и другим национальностям, проживающим в СССР и нарушающим элементарную лояльность к советской власти.
ЦК ВКП(б) считает также совершенно нетерпимым тот факт, что в немецких районах не только не изучается язык той союзной респуб­лики, в пределах которой находятся немецкие районы, но и игнори­руются указания ЦК ВКП(б), чтобы этот недостаток был устранен.
1 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 617. Л. 68. 152
ЦК ВКП(б) считает подобное поведение парторганизаций и мест­ных органов НКВД совершенно неправильным и предлагает принять по отношению к активным контрреволюционно и антисоветски на­строенным элементам репрессивные меры, произвести аресты и вы­сылку, а злостных руководителей приговорить к расстрелу.
ЦК ВКП(б) обязывает крайкомы, обкомы и ЦК нацкомпартий по­вести активную политическую работу в немецких районах, разъясняя населению, что советская власть не потерпит малейших попыток ан­тисоветских действий и не остановится перед тем, чтобы отказать им в праве проживать в СССР и изгнать из пределов СССР.
Местные органы власти должны потребовать от немецкого насе­ления полного прекращения связи с заграничными буржуазно-фа­шистскими организациями: получение денег, посылок»1.
С этого момента НКВД стало действовать уже в полную силу. В немецкие поселения были направлены специальные бригады ра­ботников ОГПУ и крайкома партии для выявления связей местного населения с зарубежными организациями и раскрытия фактов «ан­тисоветской деятельности». Повсюду изымались «социально-чуж­дые элементы». В Немецком районе детальной проверке подверглись все партийные и советские учреждения, школы, колхозы, МТС, тор­говые организации. За два с половиной месяца органы НКВД аресто­вали 577 человек. Но и это число не было окончательным. В феврале 1935 г. Р.И. Эйхе и Н.Н. Алексеев сообщали в ЦК: «Операцию по не­мцам продолжаем с установкой изъятия всех лиц, активно ведущих к.-р. фашистскую работу в немецких колониях».
Организованная крайкомом и УНКВД чистка была использована не только для выявления и пресечения зарубежных контактов сибир­ских немцев. Она приняла характер тотальных действий против по­дозрительных лиц немецкой национальности. Составной ее частью стала депортация десятков немецких семей, «вычищенных» из кол­хозов. Кроме того, командованию Сибирского военного округа было поручено «пересмотреть весь кадровый и переменный состав в воин­ских частях РККА, комплектуемый из Немецкого района, и очистить его от проникших социально-чуждых элементов»2.
1 Полный текст этой телеграммы приводится в публикации В.И. Шиш­кина: Советские немцы: у истоков трагедии // Возвращение памяти. Истори-ко-публицистический альманах. Новосибирск, 1994. С. 102-103. См. также: Белковец Л.П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (ко­нец 1920-х - 1930-е годы). М., 1995. С. 178-179.
153
2 Советские немцы. С. 104,117,123.
Завершающим циклом репрессивной кампании в отношении не­мцев явилось смещение в октябре 1934 г. прежнего состава местных партийно-советских руководителей и предание их суду. В апреле 1935 г. все самые авторитетные и влиятельные фигуры немецкого ан­клава были выведены на закрытый процесс спецколлегии краевого суда в Новосибирске. Общий состав подсудимых включал 33 чело­века из числа бывших районных руководителей, председателей кол­хозов и сельских советов, директоров школ, учителей, работников госучреждений и рядовых колхозников. В этой группе находились два секретаря райкома и заместитель - Г.М. Адольф, И.А. Вильгаук, Г.С. Бестфатер, председатель райисполкома П.И. Динкель, прокурор и судья - Г.П. Фриш, А.Г. Конрад, заведующий земельным отделом А.П. Маевский, директор МТС П.Г. Борет, награжденный в 1934 г. орденом Ленина за успехи в сельском хозяйстве, и другие. Обвине­ние гласило, что эти люди «встали на путь предательства интересов диктатуры пролетариата и на деле проводили кулацко-националис-тическую политику, были не согласны с проводимой партией и пра­вительством политикой по отношению к кулаку»1.
После того как все обвиняемые признали себя виновными, суд приговорил большинство «членов фашистской организации» к кон­цлагерям на срок от 5 до 10 лет лишения свободы, а семь чело­век «руководителей» - к расстрелу. 3 октября 1935 г. Г.М. Адольф, П.И. Динкель и Г.С. Бестфатер были казнены2.
Национальный вопрос занимал важное место в сталинской внут­ренней политике. Но также как и другие проблемы государственной и общественной жизни, его решение достигалось с применением реп­рессий, жертвой которых становились большие массы людей, а так­же сами исполнители из состава партийно-советского руководства. Двигаясь в сторону постоянного укрепления полномочий централь­ной власти, Сталин и Политбюро считали необходимым ликвидиро­вать тенденции роста национального самосознания и национального сплочения отдельных народов, пусть даже с применением насилия и подавления недавних сторонников. На XVII съезде ВКП(б) в янва­ре 1934 г. Сталин объявил о «наступлении на пережитки капитализма в области национального вопроса» и потребовал «бить по тем, кото­рые отходят от интернационализма»3. Это был важный сигнал, ука­
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 648. Л. 244.
2 Белковец Л.П. «Большой террор»... С. 193.
3 Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. С. 361.
154
зывавший на подготовку новой кампании репрессий против «врагов партии и государства».
В Сибири кампания выявления и разоблачения «уклонистов в национальном вопросе» коснулась южных районов, где существова­ло несколько национально-территориальных и исторических облас­тей - Ойротия (Горный Алтай), Хакасия и Горная Шория. Уже в ян­варе-феврале 1934 г. сотрудниками ОГПУ здесь был «раскрыт» це­лый клубок «заговорщиков» из национальных кадров, включая не­сколько высокопоставленных коммунистов. Самую большую по численному составу «организацию» обнаружили в Ойротии. ОГПУ включило в нее ряд местных руководителей-алтайцев и разбавило этот состав несколькими лицами из старых, но амнистированных противников большевизма. В «контрреволюционной группировке» таким образом оказалось почти 50 человек1. Ее «руководителем» представлялся известный алтайский художник Григорий Гуркин (Чорос-Гуркин) - бывший член Сибирской областной думы, кото­рый в 1925 г. возвратился из эмиграции и теперь получил у ОГПУ звание главного «идеолога националистов». Вместе с Гуркиным арес­товали и другого члена Сибирской думы - учителя и переводчика Г.М. Токмашева, бывшего представителем колчаковского правитель­ства в Горном Алтае. В составе «организации» числился также ряд членов партии: В.К. Манеев, Л.М. Эдоков - заведующий областным объединением животноводческих ферм, И.И. Зяблицкий - председа­тель ойротского облплана, Г.И. Кумандин - заведующий облфинот­делом, А.С. Тенгереков и другие.
Жертвой репрессий была в основном национальная интеллиген­ция. ОГПУ произвело изъятие «ячеек» в Шебалинском, Онгудай-ском, Усть-Канском, Улаганском аймаках и в центре Ойротии, городе Ойрот-Тура, «где были оформлены аймачные руководящие ядра из социально-чуждого элемента»2.
В Хакасии по делу этой же «организации националистов» ОГПУ арестовало председателей окружного и районного исполкомов -Н.А. Аешина и К.А. Майтакова, а также ряд других представителей местной интеллигенции общей численностью 30 человек, из кото­рых 14 были работниками народного просвещения3.
Из официальных источников, имевших отношение к описываемо­му «делу», невозможно было установить, в чем действительно состо­
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 649. Л. 8.
2 Там же. Д. 620. Л. 184.
3 Там же. Д. 649. Л. 9.
155
яли преступления сибирских «националистов». Материалы партий­ной прессы преподносили лишь образцы традиционной демагогии, оставляя возможность для различных догадок. Краевая газета «Со­ветская Сибирь» в одной из статей под названием «Разоблачить до конца и добить буржуазных националистов», в частности, приводила следующие «обвинения»:
«В русско-алтайском словаре, вышедшем вторым изданием в 1931 году, социализм "переводится" на ойротский язык таким об­разом: "социализм - sotseal gyrym". Приблизительно это означает "социалистическая жизнь". Смысл этого необыкновенного перево­да объективно состоит в том, чтобы изолировать массы ойротов от интернациональной терминологии пролетарской революции. Зато в словаре нет перевода слова "артель". Нет в нем расшифровки поня­тия "местный национализм", а есть лишь перевод слов "великодер­жавный шовинизм", есть объяснение понятия "национальное угнете­ние (алтайцев)". Эти примеры из недавней переводческой практики ойротских издательств дают представление только о характере на­ционалистических извращений, а не об их количестве. Нельзя забы­вать, что в числе видных авторов и переводчиков ойротских изданий состояли такие люди, как Токмашев, Эдоков и другие контрреволю­ционные националисты»1.
Однако в закрытых письмах, адресованных партийным комите­там, «националисты» Ойротии обвинялись в подготовке антисовет­ского восстания, уничтожении колхозного имущества, разжигании шовинизма и искусственном создании голода2.
После ареста указанной группы интеллигенции Хакасии и Гор­ного Алтая (Ойротии) была развернута следственная работа. Она продолжалась в течение нескольких месяцев 1934 г. с целью органи­зации и проведения открытого судебного процесса над «буржуазны­ми националистами». Процесс готовился в рамках местной судебно-правовой системы под эгидой Западно-Сибирского краевого суда, что могло свидетельствовать только о двух факторах, определявших отношение властей к его проведению: либо имелось стремление ог­раничиться осуждением лишь части арестованных и, следовательно, допустить возможность рассмотрения дела с определенной степенью объективности, что было бы равнозначно допущению публичной критики режима; либо власти переоценивали способность обвинения завершить гласный процесс с предрешенным исходом.
1 Советская Сибирь. 2 августа 1934 г.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 620. Л. 185.
156
Процесс состоялся в Новосибирске в августе 1934 г. Общее число обвиняемых на нем составляло около 40 человек - хакасов, шорцев, ойротов. Спустя много лет был опубликован один из документов по этому процессу - письмо художника Г.И. Гуркина к дочери, датиро­ванное январем 1935 г., в котором описывались личные наблюдения и оценки Гуркина как одного из обвиняемых на процессе. Автор пись­ма сообщал: «Меня два-три раза доставляли на Красный суд. На суде много было народу и много обвинений против меня. Говорили, что я получаю письма из Японии.., что умышленно не пишу картины, не уважаю, не признаю Советской власти и многое другое и все не­красивое, грязное и бессмысленное, ничем не обоснованное. На суде я, благодаря своему прямому характеру, сказал в защиту себя речь, в которой открыто и красочно рассказал много о своей работе в Ка-рокоруме, об аресте моем при Колчаке два раза, про тюрьму... Думал, что, если на меня врут люди низкие, жалкие и меня засудят, то пусть выслушают на Красном суде всю правду, как и в каких условиях при­ходиться жить художнику-нацмену при Советской власти. ...Хоро­шую речь в защиту меня сказал защитник Цветков. Суд закончился и вынес мне оправдание»1.
«За отсутствием состава преступления» были освобождены и не­которые другие обвиняемые: хакасский учитель и просветитель Н.Г. Катанов, работники просвещения К.К. Самрин, Т.Н. Балтыжа-ков, М.П. Топоев. Но большинство подсудимых суд приговорил к срокам лишения свободы от 2 до 8 лет по статье 58 УК2.
Доступные первоисточники и исследовательские работы, каса­ющиеся репрессий в отношении национальных меньшинств южной Сибири3, не дают однозначного ответа об истинных мотивах массово­го преследования интеллигенции национальных окраин в середине 30-х годов. Вполне очевидно, что объяснение следует искать в самом характере социального развития этих районов и особенностях фор­мирования национального самосознания местной интеллигенции. Для окраинных частей Сибири, где проживало большинство малых народов, начало советского строительства характеризовалось почти полным отсутствием национальных кадров. Первые управленцы, педагоги и просветители из местной среды стали появляться лишь в 1930-е гг., одновременно с развитием высшей, средней и среднетех-
1 Эдоков В.И. Возвращение мастера. Горно-Алтайск, 1994. С. 173-174.
2 См.: Тугужекова В.Н., Карлов СВ. Репрессии в Хакассии. Абакан, 1998. С. 36-37.
3 Там же. См. также: Гришаев В. Дважды убитые. Барнаул, 1999.
157
нической школы. Естественно поэтому, что новые специалисты усва­ивали ценности советской системы на основе принципов, сформиро­вавшихся до эпохи сталинизма. Но практика сталинских преобразо­ваний входила в серьезное противоречие с декларациями прошлого. В такой обстановке новой национальной интеллигенции, как и дру­гим молодым специалистам, было очень трудно избрать правильные жизненные ориентиры, не вступая в конфликт с резко меняющейся политикой. Крайности сталинского режима послужили одной из важных предпосылок ее стихийной консолидации, они пробуждали в ней национальное самосознание, вызывали стремление подчер­кивать перед центральной властью национальные, хозяйственные и культурно-бытовые особенности своего народа, своего края, об­ласти. Именно это обстоятельство становилось центральным пунк­том обвинений представителям национальных групп, когда власти организовывали против них судебные или внесудебные процессы по признакам «контрреволюционного национализма»: в одних слу­чаях выдвигалось обвинение в создании «Союза сибирских тюрок», в других - инкриминировались попытки организации независимого государства.
Тенденции консолидации и роста национального самосознания в среде интеллигенции южных народов Сибири были сильны и после того, как краевое руководство во главе с Эйхе произвело здесь мас­совую смену кадров в 1934-1935 гг. Но и это радикальное решение не позволило добиться полного подчинения местных управленцев. Скрытое сопротивление насаждаемой политике продолжили другие, ранее считавшиеся последовательными проводниками линии цент­ральных и краевых органов власти. Такое сопротивление, очевидно, возникало в связи с тем, что проводимые социальные эксперименты и чистки в этих областях достигали той степени остроты, при кото­рой становились совершенно нестерпимыми.
В самом деле, только в ходе одной операции начала 1936 г., про­водившейся органами НКВД Запсибкрая с санкции ЦК ВКП(б), из Ойротии было выселено в Караганду свыше 300 «байско-кулацких и бандитских семей»1. А спустя несколько месяцев НКВД представил материал на раскрытую в Ойротии «контрреволюционную национа­листическую организацию». В эту «организацию» попали советские руководители и работники культуры автономной области, представ­ленные практически только алтайцами: председатель облисполкома С.С. Сафронов, директор областной партийной школы И.И. Папин,
1 ГАНО. Ф. P-47. Оп. 5. Д. 227. Л. 50. 158
начальник УНХУ области М.И. Ялбачев, секретарь Кош-Агачско-го райкома партии СТ. Табаков, заведующий ойротским филиалом госиздательства (ОГИЗ) И.Н. Аргоков, преподаватель педрабфака А.И. Арбанаков и ряд других работников. В приговоре спецколле­гии Западносибирского краевого суда по делу этой «организации» говорилось, что ее участники «были не согласны с проводимыми ме­роприятиями партии и правительства в Ойротской области», распро­страняли клевету на колхозы и совхозы, считая их нежизненными в условиях Ойротии1. Отмечалось также, что ко времени ликвида­ции организацией «были охвачены и созданы контрреволюционные филиалы в большинстве аймаков области. Из них участники Элек-монарского, Улаганского и Онгудайского контрреволюционных фи­лиалов в числе 79 человек уже осуждены».
Закрытое судебное рассмотрение данного дела, проходившее с 7 по 15 августа 1936 г. в Новосибирске, имело закономерный итог: «руководителей заговора» С.С. Сафронова, И.И. Папина, М.И. Ялба-чева и А.И. Арбанакова приговорили к расстрелу, остальных участни­ков - к различным лагерным срокам2.
Репрессии против групп из состава национальных меньшинств Сибири были частью общих мер государственной власти по переуст­ройству в стране. Особенность этих действий заключалась в том, что они имели двойственную специфику. Во-первых, они являлись спо­собом реализации мероприятий правительства, единых для всего го­сударства, а также средством разрушения национальной консолида­ции, инструментом подавления растущего самосознания отдельных народов. Во-вторых, как и репрессии против других групп населения, они представляли собой превентивную меру, которая не вскрывала ни реальных враждебных замыслов, ни действительных участни­ков «заговора». В этих акциях отражалась лишь внутренняя логика поведения правящего режима, возбуждавшая подозрение к любым фактам вероятной угрозы или нелояльности централизованной власти.
1 Там же. Л. 118; ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 745. Л. 88-89.
2 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 227. Л. 118,121.
ГЛАВА III. ПОСЛЕДСТВИЯ УБИЙСТВА КИРОВА
Новая фаза чистки
Убийство 1 декабря 1934 г. в Смольном секретаря Ленинград­ского обкома ВКП(б), члена Политбюро СМ. Кирова стало важным рубежом в дальнейшем развитии внутрипартийной и политической жизни в СССР. Оно положило начало широкой кампании уголовно-политических преследований, которая продолжалась в течение двух лет, завершившись разоблачениями и казнями огромного количест­ва советских граждан. Уже через несколько дней с момента громкого убийства советская пресса сообщила об аресте и исполнении смерт­ного приговора в отношении 66-ти «белогвардейцев» Москвы и Ле­нинграда, обвиненных в подготовке террористических актов против работников советской власти1. Спустя десятки лет стало известно, что это событие явилось первым актом своеобразного политического сценария, который Сталин разыгрывал вместе с доверенными лица­ми с целью дискредитации и физического уничтожения бывших оп­позиционеров.
Сталинский план заключался в том, чтобы начавшееся рассле­дование обстоятельств гибели секретаря Ленинградского обкома направить на доказательство существования широкой подпольной террористической организации зиновьевцев, готовившей покуше­ния на руководителей страны. В течение декабря 1934 г. были арес­тованы Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев и ряд их бывших сторонников -А.С. Куклин, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, A.M. Гертик и другие. Им предъявили обвинение в организации «московского центра», а затем началась подготовка открытого судебного процесса2.
Одновременно следствие проводилось и в Сибири. В январе 1935 г. на Кузнецком металлургическом комбинате органы НКВД раскры­ли группу ответственных работников, состоявшую в близких отно­шениях с зиновьевцами и представлявшую их бывших последовате­
1 Советская Сибирь. 8 декабря 1934 г.
2 Известия ЦК КПСС. № 7.1989. С. 64-66.
160
лей. В ее составе оказались П.Н. Тарасов - начальник строительства прокатного цеха, А.Г. Евдокимова - его жена (дочь Г.Е. Евдокимова), Петровский - начальник горнорудного Тельбесского района, Нары-ков - начальник строительства мартеновского цеха и работники ком­бината - Штифанова, Батиков, Бабчин. Большинство из них было немедленно арестовано.
19 января 1935 г. на заседании бюро Сталинского горкома партии разоблаченных исключили из партии. В постановлении бюро отмеча­лось, что «участники зиновьевско-троцкистской группы, прибывшие в разное время на площадку Кузнецкстроя, начиная с 1931 г., состоя членами коммунистической партии, двурушничали... ведя подполь­ную подрывную работу против партии»1. На основе факта разоблаче­ния этой группы крайком ВКП(б) организовал показательную инс­ценировку борьбы за «революционную бдительность». На заседании бюро Сталинского горкома, где проводилась процедура исключения зиновьевцев из партии, лично присутствовал секретарь крайкома Р.И. Эйхе. Он произнес эмоциональную речь о непримиримости к «антипартийным теориям» и «антипартийным разговорам», при­грозив в итоге не щадить никого из разоблачаемых2.
В течение нескольких дней местные газеты распространяли ин­вективы по адресу исключенных из партии, пытаясь изобразить их коварными заговорщиками и предателями. Газета «Советская Си­бирь» писала: «Недаром молчала Евдокимова А.Г. Недаром ни слова о политике партии нельзя было услышать на партийных собраниях от Тарасова. Это была тактика. Злобные, но бессильные и трусливые враги партии молчали, таились, чтобы не выдать себя «прежде вре­мени». ...Этой тактики придерживались все они - Нарыков, Штифа­нова, Бабчин, Петровский, Батиков. ...На их вечеринках выражалось самое отрицательное отношение к коллективизации, к победам кол­хозного строя, к темпам индустриализации и т. д. Штифанова в своих показаниях заявила, что она отрицает возможность построения со­циализма в СССР без поддержки какой-либо другой революционной страны, что она отрицает социалистический характер нашей тепе­решней экономики»3.
Аресты «троцкистско-зиновьевских последышей» были проведе­ны также в Барнауле, на меланжевом комбинате и ряде организаций,
1 ЦДНИ КО. Ф. 74. Оп. 2. Д. 60. Л. 16-17.
2 Там же. Л. 25.
3 Советская Сибирь. 22 января 1935 г.
161
в Томске, Красноярске, Омске, в Барабинском тресте совхозов, на же­лезнодорожном транспорте.
Для той обстановки, которая сложилась в стране, было вполне естественно, что даже периферийные кадры НКВД постарались вос­пользоваться убийством Кирова, чтобы продемонстрировать служеб­ное рвение и «политическое чутье». «Преступные ошибки» ленин­градского НКВД для всех являлись важным уроком. В начале 1935 г. Западносибирское управление НКВД разоблачило местных «терро­ристов», у которых «намечен был товарищ Эйхе»1. В связи с якобы готовившимся терактом были арестованы 8 жителей Новосибирска из бывших офицеров. Никаких преступных действий они осуще­ствить «не успели», тем не менее троих - Федора Абрамова, Петра Колоярцева и Громова - приговорили к расстрелу, а других осудили к заключению в лагерь.
В январе-феврале 1935 г. во всех первичных парторганизациях страны зачитывалось составленное Сталиным закрытое письмо ЦК ВКП(б) «Уроки событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова». В этом документе Сталин убеждал партию в том, что от­ветственность за дерзкое преступление полностью лежит на зиновь-евцах. Партия оказалась недостаточно бдительной, объяснял Сталин, и потому стало возможным проникновение в ее ряды опасных дву­рушников. «Двурушник не есть только обманщик партии, - говори­лось в письме. - Двурушник есть вместе с тем разведчик враждебных нам сил, их вредитель, их провокатор, проникший в партию обманом и старающийся подрывать основы нашей партии, - следовательно, -основы нашего государства... Поэтому в отношении двурушника не­льзя ограничиваться исключением из партии, его надо еще арестовать и изолировать, чтобы помешать ему подрывать мощь государства пролетарской диктатуры. ...Не дело большевиков почивать на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нужно нам, а бдительность, насто­ящая большевистская революционная бдительность»2.
Сталинское подстрекательство явилось поводом для новой встряс­ки партии. В местных парторганизациях была развернута кампания проработки закрытого письма «Уроки событий...», целью которой стало подробное изучение политического лица каждого из бывших сторонников оппозиции и саморазоблачение прошлых ошибок. Кам­пания продолжалась в течение двух месяцев. О предварительных ее итогах заведующий ОРПО Запсибкрайкома И.И. Ляшенко в марте
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 648. Л. 75.
2 Известия ЦК КПСС. 1989. № 8. С. 99.
162
1935 г. сообщал в ЦК ВКП(б) Маленкову: «Письмо ЦК ВКП(б) под­няло ярость масс ко всяким проявлениям политической близоруко­сти и оппортунистической успокоенности и притуплению классовой бдительности на отдельных участках работы... Наряду с разоблачени­ем и немедленным исключением из рядов партии замаскировавших­ся двурушников из контрреволюционного троцкистско-зиновьевско-го охвостья во многих районах при проработке письма ЦК и после этого вскрыты факты большой засоренности классово-чуждыми, враждебными элементами отдельных важных участков фронта соци­алистического строительства и наличия примиренческого отноше­ния к ним»1.
Ляшенко приводил ряд конкретных примеров разоблачения «троцкистского охвостья» в Западно-Сибирском крае: исключение из партии коммерческого директора Кемеровского коксохимкомби-ната Томашевского, заведующего планово-экономическим управле­нием этого же предприятия Карапетова, директора Убинского совхо­за Селюнина и других.
В феврале 1935 г. в Сибирь стали прибывать большие группы ле­нинградцев - членов партии и беспартийных, - высланных после убийства Кирова. Среди них было немало бывших сторонников оп­позиции, занимавших при Зиновьеве ответственные партийные, хо­зяйственные и комсомольские посты, но большинство уже давно не участвовало в политике, и высылка их представляла собой личную месть Сталина за выступления оппозиционеров в 1925-1927 гг. По постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) из Ленинграда предполага­лось выслать на Север Сибири и в Якутию 663 «зиновьевца»2.
Ленинградцев принимали во всех крупных городах Сибири: Ом­ске, Новосибирске, Томске, Барнауле, Красноярске, Иркутске. От­сюда их чаще всего направляли еще дальше, в районные организа­ции, где для них находилась работа по специальности. Прибывшие представляли в основном партийную интеллигенцию. В их составе были служащие госучреждений, преподаватели вузов, военные, хо­зяйственные и профсоюзные руководители среднего уровня. Среди прибывших в Сибирь находились также участники XIV съезда пар­тии - делегаты мятежной ленинградской организации, голосовавшей против Сталина и возглавляемого им ЦК: М.А. Королева, Н.П. Смир­нов, И.А. Петрик, С.Х. Субоч.
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 9. Д. 36. Л. 479.
2 Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 85.
163
Секретарь ЦК ВКП(б) Н.И. Ежов давал крайкомам и обкомам указание о том, как распорядиться новыми партийными кадрами: «Командированных товарищей не рекомендуем направлять на пар­тийную работу. Используйте их по своему усмотрению в зависимо­сти от опыта каждого на хозяйственной (в промышленности, коопе­рации, торговле) или административно-советской работе.
Все командированные в прошлом активно участвовали в зиновь-евской оппозиции. Хотя они давно уже отошли от оппозиции и из партии сейчас не исключены, все же их практическую работу необ­ходимо иметь под постоянным наблюдением. ...Откомандирование этих товарищей из пределов края не может быть произведено без со­гласия ЦК ВКП(б) в каждом отдельном случае»1.
Судьба исключенных из партии складывалась менее благоприят­но. Сотни зиновьевцев Ленинграда и других городов страны, собран­ных как до убийства Кирова, так и после него, ОГПУ отправило в по-литссылку под надзор своего аппарата в районы Восточной Сибири. В одном лишь Красноярском крае, главным образом в г. Енисейске, в июне 1935 г. было уже сосредоточено 280 человек «зиновьевского актива». Это составляло почти половину общего числа политссыль-ных, находящихся в крае2.
В середине 1935 г. в новом закрытом письме от 13 мая ЦК ВКП(б) потребовал провести проверку партийных документов и очистить партию от засорения ее «враждебными элементами». Проверка име­ла ряд принципиальных отличий от проходившей год назад чистки партии. Теперь были значительно повышены требования по части политической благонадежности коммунистов. Вводились особые ка­тегории для исключения по признакам социального происхождения, прежнего рода занятий, родства и проживания в прошлом за грани­цей. Основной компрометирующий материал для разоблачений пре­доставляли органы НКВД.
В ходе начавшейся проверки одну из «троцкистских групп» из семи человек вновь арестовали на Кузнецком металлургическом ком­бинате в Сталинске, но уже за связь с предыдущей группой.
«Антисоветская группа», обнаруженная в Анжеро-Судженске на шахте им. Кирова во главе с «троцкистом» Маштаковым, «выступала против стахановского движения, называя стахановские методы "тей­лоризмом" и "фордизмом"».
1 ЦДНИ КК. Ф. 26. On. 1. Д. 91. Л. 31.
2 Там же.
164
13 «шпионов» разоблачили в Кемерово. Это были иностранные рабочие, отказавшиеся принять советское подданство1.
Начальник секретно-политического отдела УНКВД по Западно-Сибирскому краю И.А. Жабрев информировал: «В результате нашей агентурно-следственной работы за последнее время нами выявлены и переданы в распоряжение партийных организаций компрометиру­ющие данные на 1543 человека (членов и кандидатов). Почти полная реализация этих данных в процессе проверки, несомненно, помогла парторганизациям разоблачить и очистить свои ряды...»2
Когда проверка подошла к концу, партия потеряла 13-15 % своего состава. В марте 1936 г. итоги этой кампании были подведены на соб­рании Новосибирского городского партийного актива. Выступивший по данному вопросу уполномоченный комиссии партийного контро­ля М.И. Ковалев сказал: «Перед проверкой партдокументов в нашем Западно-Сибирском крае проходила чистка партии. Она дала ощу­тимые результаты. Исключено по чистке партии в новых границах нашего Запсибкрая 13 630 человек, или 20 с лишним процентов, а по проверке партдокументов исключено около шести тысяч, или около 13-ти процентов...
Проверка партдокументов глубже коснулась каждого члена пар­тии в отдельности и вскрыла, что называется, всю подноготную в от­дельности каждого члена партии... Проверка вскрыла отсутствие достаточной бдительности у членов партии и у многих организаций, отсутствие организационной работы, отставание организационной работы от уровня политического руководства»3.
Из того числа, которое назвал Ковалев, многие были арестованы. Только в Западной Сибири по итогам проверки из 4916 исключен­ных аресту подверглось 805 человек4. В Красноярском крае, как со­общал Н.И. Ежову секретарь крайкома П.Д. Акулинушкин, «разобла­чено и изгнано из партии 97 контрреволюционных троцкистско-зи-новьевских последышей», всего репрессировано 460 человек из 1807 выявленных и разоблаченных членов краевой парторганизации5.
С начала 1936 г. под карательные удары попали колонии ссыльных троцкистов и зиновьевцев. НКВД провело здесь широкую кампанию арестов и оформления «контрреволюционных заговоров». Спустя
1 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3205. Л. 53-54,
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 9. Д. 73. Л. 1.
:! ГАНО. Ф. П-22. On. 1. Д. 101. Л. 14-15.
4 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3205. Л. 42.
5 ЦДНИ КК. Ф. 26. On. 1. Д. 246. Л. 24,35.
165
4-5 месяцев политическая ссылка прекратила свое существование. Были полностью изъяты ссыльные колоний в Красноярском крае (Абакан, Шира, Туруханск, Енисейск, Минусинск), Омской области (Тара), в Нарыме (Колпашево) и других районах Сибири.
Одновременно забирали исключенных из партии «за троцкист­скую деятельность». В Томске весной 1936 г. горотдел НКВД арес­товал несколько работников и студентов индустриального института (П. А. Колесов, Б.В. Скопин, Н.М. Безденежных и др.) за то, что «вели контрреволюционную работу по объединению троцкистски настро­енных лиц из числа бывших членов ВКП(б)»1.
Летом 1936 г. сотни ссыльных (теперь уже заключенных) и новых осужденных троцкистов из Сибири, Казахстана и Средней Азии эта­пами начали доставлять во Владивостокскую пересыльную тюрьму для последующей отправки на рудники Колымы. Всего было собрано свыше 500 человек, что было совершенно необычно, т. к. прежде изо­лированные троцкисты никогда не собирались в одном месте в таком количестве. Оказавшись в одной тюрьме после нескольких лет поли­тической травли и вынужденной изоляции, старые единомышленни­ки предприняли еще одну попытку организовать громкий тюремный протест в духе революционеров прошлого. Но арсенал средств для выступления был не очень большим. Как и ранее, находясь в изоля­ции от внешнего мира, троцкисты могли рассчитывать лишь на кол­лективные петиции, голодовки и международный резонанс. Таким же был их замысел и в этот раз. Основной целью стала организация протеста против отправки на Колыму. На территории огромного пе­ресыльного лагеря была проведена подготовительная работа. На од­ном из собраний троцкисты образовали старостат, в который вошли известные в лагере оппозиционеры - Р.И. Сахновский, Майденберг, Барановский, Бодров, Саянский, Городецкий, Филиппов, С.Я. Кроль. Члены старостата и их помощники (В. Поляков, Я. Беленький, Ф. Петровский, Н. Балмашев и др.) развернули подготовку к коллек­тивной голодовке. Свидетели-заключенные, дававшие впоследствии показания по делу о «троцкистском восстании», рассказывали2, что колеблющихся призывали добиваться статуса политзаключенных и активно противодействовать погрузке на пароход, в котором пред­стояло отправиться на север. Организаторы протеста разъясняли то­варищам: «Нас отправляют на Колыму в грузовых трюмах... будем
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 784. Л. 16-17.
2 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3 (показания Голего П.С. и Блинко-ва Б.С).
166
содержаться в невентилируемых трюмах, без выхода на палубу, пита­ние будет из расчета штрафных голодных норм. Плаванье продлится в таких условиях 18-20 суток. Пусть нас вяжут и везут. У них людей не хватит, чтобы перевязать 600 человек...»
Собрания и обсуждения требований продолжались несколько дней. Но остановить действия лагерной администрации троцкисты были не в силах. Организованное ими выступление, в конце концов, вылилось лишь в своеобразную политическую демонстрацию с пе­нием революционных песен в колонне и созданием препятствий при погрузке арестантского этапа на пароход.
5 июля весь этап в составе 500-600 человек был выстроен для отправки на пристань. Как только колонна двинулась и вышла за пределы лагпункта, в разных ее местах по сигналу запели «Вихри враждебные веют над нами...» Песню подхватили сотни голосов. На­чальник конвоя несколько раз приказывал прекратить пение и дваж­ды останавливал этап, но пение продолжалось. «Пели "Вы жертвою пали в борьбе роковой...", "Интернационал", - рассказывал один из заключенных. - Пение прекратилось лишь тогда, когда началась пог­рузка на баржу № 1, в которую было помещено около 250 человек»1. Затем была подана вторая баржа для погрузки остальных арестантов. Обе направлялись к пароходу «Кулу». Пассажиров первой баржи высадили благополучно. Но когда подплыла вторая баржа, началось брожение. «С парохода "Кулу" Саянский стал кричать, чтобы мы не грузились... Погрузка остановилась. ...Саянский начал сбрасывать с парохода чемоданы и тюки и сам рванулся к трапу. За ним броси­лась толпа троцкистов. Конвой их остановил. Тогда они и троцкисты с баржи № 2 начали выкрикивать лозунги "Долой кровопийцу Стали­на!", "Долой политическую жандармерию - НКВД!", "Да здравствует вождь мировой революции Троцкий!" На барже № 2 начали петь...»
В результате инцидента баржу с людьми отвели в море. Она про­стояла на рейде всю ночь, а на другой день, прибегнув к силе и связав некоторых бунтарей, конвой сумел завершить погрузку. Вскоре на па­роход прибыл краевой прокурор в сопровождении начальника При­морского УНКВД. Он попытался успокоить волнение и призвал «не поддаваться на провокацию», кроме того, он заверил протестующих, что условия этапирования всех заключенных будут нормальными. «После его речи масса начала расходиться по трюмам. Но значитель­ная часть троцкистов осталась на палубе, выкрикивала, что нельзя верить провокации прокурора и требовала выгрузки на берег».
Там же (показания Юдина P.M.).
167
Пароход, наконец, двинулся в путь. Поскольку плыть предстоя­ло несколько дней, троцкисты решили продолжить свои акции. По инициативе Б.М. Эльцина, Р.И. Сахновского, Я. Беленького, Поля­кова, С.Я. Кроля была составлена телеграмма протеста в ЦИК СССР с требованием предоставить заключенным оппозиционерам полити­ческий статус. Под ней подписалось около 300 человек. Борис Эль-цин призывал своих сторонников и в лагере не прекращать борьбы со Сталиным, а путем различных актов протеста добиваться улучшения быта и сплочения единства троцкистов.
Проплывая вдоль берегов Японии, оппозиционеры стали бросать в море бутылки с записками и призывами к «мировой общественно­сти». Как сообщали очевидцы, они выкрикивали при этом: «Лучше японский фашизм, чем сталинская реакция»1.
Описание некоторых подробностей этого необычного путеше­ствия на Колыму приводит в своих воспоминаниях бывший узник Михаил Байтальский. Он пишет: «Плывем... На виду у японских бе­регов конвоиры на палубе снимают форменные фуражки, шинелью прикрывают винтовку и вплотную прижимаются спиной к мачтам и большим ящикам грузов на палубе. Почти весь этап на палубе. Уго­ловники и бытовики заперты в трюмах. Кормят неплохо, ни в чем нас, политических, не стесняют. Наше единственное начальство здесь -старостат...»2
Однако избежать трагической развязки троцкисты уже не могли. После прибытия «Кулу» в Магадан участники протеста еще пытались оказывать сопротивление при прохождении обыска, регистрации и карантина; была даже организована голодовка. Но администрация лагеря вновь прибегла к силе: сопротивлявшихся связали и отпра­вили в лагпункты по назначению. Летом 1937 г. их расстреляли как мятежников.
Так, устраняя одну за другой группы троцкистов и тех, кто имел с ними какие-либо связи, Сталин и его сторонники приближались к главной политической цели - уничтожению вожаков оппозиции через процедуру позорных и унизительных саморазоблачений и рас­каяний на показательных процессах.
17 апреля 1936 г. в Новосибирске был арестован видный троц­кистский деятель Николай Муралов, занимавший пост начальника
1 Там же (показания Алексеева Д.Н.).
2 Байтальский М. Троцкисты на Колыме / Минувшее. Исторический альманах - 2. М.: Прогресс: Феникс, 1990. С. 346.
168
отдела рабочего снабжения в тресте Кузбассуголь1. Его поместили во внутреннюю тюрьму УНКВД и стали методично допрашивать, доби­ваясь показаний на других деятелей оппозиции.
Арестовали также В.Д. Вегмана, одного из старейших большеви­ков, известного сибирского публициста и историка, который подоз­ревался в том, что через друзей и знакомых (Сумецкого и Богуслав­ского) посылал деньги в Алма-Ату Троцкому. Следствие по его делу вели работники СПО УНКВД И.А. Жабрев, СП. Попов и П.И. Сыч. Из Москвы их действиями руководил начальник 4-го (секретно-по­литического) отдела НКВД СССР Г.А. Молчанов. Что происходило в этот период в следственных камерах и подвалах УНКВД, с полной достоверностью установить невозможно. Известно, однако, что до­просы Вегмана вскоре закончились трагически: подследственный внезапно скончался при невыясненных обстоятельствах (официаль­но - от разрыва сердца). Существует также версия, распространяв­шаяся в среде работников управления НКВД, согласно которой Вег-ман был убит, поскольку прежде находился в дружбе с начальником УНКВД В.А. Каруцким2. Возможно, факт такой дружбы мог испор­тить репутацию.
Допросы Н.И. Муралова, очевидно, проходили более гладко. Пос­ле нескольких бесплодных попыток заставить арестованного пойти на сделку со следствием Жабрев и Попов смогли все же получить необходимые признания о существовании в Сибири тайной органи­зации троцкистов во главе с Мураловым и Раковским. Однако в след­ствии неожиданно произошел поворот. Несмотря на добытые призна­ния о «троцкистской организации», комиссар Каруцкий повел себя не совсем обычно: он не стал подписывать материалов «по троцкис­там», но в тот же день вызвал Жабрева и отчитал его за фальсифика­цию следственных показаний. По словам самого Жабрева, Каруцкий заявил: «Мы никакой контрреволюционной организации не имеем, и вы с Поповым надумали очередной номер»3. После этого разгово­ра Каруцкий был отозван в Москву. Вскоре его место занял старший майор ГБ В.М. Курский.
Перестановка в руководстве УНКВД летом 1936 г. позволила по­вести дальнейшее следствие в нужном направлении. Курский внес важные коррективы в «дело троцкистов». Он потребовал, чтобы фи­гура Муралова вновь была в центре «организации». Затем в числе
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3.
2 Там же. Д. 4087. Т. 3.
3 Там же. Д. 8437. Т. 3.
169
других он добавил еще и Якова Дробниса, крупного хозяйственного работника, заместителя начальника строительства Кемеровского кок­сохимического комбината, в прошлом - видного деятеля оппозиции.
Намечалось, таким образом, новое, более серьезное «дело» с гром­кими именами и широкими «выходами» на других возможных «учас­тников». Но случай со взрывом на шахте Кемеровского рудника в сентябре 1936 г. внезапно изменил направление следствия и вывел НКВД на другой сценарий компрометации врагов партии, о котором речь пойдет ниже.
Важной частью сталинского плана подготовки расправы со ста­рыми политическими врагами явилась кампания, развернутая в стране в связи с выходом в свет закрытого письма ЦК ВКП(б) от 29 июля 1936 г. «О террористической деятельности троцкистско-зи-новьевского контрреволюционного блока». Письмо почти целиком основывалось на «показаниях» арестованных лидеров оппозиции -Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева, И.П. Бакаева, С.С. Мрачковского и других, которые, как утверждалось, «окончательно скатились в бо­лото белогвардейщины, слились с самыми отъявленными и озлоб­ленными врагами советской власти и превратились в организующую силу последышей разгромленных в СССР классов...»1 Письмо вну­шало мысль о том, что троцкисты и зиновьевцы, разочаровавшись в попытках победить в открытой борьбе, создали тайный блок и встали на путь террористической деятельности. Они убили Кирова, готови­ли покушения на остальных руководителей партии - Сталина, Во­рошилова, Кагановича, Орджоникидзе, Жданова, СВ. Косиора, Пос-тышева. В заключительной части письма Центральный Комитет еще раз призывал коммунистов к бдительности «на любом участке и во всякой обстановке».
Этому документу, как приказу к организации новых исключений из партии и новых арестов, придавалась повышенная секретность. В отличие от предыдущих закрытых писем, его содержание для боль­шей части партии не оглашалось. С ним знакомили только членов бюро обкомов, горкомов и райкомов. 3 августа письмо ЦК ВКП(б) обсуждалось на заседании бюро Западно-Сибирского крайкома, где председательствовал Р.И. Эйхе. По итогам обсуждения бюро приняло ряд постановлений общеполитического и организационного характе­ра. Прежде всего, бюро заявляло, что оно «выражает единодушную волю всей краевой партийной организации и беспартийных трудя­щихся масс края, настаивает на немедленном предании суду Зиновь­
1 Известия ЦК КПСС. 1989. № 8. С. 111. 170
ева, Каменева, Евдокимова, Бакаева, Смирнова И.Н., Мрачковского и других организаторов и участников троцкистско-зиновьевского террористического контрреволюционного блока и на применении ко всем им высшей меры наказания - расстрела. Враги социалистиче­ской родины - белогвардейская троцкистско-зиновьевская сво­лочь, - говорилось в постановлении, - должны быть до конца физи­чески уничтожены»1.
В связи с этим всем подразделениям крайкома давалось задание «тщательно и своевременно выявлять отдельные факты идеологи­ческих шатаний и враждебных вылазок в отдельных звеньях местных организаций, анализируя и разоблачая корни этих явлений». Поруча­лось также «провести специальное обследование в таких парторгани­зациях как томская, барнаульская, бийская, ойрот-туринская, кайен­ская и другие (учитывая, что в этих городах находились высланные троцкисты и зиновьевцы)»2.
В постановлении Запсибкрайкома примечательна была еще одна деталь, которая относилась к личности самого Сталина. Впервые в документе крайкома, предназначенном для внутреннего пользо­вания, руководитель партии именовался эпитетами, которые были невозможны в прежние годы. В последних абзацах постановления, в частности, говорилось, что «Западно-Сибирская парторганиза­ция, непоколебимо сплоченная вокруг великого гения человечес­тва - нашего мудрого вождя и учителя товарища Сталина и вокруг сталинского Центрального Комитета партии, сделает во всей своей работе большевистские выводы из указанного закрытого письма ЦК ВКП(б)»3. Переход к новому языковому стилю в партии происходил одновременно с распространением террора.
По всей Сибири началась кампания арестов бывших оппозицио­неров, причем в гораздо больших масштабах, чем в предшествующий период. Ее особенность заключалась в том, что она стала акцией окон­чательного (физического) устранения остатков оппозиции из обще­ственной жизни страны. После сентября-октября 1936 г. обнаружить на свободе кого-либо из бывших активных троцкистов практически было невозможно. Благодаря особому учету, который постоянно вели ОГПУ-НКВД и партийные комитеты, все они оказались в тюремной изоляции.
1 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3235. Л. 74.
2 Там же. Л. 74 об.
3 Там же. Л.74.
171
7 августа 1936 г. НКВД арестовало М.С. Богуславского, бывше­го председателя Малого Совнаркома РСФСР, в данный момент яв­лявшегося начальником строительства и директором завода № 153 (нынешний авиационный завод им. Чкалова) в Новосибирске1. Были также арестованы управляющий крупнейшего в стране Анже-ро-Судженского угольного рудника А. А. Шестов, начальник Локомо-тивстроя В.К. Карлсберг, директора сибирских совхозов М.М. Кудря-шов (Искитимский район) и А.И. Марков, партизанский командир В.П. Шевелев-Лубков, начальник Красноярской железной дороги А.К. Мирский. Особенно много арестов было на Кемеровском Комби-натстрое после того, как в тюремной камере оказался Я.Н. Дробнис, один из руководителей ККС. НКВД арестовало в Кемерово всех его близких, друзей, жену. Для большинства работников этого огромно­го предприятия служебное или неформальное общение с Дробнисом имело роковое значение.
8 октябре 1936 г. только по делу «троцкистского центра» (Мура-лова-Дробниса-Богуславского) в УНКВД в Новосибирске допра­шивалось 166 человек, включая М.И. Сумецкого, И.Н. Ходорозе, Б.М. Оберталлера, Эйдмана, Житкова и многих других бывших уча­стников оппозиции2.
В Иркутске арестовали большую группу известных в прошлом троцкистов во главе с Н.И. Уфимцевым и И.А. Бялым, а с ними -многих хозяйственных и советских работников3. Опального «пра­вого» Н.А. Угланова арестовали с группой его коллег в Тобольске, в управлении Обьрыбтреста4.
Всякая более или менее значительная фигура в этот период не­пременно объединяла вокруг себя большое количество сослуживцев, знакомых, друзей, родных и увлекала за собой в пропасть как соуча­стников «организации».
Всего в ходе обсуждения письма ЦК ВКП(б) от 29 июля только в Западно-Сибирской парторганизации были «обнаружены» и исклю­чены из партии 142 «троцкиста и зиновьевца, их соучастники и пок­ровители». Одновременно органы НКВД смогли «раскрыть» в крае 11 «троцкистско-зиновьевских контрреволюционных организаций и групп», самой значительной из которых признавалась организация под названием «Сибирский троцкистский центр» во главе с Мура­
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3.
2 Там же. Д. 14535.
3 Архив УФСБ по Иркутской обл. Д. 10576, 1527.
4 ЦДНИ ОО. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. Л. 103-105.
172
ловым, Богуславским и Дробнисом. Подводя общие итоги этой кам­пании, Запсибкрайком ВКП(б) отмечал, что «в числе разоблачен­ных и исключенных из партии троцкистов и зиновьевцев оказалось 12 директоров предприятий, их заместителей и руководителей уч­реждений, 27 заведующих цехами и отделами предприятий и 37 про­чих служащих, преимущественно ответственных работников»1. Зна­чительную долю разоблаченных представляли преподаватели и со­трудники вузов Сибири. В Томском индустриальном институте - ди­ректор A.M. Кашкин, аспиранты Пышкин (работник горкома партии) и Машкин (он же секретарь Томского горкома комсомола), научный сотрудник Мартыненко и другие; в Томском госуниверситете - за­меститель директора Н.П. Загорский, доцент Климов, ассистент Го­ловин: в Томском пединституте - зав. кафедрой педагогики Крупе-нина, преподаватель истории народов СССР Озерская; в Томском транспортном институте - Н.И. Курков, К.П. Шмидт, А.Е. Голенков и так далее.
«Троцкистское охвостье» в этот период разоблачалось и осужда­лось в каждой ячейке партии и госаппарата. В учреждениях и пред­приятиях шли бурные собрания с выяснением политической и со­циальной биографии того или иного «троцкиста», когда-то голосо­вавшего «не так» или имевшего связи с «разоблаченными врагами», каждому подозреваемому приходилось представлять детали своего прошлого перед сослуживцами и приносить раскаяния за «ошибки». До сих пор, однако, никто из троцкистов не сознавался в совершении вредительских действий по подрыву советской экономики или в том, что сознательно готовились и осуществлялись убийства рабочих на предприятиях. Впервые это было продемонстрировано на Кемеров­ском процессе.
Кемеровский процесс
23 сентября 1936 г. на шахте «Центральная» Кемеровского горно­рудного района во время работы произошел мощный взрыв метана. Последствия оказались трагическими: 9 подземных рабочих погибло, 15 доставили в больницу в тяжелом состоянии. Через несколько дней от полученных ран скончался еще один шахтер.
Подобные катастрофы происходили в Сибири и раньше и даже с еще большими человеческими жертвами. Так, 10 февраля 1931 г. в результате взрыва угольной пыли на шахте № 8 Хакасского управ-
1 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 5. Л. 7.
173
ления погибла почти вся смена шахтеров, включая забойщиков-за­ключенных, всего -117 человек. 12 получили тяжелые ранения. Из-за огромных разрушений, вызванных взрывом, 15 рабочих в те дни так и не удалось отыскать1. Но эту, вероятно, самую крупную про­мышленную катастрофу в истории Сибири никто в тот период не связывал с действиями вредителей. Ничего не сообщалось и о суде над виновниками этой трагедии.
Сентябрьский взрыв 1936 г., однако, имел особое значение. Он оказался тем своевременным событием, вокруг которого Сталин и НКВД смогли устроить шумное политическое зрелище в виде от­крытого судебного процесса с разоблачением «диверсионно-вреди-тельской деятельности троцкистов».
В тот же день, когда произошла кемеровская трагедия, бюро крайкома партии назначило комиссию для расследования причин аварии. В нее вошли: председатель Кемеровского горсовета А.А. То­карев, начальник горотдела НКВД Врублевский, секретарь горкома Д.Т. Якушин, два специалиста - начальник Главной горно-техниче­ской инспекции НКТП СССР Б.Ф. Гриндлер и директор углепере-гонного завода инженер И.Я. Фельбербаум, а также секретарь райко­ма ВКП(б) Блинкин и председатель ЦК союза угольщиков Востока И.В. Карасев.
В первые дни работы комиссии по изучению всех обстоятельств аварии работники НКВД успели провести серию арестов. Были арес­тованы руководители шахты «Центральная» и кемеровского рудника инженеры: И.И. Носков, Н.С. Леоненко, И.Е. Коваленко, М.И. Куров, В.М. Андреев, И.Т. Ляшенко. Для проведения допросов их доставили в Новосибирскую внутреннюю тюрьму УНКВД. Вскоре сюда же был помещен бывший «шахтинец», главный инженер Кемеровского ру­доуправления И.А. Пешехонов, которого арестовали во время отпус­ка на ялтинском курорте.
Следствие по делу инженеров возглавили начальник краевого уп­равления НКВД старший майор госбезопасности В.М. Курский и его заместитель А.И. Успенский. Допросы вели работники 3-го (эконо­мического), 4-го (секретно-политического) и 6-го (транспортного) отделов УНКВД - Д.Д. Гречухин, А.А. Яралянц, М.О. Голубчик, И.Я. Бочаров, К.К. Пастаногов, А.В. Кузнецов, А.А. Ягодкин, Г.М. Вяткин, А.П. Невский, А.Н. Барковский и другие.
К тому времени официальная комиссия уже закончила свое рас­следование. 28 сентября она представила Кемеровскому горкому
1 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 141. Л. 14-20. 174
специальный доклад, по которому было вынесено постановление, больше похожее на приговор. Оно гласило: «Взрыв 23/IX - 36 года является результатом вредительской диверсионной деятельности лиц из специалистов, работавших на Центральной шахте (Куров, Пе-шехонов, Коваленко, Леоненко, Ляшенко). Эта контрреволюционная группа в своей вредительской работе поставила целью вывести глав­ную шахту рудника из строя, сорвать выполнение плана угледобычи и подготовительных работ»1.
В списке комиссии крайкома, однако, не было фамилий Андреева и Носкова, несмотря на то, что оба в это время уже сидели под арес­том с остальными инженерами. Не было также и двух других имен из последующего списка обвиняемых - Ф.И. Шубина, арестованно­го еще до кемеровского взрыва (26 августа), и немецкого инженера Э.И. Штиклинга, которого арестовали значительно позже осталь­ных - 3 ноября 1936 г.2 И тот и другой появились в обшей схеме вре­дительства лишь после, того как из Москвы поступило требование готовить открытый судебный процесс.
Стоит заметить, что с самого начала состав «вредителей» подби­рался на основе различных комбинаций. Первоначально в официаль­ном списке лиц, которых, как предлагала комиссия по расследованию причин аварии, следовало «безусловно привлечь к ответственности», стояла фамилия управляющего рудником И.И. Черных3. Но Черных не был арестован и в начале 1937 г., он все еще оставался на своем посту4. Однако в дело оказались вовлеченными те, кто (как Шти-клинг) давно уже находились далеко от места случившейся аварии или сидели в тюрьме.
В октябре и ноябре в НКВД шла интенсивная подготовка инже­неров к политическому спектаклю. Трудность заключалась в том, что никто из обвиняемых, за исключением Шубина, никогда не имел отношений с оппозицией и, следовательно, не мог представлять ее в суде. Но Шубин был слишком мелкой фигурой, чтобы «завербо­вать» других и возглавить «подготовку диверсии». До ареста он за­нимал небольшую должность начальника участка на шахте. Тогда решено было сделать «руководителем троцкистской части группы» управляющего шахтой Носкова, а «членами» - Шубина и Курова.
1 ЦДНИ КО. Ф. 15. Оп. 7. Д. 164. Л. 46.
2 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469 (дело Носкова И.И., Леонен­ко Н.С., Штиклинга Э.И. и др.).
3 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 221. Л. 82.
4 См.: Советская Сибирь. 9 февраля 1937 г.
175
Другую часть группы, по сценарию НКВД, должны были соста­вить «фашисты» во главе с Пешехоновым, якобы действовавшие по заданиям германской разведки, олицетворяемую Штиклингом, бывшим главным инженером на кемеровских шахтах «Шегловская» и «Северная» в 1932-1935 гг.
Особенно важное значение на предстоящем процессе отводилось свидетелям обвинения. На роль «свидетелей» были определены два бывших активных троцкиста - Я.Н. Дробнис и А.А. Шестов, треть­им - главный инженер треста Кузбассуголь М.С. Строилов. Каждый из них являлся крупным хозяйственным руководителем и каждый рассматривался в качестве «идейного вдохновителя» и «организато­ра» вредительства. Суд должен был подтвердить это, чтобы через не­сколько месяцев всех троих представить такими же обвиняемыми на московском процессе по делу Пятакова, Радека, Муралова.
Судя по времени, прошедшему с момента ареста подсудимых, следствие продвигалось довольно быстро. Показания арестованных инженеров прибавлялись от одного допроса к другому, но останется неизвестным, какой ценой добывались эти показания. Сохранилось лишь одно свидетельство инженера Коваленко, составленное им после суда, из которого видно, как разговаривали следователи с ним самим. В заявлении наркому юстиции СССР он писал: «Я был пора­жен той обстановкой, в которой я очутился на следствии, не говоря уже о том ужасном, ничем не обоснованном обвинении, которое мне предъявили... С первого же дня допроса на меня обрушились пото­ки незаслуженных оскорблений, угроз как по моему, так и по адресу моих родителей (немедленное выселение их из квартиры без предуп­реждения). Все мои правдивые показания отвергались, как ложные и о них даже не желали слушать, требуя категорически признать се­бя контрреволюционером. Мне показывали показания других обви­няемых нашего дела (явно для меня клеветнические и неправдивые), как образец чистосердечного признания...
Меня предупредили, что упорства мои бесполезны и все равно я буду осужден за вредительство с худшими для меня последствиями, чем у остальных "сознавшихся" обвиняемых, так как судить будет суд в составе, как выразился следователь, "наших же работников". Не обладая достаточно крепкой нервной системой, принимая слова следователя за чистую монету, я пришел в состояние полной демора­лизованное™ и отсутствия воли... и был вынужден подчиниться всем требованиям следователя. Я признал себя участником не существо­вавшей в действительности контрреволюционной организации, стал клеветать на себя, подтверждать клевету других, извращать факты...
176
Мне трудно было все это выдумывать, кое-как сочинял, но все это записывалось, как чистосердечное признание. В дальнейшем мне помогли - мне оставалось лишь подписать готовые протоко­лы, заверить их и подтвердить все это на суде, что я сделал со всей добросовестностью...»1
К концу следствия НКВД имело трех из девяти обвиняемых, сломленных полностью и готовых давать на суде любые показания. Согласие на сотрудничество с обвинением было получено от Леонен-ко, Коваленко и Штиклинга. От других обвиняемых также удалось добиться признательных показаний и самооговоров, на которых пол­ностью строилось обвинительное заключение.
Когда все принципиальные вопросы с обвиняемыми были реше­ны, из Москвы прибыли члены суда, прокурор и защитники.
19 ноября 1936 г. в И часов утра началось первое заседание Во­енной коллегии Верховного Суда СССР под председательством В.В. Ульриха и при членах коллегии Н.М. Рычкове и Я.Я. Рутман. Государственное обвинение поддерживал заместитель прокурора СССР Г.К. Рогинский.
Места для публики заполнили работники НКВД и партийного аппарата, делегаты проходившего в это время Третьего краевого съез­да советов, представители прессы, стахановцы, многочисленные де­легации городов и угольных районов Кузбасса. Прежде чем попасть в зал заседания суда, рабочим пришлось пройти строгий идеологи­ческий отбор. На каждого из них парткомы предварительно пред­ставили характеристики, затем в крайкоме утвердили кандидатуры допущенных на суд.
После того, как было зачитано обвинительное заключение и все обвиняемые тут же признали себя виновными, началось «судебное расследование». Первым давал показания бригадир-стахановец шах­ты «Центральная» Поцелуенко. Он подробно рассказал о том, что обвиняемые, бывшие руководители шахты, «саботировали стаханов­ское движение, ставили стахановцев в невыносимые производствен­ные условия, чтобы вызвать у них недовольство». Шахтеров, говорил горнорабочий, заставляли работать в загазованных условиях, вслед­ствие этого некоторые угорали и отравлялись.
Аналогичные «показания» дали два других свидетеля - рабочий Чекалин и горнотехнический инспектор Шуванов2.
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469.
2 Советская Сибирь. 20 ноября 1936 г.
177
Затем прокурор Рогинский приступил к допросам подсудимых и главных свидетелей - Шестова, Дробниса, Строилова. Первые двое довольно односложно давали показания о своей «вредительской де­ятельности», фактически повторяя лишь то, что было уже отражено в протоколах допросов предварительного следствия.
Обратимся вновь к письму-раскаянью Коваленко. «Мог ли я от­казаться от своих показаний на суде? - писал он в 1937 г. - Такая мысль у меня появилась, но я не осмелился этого сделать. Видя с оче­видностью пристрастность ведения следствия, когда такие лица, как вентиляционный десятник (который, кстати говоря, тоже был арес­тован) и запальщик, по вине которого произошел сам взрыв, не были не только привлечены к ответственности, но даже не были допущены в качестве свидетелей...
Видя как остальные подтверждали явно неправдивые показания, я пошел по тому же пути, всецело ориентируясь на прокурора, ста­раясь ни в чем ему не перечить и подтверждать все его обвинения, вплоть до признания себя убийцей невинных людей»1.
Обширные показания дали А.А. Шестов и Я.Н. Дробнис. Они рас­сказали о существовании «Западно-Сибирского троцкистского цент­ра», о деятельности его различных групп, подробно изложили сведе­ния о собственной роли в организации вредительства.
Когда очередь дошла до опроса М.С. Строилова, у прокурора появились проблемы. Показания этого свидетеля стали разрушать одну из главных конструкций следствия - обвинение в сознатель­ном убийстве рабочих. Инженер Строилов, талантливый изобрета­тель и организатор производства, держался, по-видимому, достойнее и мужественнее всех остальных участников процесса. Он решитель­но отверг многие обвинения, предъявленные ему Рогинским, и опро­верг ряд фальшивых заявлений подсудимых. Когда прокурор потре­бовал подтвердить высказывание Андреева о том, что распоряжения Строилова «ставили шахту все время под угрозу взрыва», он спросил у Строилова:  «Вы слышали, свидетель?»
Строилов: Слышал.
Рогинский: Это входило в тот план, который был вами дан Андре­еву?
Строилов: Я еще раз твердо повторяю - никогда мною не дава­лось заданий на специальное загазование и полное разрушение вен­тиляции.
Дальнейший их диалог продолжался в том же ключе:
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. 178
Рогинский: Следовательно, если Пешехонов и Андреев нам пока­зывали, что все вредительские действия, которые они совершали, они совершали исключительно и только по поручению, по заданию Стро-илова, то это неверно?
Строилов: Сообщения о том, что сейчас говорит Андреев, я не слышал.
Рогинский: А задания такие вы давали?
Строилов: Специально по загазованию - нет.
Прокурор попытался еще дважды заставить Строилова признать­ся в том, что тот давал указания отравлять шахтеров. Но опять полу­чил твердый отпор.
Строилов: Я повторяю, заданий и мыслей об убийстве рабочих у меня никогда не было и таких заданий мною не давалось1.
Из показаний Строилова почти ничего выяснить не удалось и в них не подтвердились некоторые свидетельства обвиняемых.
Стоит также отметить, что в то время, когда Строилов уже нахо­дился в следственной камере НКВД, сибирские газеты продолжали сообщать о массовом внедрении его очень крупного изобретения -агрегата для посадки лав, который «до минимума сокращает число людей, занятых на производстве обрушения, в связи с чем резко воз­растает производительность рабочего по лаве»2.
Специальное закрытое заседание суд посвятил заслушиванию по­казаний германского подданного обвиняемого Штиклинга. Эмиль Иванович Штиклинг, как его называли в СССР, приехал из Германии в 1930 г. Первое время он работал штейгером в Соликамске, на калий­ных шахтах. Затем был переведен в Сибирь, где получил место гор­ного инженера на шахте в Ленинске, затем в Кемерово. Его карьера в Сибири продолжалась достаточно успешно, но в тот период, когда, он уже занимал должность инженера-проектировщика в тресте «Запсиб-золото», был арестован. Во время следствия Штиклинг объяснил, что не смог покинуть СССР по одной причине: его жена была еврейка.
Следователи НКВД полностью сломили немецкого инженера, превратив его в марионетку. На допросах Штиклинг подписывал фантастические протоколы. За это в кабинете следователя Голубчи­
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 351 (Стенографический протокол судебного заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР по делу № 0076 от 19-22 ноября 1936 года. Заседание 20 ноября).
2 За уголь (Осиновский рудник). 9 и 24 сентября 1936 г. О посадочных машинах системы инженера Строилова писали также: Советская Сибирь. 3 февраля, 20 мая 1936 г.; Уголь Кузбасса. 1936. № 2 (86). С. 45.
179
ка его кормили обедами. Он также получал свидания с женой и до­черью1.
На специальном (закрытом) заседании 20 ноября, Штиклинг стал очень подробно рассказывать о причастности к актам вредительства германского консульства в Новосибирске, включая самого консула Гросскопфа и его секретаря Кестинга. Он разговаривал с сильным акцентом и этим производил дополнительное впечатление на слу­шателей своими разоблачениями. Штиклинг уверял суд, что от кон­сула он получил задание связаться с русскими инженерами, чтобы уговорить их срывать угледобычу и разрушать шахтное хозяйство. Сначала Штиклинг говорил, отвечая на вопросы суда, но затем стал рассказывать о шпионских заданиях гестапо уже без всяких вопро­сов, самостоятельно дополняя свои показания. В результате им была создана картина обширных шпионских связей работников Кузбасса с разведывательными службами фашистской Германии.
На следующий день выступал обвинитель Рогинский2. Его речь строилась исключительно на тех показаниях, которые накануне были озвучены самими обвиняемыми. Никаких новых фактов или дока­зательств она не содержала. Часть прокурорского выступления пос­вящалась пересказу и комментированию свидетельских показаний Дробниса и Шестова, наиболее ценных для разоблачения «Западно-Сибирского подпольного троцкистского центра» и его «связей» с Пя­таковым, Смирновым и сыном Троцкого - Львом Седовым.
Затем прокурор перешел к характеристике каждого обвиняемого и целей их объединения в единую вредительскую организацию. Глав­ная цель настоящей контрреволюционной организации, сказал Ро­гинский, - «это свержение советской власти и реставрация в СССР капитализма, восстановление эксплуатации, восстановление частной собственности. Именно для этого были совершены все взрывы, все перепуски пожаров на руднике, именно для этого была организована гибель десятков рабочих-шахтеров».
Подражая Вышинскому, Рогинский уделил внимание также юри­дической стороне настоящего процесса. Он коснулся вопроса дока­зательности своих обвинений. В связи с этим он заявил: «Я кладу в основу обвинения незыблемо установленные факты. Мы имеем здесь собственное признание. Надо сказать, что собственное призна­ние подсудимых в отдельных случаях может освободить нас от обя­
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 354.
2 Обработанную стенограмму речи обвинителя см.: Социалистическая законность. 1936. № 12. С. 38-50.
180
занностей проводить судебное исследование других доказательств по делу. Такая возможность предусмотрена нашим законом. Статья 282 уголовно-процессуального кодекса дает суду право, при наличии признания подсудимых, если нет основания, нет надобности для про­верки правильности признания, отказаться от дальнейшего исследо­вания дела. В данном случае у нас нет никаких оснований брать под какое бы то ни было сомнение правильность признания своей вины подсудимыми»1.
Под бурные аплодисменты присутствующих Рогинский потребо­вал расстрелять всех обвиняемых.
В заключительный день суда слово дали адвокатам. Речь защитни­ка Бялковского отличалась особой претенциозностью и потому была по-своему любопытной. Бялковский стал распространяться о «зада­чах советского защитника», о том, «каким должен быть защитник». При этом он постоянно ссылался на оценки Вышинского, «одного из лучших теоретиков молодого советского права». Он заверил слуша­телей, что «сталинская забота» о человеке обеспечивает помощь на суде даже тому, кто «вступил в конфликт с государством, с классом, с обществом».
«...Он [Вышинский] говорит, что защитник должен быть энергич­ным. Он должен энергично бороться за законные права своего под­защитного, он должен драться за их законные права, драться смело и мужественно, драться, стиснув зубы и засучив рукава, драться так, как может драться наша доблестная Красная Армия, драться так, как будут драться в случае надобности все партийные и непартийные большевики...»2
Затем слово опять попросил Рогинский, на этот раз для того, что­бы публично отчитать адвоката за «явно недопустимые политические положения». Прокурор заявил: «Защитник Бялковский, защищая отъявленных врагов пролетарского государства, взял на себя сме­лость в защиту этих негодяев ссылаться на речь тов. Сталина о кад­рах, взял на себя смелость заявить - я дословно записал, - что ста­линская забота о человеке распространяется даже на тех, кто вступил в конфликт с пролетарским государством. Следовательно, вы смеете утверждать, что слова тов. Сталина о кадрах, о людях, о заботе в от­ношении человека должны быть распространены и на тех, кто сидит здесь на скамье. Большего цинизма, большего опошления трудно уже
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 180 (Заседание 21 ноября 1936 г.).
2 Там же. Заседание 22 ноября 1936 г.
181
себе представить. Как можно допускать такого рода формулировки и такого рода выступления? Выступать в суде - дело чрезвычайно ответственное, надо взвешивать каждое слово. Выступая с трибуны и ссылаясь на выступления, на высказывания, на учение нашего вож­дя тов. Сталина, надо быть во сто крат более ответственным, чем вы выступаете вообще. Вот почему я не мог оставить без ответа такое положение, которое было здесь выдвинуто защитником Бялковским. ...Здесь, на процессе, в отношении чего и каких обстоятельств вы хо­тите изображать и уподобляться нашей армии? Это, я думаю, такое же по меньшей мере непродуманное сравнение... Надо не перехлесты­вать. Надо оставаться в пределах советского защитника...»1
На этом состязание и теоретический спор сторон прекратились. В половине второго ночи 22 ноября, после заслушивания заключи­тельного слова подсудимых, суд удалился на совещание. В полдень был зачитан обвинительный приговор. Он гласил: считая обвинение доказанным, всех подсудимых - расстрелять.
Таким образом, судебная процедура завершилась полным успехом для ее организаторов, а девять инженеров были возвращены в камеры с надеждой получить помилование за сговорчивое поведение во вре­мя суда. Каждый из обвиняемых исполнил свою роль и, подавая про­шение в ЦИК СССР, мог рассчитывать на снисхождение властей. Но помилование ожидало только троих - Коваленко, Леоненко и Шти-клинга. Высшая мера наказания им была заменена десятью годами тюремного заключения. В отношении остальных смертный приговор был оставлен без изменения и вскоре приведен в исполнение2.
Жизнь помилованных тоже продолжалась недолго. После объ­явления нового приговора Коваленко и Леоненко были перевезены в Челябинскую тюрьму Главного управления госбезопасности. 4 но­ября 1937 г. «тройка» УНКВД осудила их к «высшей мере» за «диск­редитацию судебных процессов» и попытки «убеждать других заклю­ченных, что кемеровский процесс дутый, вымышленный». В этот же день их расстреляли3.
Немецкий инженер Штиклинг был единственным из осужден­ных, кто оставался в живых после 1937 г. Из Новосибирска он был доставлен в Москву, в Бутырскую тюрьму, для участия в подготов­ке январского процесса по «делу троцкистского центра» (Пятакова, Радека, Муралова). Здесь он получил заверение руководства НКВД,
1 Там же.
2 За уголь (Осиновский рудник). 30 ноября 1936 г.
3 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 24, 35, 36.
182
переданное ему майором ГБ А.И. Успенским, что после окончания «процесса Пятакова» он получит освобождение и сможет поехать на Кавказ, в Чиатуру, к новому месту работы1. Но это обещание выпол­нено не было. Вместо освобождения Штиклинга заключили в оди­ночную камеру Златоустовской тюрьмы и продержали там до июля 1939 г., а затем перевели в Соловецкую тюрьму. В декабре 1939 г. по постановлению пленума Верховного Суда СССР ему заменили тю­ремное заключение на высылку за пределы СССР. Дальнейшая судь­ба немецкого инженера остается неизвестной.
Кемеровский процесс позволил его организаторам решить три важные политические задачи: во первых, судебной процедурой он подтвердил распространяемый Сталиным миф о существовании в стране широко разветвленной тайной троцкистской организации, которая пытается вести вербовочную работу среди рядовых граждан; во-вторых, он впервые представил общественному мнению образ троцкистов как людей, состоящих на службе враждебных иностран­ных разведок и действующих против национальных интересов; в-тре­тьих, из уст самих обвиняемых общество получило конкретные «до­казательства» того, что троцкисты из идейного течения окончательно превратились в террористическую организацию, способную даже на то, чтобы убивать рабочих и подрывать техническую мощь страны. Совокупный морально-политический и психологический результат, полученный от Кемеровского процесса, создавал необходимую почву для начала широкой операции против «врагов партии» на всех участ­ках общественной жизни.
1 Там же. Д. 5469. № 1988. Л. 30.
ГЛАВА IV. АПОГЕЙ ТЕРРОРА
Накануне
Несколько лет, пережитых партией в условиях террора, были для нее тяжелым потрясением. Часть старых кадров исчезла в ссылках, лагерях и политизоляторах, другая часть покорилась и адаптирова­лась к новому режиму, признав за ним «историческую правоту». Руко­водящие посты в партийных, советских и хозяйственных структурах занял слой коммунистов-администраторов, выдвинувшийся в ходе внутрипартийной борьбы, коллективизации и чисток. К середине 30-х годов кадровый состав ВКП(б) почти полностью изменился. В марте 1937 г. на совещании руководящих работников в Новосибир­ске секретарь крайкома Эйхе подводил итоги произошедших пере­мен. «Исключенных из партии за все годы у нас очень много, - гово­рил он. - Если взять по Западно-Сибирскому краю, то сейчас у нас членов партии и кандидатов 44 тыс., а исключенных и выбывших с 1926 г. - 93 тыс. человек. Как видите, в два раза больше, чем членов партии. На ряде предприятий это создает сложное положение!»1
Детали неприглядной картины, о которой говорил Эйхе, отчетли­во выражались в статистических показателях:
Таблица 1*
Количество исключенных, выбывших и восстановленных членов и кандидатов в члены ВКП(б) в Западно-Сибирской парторганизации с 1926 по 1936 гг. (в сопоставимых границах края).

Год Численность всей парторганизации Исключено Механически выбыло Восстановлено  
1926 34 766 1204 516 105  
1927 38 040 1204 516 105  
1928 41 549 1400 516 105  
1929 48 440 6150 566 430  
1930 57 191 3656 570 255
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 854. Л. 60. 184
Окончание табл.

Год Численность всей парторганизации Исключено Механически выбыло Восстановлено  
1931 59 371 4060 2018 532  
1932 91404 5757 7312 724  
1933 117 599 8990 10 967 560  
1934 78 595 19 792 4884 1990  
1935 55 994 8645 1096 1228  
1936 46 374 2947 421 572  
Всего за 11 лет: 63 805 29 382 6606
* Составлено по: ГАНО. Ф. П-3. Оп. 10. Д. 98. Л. 16; Оп. 11. Д. 24. Л. 16-17.
Эти данные свидетельствовали о том, что в борьбе за «генераль­ную линию» партия не была до конца послушным орудием в руках Сталина. Ее систематически приходилось чистить и перестраивать, освобождаться от неустойчивых и колеблющихся. Но и после того, как были удалены даже лояльные, смирившиеся со своим поражени­ем бывшие оппозиционеры и «уклонисты», исключены «пассивные» и «незрелые», партия не считалась абсолютно надежной опорой ре­жима. Враги были повержены и рассеяны и не могли больше оказы­вать влияния, но сохранились многие невидимые нити, связывавшие их с партией. В ее рядах оставались те, кто работал и сотрудничал с ними, поддерживал житейские контакты, имел общих друзей или знакомых. В предстоящей кампании террора 1937-1938 гг. это обсто­ятельство превратится в один из главных мотивов обвинений многих тысяч членов партии и беспартийных. Огромная акция уничтожения различных общественных слоев и взглядов, осуществленная Стали­ным в течение последующих двух лет, принципиально отличалась от подобных кампаний более ранних периодов. Особенность состояла в том, что террор из отдельных операций вылился в цепь непрерыв­ных действий карательной машины с целями, часто непонятными для большинства самих жертв. Резко увеличилось число арестов. Те­перь тень подозрения могла упасть на кого угодно, и любой советский гражданин, независимо от общественного положения, звания, про­шлых заслуг, не был огражден никакими рамками (закона, правила, традиции или личных связей) от возможности подвергнуться аресту.
Масштабы новой фазы террора свидетельствовали о существо­вании далеко идущего преступного замысла, содержание которого значительно превышало понятное стремление Сталина уничтожить
185
всякие ростки неповиновения в системе управления и в обществе. Изменение способов и нанесения террористических ударов мощью государственной машины, выбор новых объектов изъятия, а так­же сами размеры репрессивной акции указывают на то, что в 1937-1938 гг. была предпринята попытка резко изменить сложившуюся социальную структуру в стране и таким образом завершить начатый в конце 1920-х гг. цикл радикальных преобразований. Планируемая операция массированного уничтожения части общества представ­лялась ее организаторам как последняя фаза чистки, за которой от­крывался «настоящий социализм», новое качество общества - без «враждебных элементов», «социальных паразитов» и потенциальных противников партии.
В 1937 г. для режима Сталина наступал очень ответственный мо­мент: после принятия новой Конституции готовилось проведение всеобщих выборов в органы власти. Тем самым подводился своеоб­разный итог всего цикла советских преобразований, начиная с 1917 г. Партии предстояло предъявить результаты достигнутого за десяти­летия - «победивший социализм», в котором нет больше «враж­дебных классов» и групп старого мира, и одновременно продемон­стрировать, что сама партия прочно стоит на ногах и окружена лишь «социально-близкими» группами населения. Следовательно, то, что провозглашалось в качестве партийной цели, должно было получить какое-то выражение в реальной политике. Конституция и выбо­ры - с одной стороны, террор - с другой, преследовали, таким обра­зом, одну и ту же цель. Они должны были одновременно закрепить и оформить новое состояние советского общества.
Следует признать, что полная схема сталинского политического плана 1937 г. не поддается детальной реконструкции. В исследова­ниях, посвященных этому периоду, нет пока прямых свидетельств, способных подтвердить или опровергнуть наличие связи между при­нятием Конституции, подготовкой к «первым демократическим вы­борам» и организацией террора1. Но если еще не обнаружены норма­
1 Заметным исключением являются лишь публикации Ю.Н. Жукова. Однако попытки этого исследователя проследить зависимость между ста­линским террором и принятием Конституции оформились в оригинальную, но большей частью умозрительную концепцию о терроре как инициативе партократии, перечеркнувшей «конституционные замыслы» Сталина. Т. е., террор здесь противопоставлен Конституции (см.: Жуков Ю.Н. Репрессии и Конституция СССР 1936 г. // Вопросы истории. 2002. № 1. С. 3-26). Эта концепция, кстати, оставляет неясным вопрос о том, что помешало Сталину реализовать свой «демократический проект» в ходе очередных общесоюзных
186
тивные документы центральных органов партии и НКВД, то регио­нальные материалы дают косвенное указание о существовании такой связи. Эти материалы подтверждают, что в среде работников НКВД готовившаяся акция массовых арестов воспринималась именно как часть предвыборной кампании. Через информированных людей, главным образом из органов НКВД, информация подобного свойства доверительно распространялась в определенных кругах, становясь общественным достоянием1.
Задача осуществления универсальной «очистки» страны была лишь частью более крупного плана. Несомненно, однако, и то, что в условиях террора Сталин решал также собственные политические задачи. Расправа с неугодными общественными элементами, вклю­чая некоторую часть партии, укрепляла его личное господство. Она несла с собой новый тип консолидации общества, в основе которо­го лежало поклонение Сталину как единственному олицетворению мудрости и воли партии.
Если смотреть на развитие террора через призму событий, про­исходивших в глубине страны, в Сибири, станет заметным еще один немаловажный аспект, который фигурировал в кампании массовых чисток. Он имел прямое отношение к экономической ситуации тех лет. Дело заключалось в том, что состояние экономики оставалось
выборов в марте 1941 г., а также в послевоенный период, когда старая пар­тократия уже была полностью разгромлена и заменена послушной номенкла­турой? Любопытно также, что в указанной концепции Ю.Н. Жуков отводит особую роль секретарю крайкома Эйхе: представляет его едва ли не главным инициатором требований региональных руководителей к Сталину развя­зать массовый террор. Однако такая оценка личности Эйхе мало согласует­ся с мнением реального свидетеля - жены начальника УНКВД Запсибкрая С.Н. Миронова, в воспоминаниях которой Эйхе в этот же период предстает человеком совсем иного характера - испытывающим подобострастие и тре­пет даже перед ее влиятельным мужем, (см.: Яковенко М.М. Агнесса. М.: Зве­нья, 1997. С. 95).
1 Одним из подтверждений, позволяющим считать, что массовый тер­рор воспринимался как инструмент для перехода страны к «советской де­мократии», является случай, повлекший за собой крах карьеры начальника Колыванского районного отдела НКВД в Западно-Сибирском крае Л.А. Ми-рошника. В июне 1937 г. Мирошник допустил разглашение секретных сведе­ний о том, что «в связи с предстоящими выборами в Верховный Совет СССР, по линии НКВД имеется директива, по которой будет изъят весь кулацкий и другой контрреволюционный элемент». На этом основании Мирошник вскоре был исключен из партии как «троцкист» и в конце сентября арестован (Архив УФСБ по НСО. Д. 4199. Т. 3. Л. 326-327).
187
наиболее уязвимым местом в сталинской системе. Любая отрасль государственного хозяйства предоставляла безграничное поле для критики. На заводах и шахтах, как и в начальный период борьбы с «вредителями», по-прежнему происходили массовые аварии и ос­тановки производства, гибли рабочие. Выпуск бракованной продук­ции был скорее нормой, чем исключением, и часто перечеркивал тру­довые усилия целых коллективов. Особенно болезненно отражались на экономике провалы в работе транспорта. В 1935 и начале 1936 г. Томская железная дорога представляла собой очаг непрерывных ка­тастроф и заторов. Только из-за неисправности пути здесь ежедневно происходило до 10 аварий и крушений. Депо были забиты расстроен­ными паровозами, коммерческая скорость поездов упала до 9 км/ч, а на новосибирском участке доходила до 2 км/ч. 250 составов были брошены на путях1.
Развитие угольной промышленности протекало в условиях ана­логичных описываемым. На шахтах Кузбасса в результате много­численных аварий в 1935 г. погибло 167 рабочих, на следующий год еще 1622. Из-за высокой аварийности и вызванных этим остановок производства здесь ежегодно терялось свыше полумиллиона тонн угля. Такую же картину можно было обнаружить на любом участке экономической жизни. Партия предпринимала огромные админист­ративные усилия, чтобы поддерживать созданный ею хозяйственный строй. На всех уровнях положение контролировалось парткомами, специальными инспекциями или парткомиссиями, действовали инс­титуты уполномоченных и политотделов с чрезвычайными правами. Но и при всем этом провалы в экономике и производственные катаст­рофы оказывались неизбежны. Оставалось, таким образом, последнее средство, которым руководство страны давно владело и могло пус­тить в ход при необходимости - насилие или угроза его применения.
С начала 1937 г. это средство стало распространяться в стране высокими темпами. С подачи Сталина и его пропагандистского ап­парата началась всеобщая кампания «борьбы с вредительством», как часть задуманной широкой чистки в партии, государстве и обществе. Вредительством могло быть объявлено все что угодно: обычная ха­латность в работе и производственный брак, поломка оборудования, приписки, искажения отчетности, опечатки в газете, идеологические «ошибки», высказанные на школьном уроке или в вузовской ауди­тории. По сути дела, заменив одно понятие другим и начав охоту на
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 14. Д. 161. Л. 42.
2 РГАЭ. Ф. 7566. On. 1. Д. 1981. Л. 59.
188
«вредителей», руководство не внесло в свою политику ничего ориги­нального. Оно просто придало этой кампании универсальный, вне­классовый характер. В начале 30-х годов очень редко «вредителем» мог стать рабочий или член партии. Для подобных обвинений име­лись «социально-чуждые». Теперь же классовые признаки перестали играть какую-либо роль. Точнее говоря, в категорию «классового вра­га» или «вредителя» открылась возможность включать любые неже­лательные элементы, независимо от их действительного положения в обществе. В 1937-1938 гг. война с «вредителями» стала логическим завершением социальной перестройки. Она выполняла роль традици­онного большевистского способа преобразований, и с этой точки зре­ния находила полное оправдание в глазах большинства членов партии и многих беспартийных до тех пор, пока это не касалось их лично.
Своеобразие террора данного периода составляло и то, что его ре­альная динамика не укладывалась в узаконенные советские нормы и правовые рамки. Требованиям закона придавалось значение лишь в той мере, в какой они могли удовлетворять политическим целям текущего момента. До начала кампании массовых арестов основопо­лагающим правовым актом, регулировавшим процедуру заключения под стражу, являлось постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 июня 1935 г. «О производстве арестов», подписанное Молотовым и Сталиным. В нем предусматривался следующий порядок ареста граждан, включая членов партии и представителей органов власти:
«1. Во изменение инструкции от 8.05.1933 г. аресты по всем без ис­ключения делам органы НКВД могут производить лишь с согласия соответствующего прокурора. ...Разрешение на аресты членов ЦИК Союза СССР и ЦИКов союзных республик дается лишь по полу­чении органами прокуратуры и НКВД согласия председателя ЦИК Союза ССР и председателей ЦИКов союзных республик, по прина­длежности...
Разрешения на арест членов и кандидатов ВКП(б) даются по со­гласованию с секретарями районных и областных комитетов ВКП(б), ЦК компартий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, за­нимающих руководящие должности в наркоматах Союза и прирав­ненных к ним центральных учреждениях, - по получении на то со­гласия председателя Комиссии партийного контроля.
Разрешения на аресты военнослужащих высшего, старшего и среднего начальствующего состава РККА даются по согласованию с наркомом обороны...»1
1 Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936 / под ред. А.Н. Яковлева. М.: МФД. 2003. С. 676-677.
189
Следовательно, санкция прокурора должна была служить основ­ным условием ареста в отношении большинства граждан, а санкция райкома (обкома) - для арестов членов партии. Реально, однако, эти санкции представляли собой чистую формальность, поскольку любой прокурор или секретарь парткома потенциально являлся такой же жертвой, как и все остальные. Кроме того, в период высшего развития террора прокурорские санкции и надзор были отменены вообще.
Для перехода к систематическим разоблачениям и арестам членов ВКП(б) как к очередной кампании Сталин считал необходимым со­здать такую обстановку, которая позволяла бы требовать от осталь­ных членов партии не только оправдания арестов, но и активного личного участия. С другой стороны, это же требование могло стать серьезным препятствием в осуществлении террора. Чтобы оконча­тельно перейти моральные границы и начать сдавать НКВД вчераш­них товарищей и сослуживцев, требовалась определенная практика и полная беспринципность. Постепенно Сталину удастся снять эту проблему, введя правило оценки каждого руководителя по количест­ву разоблаченных врагов. Но в 1936 г. партию еще приходилось «вос­питывать» с помощью специальных мер.
Большое значение имел личный пример членов высшего руко­водства. В январе 1936 г. в Сибирь прибыл Л.М. Каганович. Его как наркома путей сообщения интересовала слабая работа Томской же­лезной дороги, из-за которой постоянно нарушались связи с Дальним Востоком, срывались поставки угля и металла из Кузбасса. В сопро­вождении начальника дороги И.Н. Миронова, начальника политот­дела А.Л. Ваньяна и руководителей края Р.И. Эйхе и Ф.П. Грядинско-го, нарком посетил ряд крупных железнодорожных узлов и станций: Чулым, Новосибирск, Белово, Усяты. Затем вся делегация выехала в Сталинск. Здесь деловая часть высокого визита была дополнена од­ним незапланированным мероприятием: Кагановича и его спутников пригласили на детскую новогоднюю елку. Как сообщает корреспон­дент газеты, нарком раздавал детям «коробки с шоколадом, нарядные пакеты с фруктами, сластями и каждому говорил отеческое ласковое слово». В конце этой идиллической встречи Каганович обратился к родителям детей: «Хорошая елка. Елкой и детсадом мы довольны... Но транспортом у вас я недоволен»1.
Недовольство у Кагановича больше всего вызывали специали­сты и руководители управления Томской железной дороги, которым положение на транспорте было известно лучше, чем кому бы то ни
1 Советская Сибирь. 18 января 1936 г. 190
было. Но специалисты не могли предложить чудесных лекарств для лечения болезней большевистской экономики. Они лишь настаивали на том, что, по их мнению, способно было увеличить грузоперевозки, но требовало от государства определенных затрат. Предлагалось за­няться капитальным ремонтом техники, строительством сортировоч­ных горок, дополнительных путей. Каганович поднял бурю. Он объ­явил, что «аппарат управления дороги засорен лицами, враждебно настроенными к подъему советского железнодорожного транспорта, сознательно подрывающими начавшуюся перестройку и саботиру­ющими выполнение приказов НКПС». Он отдал приказ арестовать «саботажников»1.
После того как исполнение приказа перешло в руки НКВД, дело приняло характер широкой акции разоблачения «шпионов» и «вре-дителей-пределыциков». Под руководством специальной следс­твенной бригады, прибывшей в Новосибирск из НКВД СССР во главе с Листенгуртом и Гендиным, оперработники произвели мас­совые аресты и оформление «контрреволюционных дел»2. В управ­лении дороги были разгромлены службы движения и пути, паро­возная и вагонная службы, строительный и экскаваторный тресты. Исчезла значительная часть управленцев и крупных специалистов: К.Н. Абуашвили, Г.К. Бойченко, В.В. Струсевич, М.А. Житков, Горш­ков, В.Ю. Мариенгоф, К.К. Клочков, Ширяев, Рулло, Быстров и мас­са других3. В депо узловых станций (Новосибирск, Эйхе (Инская), Рубцовск, Белово и другие) оперативники НКВД вскрыли «дивер­сионные троцкистские группы» по 5-9 человек из числа мастеров, бригадиров, машинистов. Бывших работников Китайской Восточной железной дороги арестовали как японских шпионов. Всего за 1936 г. только военный трибунал Томской железной дороги вынес пригово­ры за «контрреволюционные преступления» 102 работникам4. Часть специалистов транспорта были осуждены и расстреляны в апреле 1937 г., в период работы выездной сессии Военной коллегии Верхов­ного Суда СССР.
В 1950-е гг., в ходе реабилитации жертв террора, стали известны дополнительные сведения о последствиях поездки Кагановича в Си­бирь в 1936 г. А.И. Успенский, бывший зам. начальника УНКВД по
1 Там же. 5 февраля 1936 г.
2 Архив УФСБ по НСО. Д. 4169. Т. 4; Т. 32 (дело Абуашвили К.Н., Бой­ченко Г.К. и др.).
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 14. Д. 161. Л. 40-41.
4 ГАНО. Ф. 229. Оп. 5. Д.17. Л. 614.
191
ЗСК, показывал, что дорожно-транспортный отдел УНКВД во главе с Г.М. Вяткиным по его заданию сфальсифицировал очень крупное дело об антисоветской организации на железнодорожном транспорте. «В результате Вяткиным по делу антисоветской группы на Томской железной дороге было арестовано около тысячи человек. Курский тогда мне передал похвалу Ежова и заявил, - говорил Успенский, -что опыт работы на Томской железной дороге нужно перенести и на другие железные дороги Сибири»1.
В марте 1936 г. начальник Томской дороги И.Н. Миронов был снят со своего поста и арестован. Его заменил политработник А.Д. Ваньян, делом которого стала организация выявления и ус­транения «вредителей». Ваньян и его заместитель по политчасти Ф.Ф. Степанов перетряхнули все службы и отделения дороги. За че­тыре месяца 1936 г. они «вычистили» из своего управления 141 чело­века, включая 50 «троцкистов»2. Когда Ваньян приезжал в Москву, в наркомат путей сообщения, Каганович его спрашивал: «Скажите, сколько еще японских шпионов вы открыли?»3 Через несколько ме­сяцев Ваньян тоже был арестован и расстрелян. Степанов покончил с собой накануне ареста.
С первых недель 1937 г. начался процесс «самоочистки» организа­ций и предприятий от «классово-чуждых элементов». Эту функцию выполняли отделы кадров и прикрепленные к организациям работ­ники НКВД. Тщательно изучались карточки и личные дела сотруд­ников, опрашивались многие подозреваемые, у которых выявлялись неясные места в происхождении, прежних занятиях, проживании ро­дителей и родных. Такая детальная проверка породила целую волну доносительства и откровенного шантажа в отношении неугодных. «Чуждые» исчислялись десятками на каждую крупную организацию и предприятие. Так, начальник Западносибирского земельного уп­равления Ф. Мачульский сообщал: «Приступив к работе в КрайЗУ 7 февраля 1937 г., я начал, прежде всего, изучать свой аппарат, в ре­зультате поверхностного только ознакомления с аппаратом КрайЗУ и его хозорганизаций (далеко не всех) я увидел жуткую картину за­соренности этого аппарата. Получается такое впечатление, что как
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3 (дело Меерченко П.И. и др.). Часть этого документа приведена в работе Уйманова В.Н. Репрессии. Как это бы­ло... Томск, 1995. С. 301.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 839. Л. 38, 39. :! Там же. Д. 855. Л. 48.
192

No comments:

Post a Comment

Note: Only a member of this blog may post a comment.