В качестве способа «оперативной работы» ОГПУ организовало массовую посылку в германское консульство писем отказа от «гитлеровской помощи». В поселках активно вербовали секретную агентуру и проводили «разложенческую работу».
К осени 1934 г., когда были раскрыты все факты обращений в консульство и получения денег, большинство немецкого населения попало под подозрение. К поселкам компактного проживания немцев, в особенности к кадрам руководителей и специалистам, было приковано особое внимание. Власти вели наблюдение за ними, накапливая сведения о «контрреволюционной» деятельности и «саботаже».
В сентябре 1934 г. сельскохозяйственные районы Сибири посетил председатель Совнаркома СССР В.М. Молотов. И сентября в Слав-городе он провел межрайонное совещание руководителей, в ходе которого ему доложили о «саботаже хлебопоставок» в Немецком районе. Молотов дал указание «провести расследование»1, после чего начались новые аресты среди немцев.
В октябре было смещено и затем арестовано руководство Немецкого района - секретарь райкома И.А. Вильгаук, председатель исполкома П.И. Динкель, районный прокурор Г.П. Фриш, судья А.Г. Конрад. Их обвинили в защите кулачества и «смазывании классовой линии партии» в ходе хлебозаготовок. Но самая важная часть политической чистки последовала спустя месяц.
5 ноября 1934 г. из Москвы была получена шифрованная телеграмма ЦК ВКП(б), в которой объявлялось о начале широкой операции против «антисоветских элементов» среди немецкого населения и контактов с зарубежными «фашистскими организациями» с применением арестов и высшей меры наказания. В ней говорилось:
«В ЦК ВКП(б) поступили сведения о том, что в районах населенных немцами за последнее время антисоветские элементы активизировались и открыто ведут контрреволюционную работу. Между тем местные парторганизации и органы НКВД крайне слабо реагируют на эти факты, по сути, делают попустительство, совершенно неправильно считая, будто наша международная политика требует этих послаблений немцам и другим национальностям, проживающим в СССР и нарушающим элементарную лояльность к советской власти.
ЦК ВКП(б) считает также совершенно нетерпимым тот факт, что в немецких районах не только не изучается язык той союзной республики, в пределах которой находятся немецкие районы, но и игнорируются указания ЦК ВКП(б), чтобы этот недостаток был устранен.
1 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 617. Л. 68. 152
ЦК ВКП(б) считает подобное поведение парторганизаций и местных органов НКВД совершенно неправильным и предлагает принять по отношению к активным контрреволюционно и антисоветски настроенным элементам репрессивные меры, произвести аресты и высылку, а злостных руководителей приговорить к расстрелу.
ЦК ВКП(б) обязывает крайкомы, обкомы и ЦК нацкомпартий повести активную политическую работу в немецких районах, разъясняя населению, что советская власть не потерпит малейших попыток антисоветских действий и не остановится перед тем, чтобы отказать им в праве проживать в СССР и изгнать из пределов СССР.
Местные органы власти должны потребовать от немецкого населения полного прекращения связи с заграничными буржуазно-фашистскими организациями: получение денег, посылок»1.
С этого момента НКВД стало действовать уже в полную силу. В немецкие поселения были направлены специальные бригады работников ОГПУ и крайкома партии для выявления связей местного населения с зарубежными организациями и раскрытия фактов «антисоветской деятельности». Повсюду изымались «социально-чуждые элементы». В Немецком районе детальной проверке подверглись все партийные и советские учреждения, школы, колхозы, МТС, торговые организации. За два с половиной месяца органы НКВД арестовали 577 человек. Но и это число не было окончательным. В феврале 1935 г. Р.И. Эйхе и Н.Н. Алексеев сообщали в ЦК: «Операцию по немцам продолжаем с установкой изъятия всех лиц, активно ведущих к.-р. фашистскую работу в немецких колониях».
Организованная крайкомом и УНКВД чистка была использована не только для выявления и пресечения зарубежных контактов сибирских немцев. Она приняла характер тотальных действий против подозрительных лиц немецкой национальности. Составной ее частью стала депортация десятков немецких семей, «вычищенных» из колхозов. Кроме того, командованию Сибирского военного округа было поручено «пересмотреть весь кадровый и переменный состав в воинских частях РККА, комплектуемый из Немецкого района, и очистить его от проникших социально-чуждых элементов»2.
1 Полный текст этой телеграммы приводится в публикации В.И. Шишкина: Советские немцы: у истоков трагедии // Возвращение памяти. Истори-ко-публицистический альманах. Новосибирск, 1994. С. 102-103. См. также: Белковец Л.П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х - 1930-е годы). М., 1995. С. 178-179.
153
2 Советские немцы. С. 104,117,123.
Завершающим циклом репрессивной кампании в отношении немцев явилось смещение в октябре 1934 г. прежнего состава местных партийно-советских руководителей и предание их суду. В апреле 1935 г. все самые авторитетные и влиятельные фигуры немецкого анклава были выведены на закрытый процесс спецколлегии краевого суда в Новосибирске. Общий состав подсудимых включал 33 человека из числа бывших районных руководителей, председателей колхозов и сельских советов, директоров школ, учителей, работников госучреждений и рядовых колхозников. В этой группе находились два секретаря райкома и заместитель - Г.М. Адольф, И.А. Вильгаук, Г.С. Бестфатер, председатель райисполкома П.И. Динкель, прокурор и судья - Г.П. Фриш, А.Г. Конрад, заведующий земельным отделом А.П. Маевский, директор МТС П.Г. Борет, награжденный в 1934 г. орденом Ленина за успехи в сельском хозяйстве, и другие. Обвинение гласило, что эти люди «встали на путь предательства интересов диктатуры пролетариата и на деле проводили кулацко-националис-тическую политику, были не согласны с проводимой партией и правительством политикой по отношению к кулаку»1.
После того как все обвиняемые признали себя виновными, суд приговорил большинство «членов фашистской организации» к концлагерям на срок от 5 до 10 лет лишения свободы, а семь человек «руководителей» - к расстрелу. 3 октября 1935 г. Г.М. Адольф, П.И. Динкель и Г.С. Бестфатер были казнены2.
Национальный вопрос занимал важное место в сталинской внутренней политике. Но также как и другие проблемы государственной и общественной жизни, его решение достигалось с применением репрессий, жертвой которых становились большие массы людей, а также сами исполнители из состава партийно-советского руководства. Двигаясь в сторону постоянного укрепления полномочий центральной власти, Сталин и Политбюро считали необходимым ликвидировать тенденции роста национального самосознания и национального сплочения отдельных народов, пусть даже с применением насилия и подавления недавних сторонников. На XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 г. Сталин объявил о «наступлении на пережитки капитализма в области национального вопроса» и потребовал «бить по тем, которые отходят от интернационализма»3. Это был важный сигнал, ука
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 648. Л. 244.
2 Белковец Л.П. «Большой террор»... С. 193.
3 Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. С. 361.
154
зывавший на подготовку новой кампании репрессий против «врагов партии и государства».
В Сибири кампания выявления и разоблачения «уклонистов в национальном вопросе» коснулась южных районов, где существовало несколько национально-территориальных и исторических областей - Ойротия (Горный Алтай), Хакасия и Горная Шория. Уже в январе-феврале 1934 г. сотрудниками ОГПУ здесь был «раскрыт» целый клубок «заговорщиков» из национальных кадров, включая несколько высокопоставленных коммунистов. Самую большую по численному составу «организацию» обнаружили в Ойротии. ОГПУ включило в нее ряд местных руководителей-алтайцев и разбавило этот состав несколькими лицами из старых, но амнистированных противников большевизма. В «контрреволюционной группировке» таким образом оказалось почти 50 человек1. Ее «руководителем» представлялся известный алтайский художник Григорий Гуркин (Чорос-Гуркин) - бывший член Сибирской областной думы, который в 1925 г. возвратился из эмиграции и теперь получил у ОГПУ звание главного «идеолога националистов». Вместе с Гуркиным арестовали и другого члена Сибирской думы - учителя и переводчика Г.М. Токмашева, бывшего представителем колчаковского правительства в Горном Алтае. В составе «организации» числился также ряд членов партии: В.К. Манеев, Л.М. Эдоков - заведующий областным объединением животноводческих ферм, И.И. Зяблицкий - председатель ойротского облплана, Г.И. Кумандин - заведующий облфинотделом, А.С. Тенгереков и другие.
Жертвой репрессий была в основном национальная интеллигенция. ОГПУ произвело изъятие «ячеек» в Шебалинском, Онгудай-ском, Усть-Канском, Улаганском аймаках и в центре Ойротии, городе Ойрот-Тура, «где были оформлены аймачные руководящие ядра из социально-чуждого элемента»2.
В Хакасии по делу этой же «организации националистов» ОГПУ арестовало председателей окружного и районного исполкомов -Н.А. Аешина и К.А. Майтакова, а также ряд других представителей местной интеллигенции общей численностью 30 человек, из которых 14 были работниками народного просвещения3.
Из официальных источников, имевших отношение к описываемому «делу», невозможно было установить, в чем действительно состо
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 649. Л. 8.
2 Там же. Д. 620. Л. 184.
3 Там же. Д. 649. Л. 9.
155
яли преступления сибирских «националистов». Материалы партийной прессы преподносили лишь образцы традиционной демагогии, оставляя возможность для различных догадок. Краевая газета «Советская Сибирь» в одной из статей под названием «Разоблачить до конца и добить буржуазных националистов», в частности, приводила следующие «обвинения»:
«В русско-алтайском словаре, вышедшем вторым изданием в 1931 году, социализм "переводится" на ойротский язык таким образом: "социализм - sotseal gyrym". Приблизительно это означает "социалистическая жизнь". Смысл этого необыкновенного перевода объективно состоит в том, чтобы изолировать массы ойротов от интернациональной терминологии пролетарской революции. Зато в словаре нет перевода слова "артель". Нет в нем расшифровки понятия "местный национализм", а есть лишь перевод слов "великодержавный шовинизм", есть объяснение понятия "национальное угнетение (алтайцев)". Эти примеры из недавней переводческой практики ойротских издательств дают представление только о характере националистических извращений, а не об их количестве. Нельзя забывать, что в числе видных авторов и переводчиков ойротских изданий состояли такие люди, как Токмашев, Эдоков и другие контрреволюционные националисты»1.
Однако в закрытых письмах, адресованных партийным комитетам, «националисты» Ойротии обвинялись в подготовке антисоветского восстания, уничтожении колхозного имущества, разжигании шовинизма и искусственном создании голода2.
После ареста указанной группы интеллигенции Хакасии и Горного Алтая (Ойротии) была развернута следственная работа. Она продолжалась в течение нескольких месяцев 1934 г. с целью организации и проведения открытого судебного процесса над «буржуазными националистами». Процесс готовился в рамках местной судебно-правовой системы под эгидой Западно-Сибирского краевого суда, что могло свидетельствовать только о двух факторах, определявших отношение властей к его проведению: либо имелось стремление ограничиться осуждением лишь части арестованных и, следовательно, допустить возможность рассмотрения дела с определенной степенью объективности, что было бы равнозначно допущению публичной критики режима; либо власти переоценивали способность обвинения завершить гласный процесс с предрешенным исходом.
1 Советская Сибирь. 2 августа 1934 г.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 620. Л. 185.
156
Процесс состоялся в Новосибирске в августе 1934 г. Общее число обвиняемых на нем составляло около 40 человек - хакасов, шорцев, ойротов. Спустя много лет был опубликован один из документов по этому процессу - письмо художника Г.И. Гуркина к дочери, датированное январем 1935 г., в котором описывались личные наблюдения и оценки Гуркина как одного из обвиняемых на процессе. Автор письма сообщал: «Меня два-три раза доставляли на Красный суд. На суде много было народу и много обвинений против меня. Говорили, что я получаю письма из Японии.., что умышленно не пишу картины, не уважаю, не признаю Советской власти и многое другое и все некрасивое, грязное и бессмысленное, ничем не обоснованное. На суде я, благодаря своему прямому характеру, сказал в защиту себя речь, в которой открыто и красочно рассказал много о своей работе в Ка-рокоруме, об аресте моем при Колчаке два раза, про тюрьму... Думал, что, если на меня врут люди низкие, жалкие и меня засудят, то пусть выслушают на Красном суде всю правду, как и в каких условиях приходиться жить художнику-нацмену при Советской власти. ...Хорошую речь в защиту меня сказал защитник Цветков. Суд закончился и вынес мне оправдание»1.
«За отсутствием состава преступления» были освобождены и некоторые другие обвиняемые: хакасский учитель и просветитель Н.Г. Катанов, работники просвещения К.К. Самрин, Т.Н. Балтыжа-ков, М.П. Топоев. Но большинство подсудимых суд приговорил к срокам лишения свободы от 2 до 8 лет по статье 58 УК2.
Доступные первоисточники и исследовательские работы, касающиеся репрессий в отношении национальных меньшинств южной Сибири3, не дают однозначного ответа об истинных мотивах массового преследования интеллигенции национальных окраин в середине 30-х годов. Вполне очевидно, что объяснение следует искать в самом характере социального развития этих районов и особенностях формирования национального самосознания местной интеллигенции. Для окраинных частей Сибири, где проживало большинство малых народов, начало советского строительства характеризовалось почти полным отсутствием национальных кадров. Первые управленцы, педагоги и просветители из местной среды стали появляться лишь в 1930-е гг., одновременно с развитием высшей, средней и среднетех-
1 Эдоков В.И. Возвращение мастера. Горно-Алтайск, 1994. С. 173-174.
2 См.: Тугужекова В.Н., Карлов СВ. Репрессии в Хакассии. Абакан, 1998. С. 36-37.
3 Там же. См. также: Гришаев В. Дважды убитые. Барнаул, 1999.
157
нической школы. Естественно поэтому, что новые специалисты усваивали ценности советской системы на основе принципов, сформировавшихся до эпохи сталинизма. Но практика сталинских преобразований входила в серьезное противоречие с декларациями прошлого. В такой обстановке новой национальной интеллигенции, как и другим молодым специалистам, было очень трудно избрать правильные жизненные ориентиры, не вступая в конфликт с резко меняющейся политикой. Крайности сталинского режима послужили одной из важных предпосылок ее стихийной консолидации, они пробуждали в ней национальное самосознание, вызывали стремление подчеркивать перед центральной властью национальные, хозяйственные и культурно-бытовые особенности своего народа, своего края, области. Именно это обстоятельство становилось центральным пунктом обвинений представителям национальных групп, когда власти организовывали против них судебные или внесудебные процессы по признакам «контрреволюционного национализма»: в одних случаях выдвигалось обвинение в создании «Союза сибирских тюрок», в других - инкриминировались попытки организации независимого государства.
Тенденции консолидации и роста национального самосознания в среде интеллигенции южных народов Сибири были сильны и после того, как краевое руководство во главе с Эйхе произвело здесь массовую смену кадров в 1934-1935 гг. Но и это радикальное решение не позволило добиться полного подчинения местных управленцев. Скрытое сопротивление насаждаемой политике продолжили другие, ранее считавшиеся последовательными проводниками линии центральных и краевых органов власти. Такое сопротивление, очевидно, возникало в связи с тем, что проводимые социальные эксперименты и чистки в этих областях достигали той степени остроты, при которой становились совершенно нестерпимыми.
В самом деле, только в ходе одной операции начала 1936 г., проводившейся органами НКВД Запсибкрая с санкции ЦК ВКП(б), из Ойротии было выселено в Караганду свыше 300 «байско-кулацких и бандитских семей»1. А спустя несколько месяцев НКВД представил материал на раскрытую в Ойротии «контрреволюционную националистическую организацию». В эту «организацию» попали советские руководители и работники культуры автономной области, представленные практически только алтайцами: председатель облисполкома С.С. Сафронов, директор областной партийной школы И.И. Папин,
1 ГАНО. Ф. P-47. Оп. 5. Д. 227. Л. 50. 158
начальник УНХУ области М.И. Ялбачев, секретарь Кош-Агачско-го райкома партии СТ. Табаков, заведующий ойротским филиалом госиздательства (ОГИЗ) И.Н. Аргоков, преподаватель педрабфака А.И. Арбанаков и ряд других работников. В приговоре спецколлегии Западносибирского краевого суда по делу этой «организации» говорилось, что ее участники «были не согласны с проводимыми мероприятиями партии и правительства в Ойротской области», распространяли клевету на колхозы и совхозы, считая их нежизненными в условиях Ойротии1. Отмечалось также, что ко времени ликвидации организацией «были охвачены и созданы контрреволюционные филиалы в большинстве аймаков области. Из них участники Элек-монарского, Улаганского и Онгудайского контрреволюционных филиалов в числе 79 человек уже осуждены».
Закрытое судебное рассмотрение данного дела, проходившее с 7 по 15 августа 1936 г. в Новосибирске, имело закономерный итог: «руководителей заговора» С.С. Сафронова, И.И. Папина, М.И. Ялба-чева и А.И. Арбанакова приговорили к расстрелу, остальных участников - к различным лагерным срокам2.
Репрессии против групп из состава национальных меньшинств Сибири были частью общих мер государственной власти по переустройству в стране. Особенность этих действий заключалась в том, что они имели двойственную специфику. Во-первых, они являлись способом реализации мероприятий правительства, единых для всего государства, а также средством разрушения национальной консолидации, инструментом подавления растущего самосознания отдельных народов. Во-вторых, как и репрессии против других групп населения, они представляли собой превентивную меру, которая не вскрывала ни реальных враждебных замыслов, ни действительных участников «заговора». В этих акциях отражалась лишь внутренняя логика поведения правящего режима, возбуждавшая подозрение к любым фактам вероятной угрозы или нелояльности централизованной власти.
1 Там же. Л. 118; ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 745. Л. 88-89.
2 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 227. Л. 118,121.
ГЛАВА III. ПОСЛЕДСТВИЯ УБИЙСТВА КИРОВА
Новая фаза чистки
Убийство 1 декабря 1934 г. в Смольном секретаря Ленинградского обкома ВКП(б), члена Политбюро СМ. Кирова стало важным рубежом в дальнейшем развитии внутрипартийной и политической жизни в СССР. Оно положило начало широкой кампании уголовно-политических преследований, которая продолжалась в течение двух лет, завершившись разоблачениями и казнями огромного количества советских граждан. Уже через несколько дней с момента громкого убийства советская пресса сообщила об аресте и исполнении смертного приговора в отношении 66-ти «белогвардейцев» Москвы и Ленинграда, обвиненных в подготовке террористических актов против работников советской власти1. Спустя десятки лет стало известно, что это событие явилось первым актом своеобразного политического сценария, который Сталин разыгрывал вместе с доверенными лицами с целью дискредитации и физического уничтожения бывших оппозиционеров.
Сталинский план заключался в том, чтобы начавшееся расследование обстоятельств гибели секретаря Ленинградского обкома направить на доказательство существования широкой подпольной террористической организации зиновьевцев, готовившей покушения на руководителей страны. В течение декабря 1934 г. были арестованы Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев и ряд их бывших сторонников -А.С. Куклин, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, A.M. Гертик и другие. Им предъявили обвинение в организации «московского центра», а затем началась подготовка открытого судебного процесса2.
Одновременно следствие проводилось и в Сибири. В январе 1935 г. на Кузнецком металлургическом комбинате органы НКВД раскрыли группу ответственных работников, состоявшую в близких отношениях с зиновьевцами и представлявшую их бывших последовате
1 Советская Сибирь. 8 декабря 1934 г.
2 Известия ЦК КПСС. № 7.1989. С. 64-66.
160
лей. В ее составе оказались П.Н. Тарасов - начальник строительства прокатного цеха, А.Г. Евдокимова - его жена (дочь Г.Е. Евдокимова), Петровский - начальник горнорудного Тельбесского района, Нары-ков - начальник строительства мартеновского цеха и работники комбината - Штифанова, Батиков, Бабчин. Большинство из них было немедленно арестовано.
19 января 1935 г. на заседании бюро Сталинского горкома партии разоблаченных исключили из партии. В постановлении бюро отмечалось, что «участники зиновьевско-троцкистской группы, прибывшие в разное время на площадку Кузнецкстроя, начиная с 1931 г., состоя членами коммунистической партии, двурушничали... ведя подпольную подрывную работу против партии»1. На основе факта разоблачения этой группы крайком ВКП(б) организовал показательную инсценировку борьбы за «революционную бдительность». На заседании бюро Сталинского горкома, где проводилась процедура исключения зиновьевцев из партии, лично присутствовал секретарь крайкома Р.И. Эйхе. Он произнес эмоциональную речь о непримиримости к «антипартийным теориям» и «антипартийным разговорам», пригрозив в итоге не щадить никого из разоблачаемых2.
В течение нескольких дней местные газеты распространяли инвективы по адресу исключенных из партии, пытаясь изобразить их коварными заговорщиками и предателями. Газета «Советская Сибирь» писала: «Недаром молчала Евдокимова А.Г. Недаром ни слова о политике партии нельзя было услышать на партийных собраниях от Тарасова. Это была тактика. Злобные, но бессильные и трусливые враги партии молчали, таились, чтобы не выдать себя «прежде времени». ...Этой тактики придерживались все они - Нарыков, Штифанова, Бабчин, Петровский, Батиков. ...На их вечеринках выражалось самое отрицательное отношение к коллективизации, к победам колхозного строя, к темпам индустриализации и т. д. Штифанова в своих показаниях заявила, что она отрицает возможность построения социализма в СССР без поддержки какой-либо другой революционной страны, что она отрицает социалистический характер нашей теперешней экономики»3.
Аресты «троцкистско-зиновьевских последышей» были проведены также в Барнауле, на меланжевом комбинате и ряде организаций,
1 ЦДНИ КО. Ф. 74. Оп. 2. Д. 60. Л. 16-17.
2 Там же. Л. 25.
3 Советская Сибирь. 22 января 1935 г.
161
в Томске, Красноярске, Омске, в Барабинском тресте совхозов, на железнодорожном транспорте.
Для той обстановки, которая сложилась в стране, было вполне естественно, что даже периферийные кадры НКВД постарались воспользоваться убийством Кирова, чтобы продемонстрировать служебное рвение и «политическое чутье». «Преступные ошибки» ленинградского НКВД для всех являлись важным уроком. В начале 1935 г. Западносибирское управление НКВД разоблачило местных «террористов», у которых «намечен был товарищ Эйхе»1. В связи с якобы готовившимся терактом были арестованы 8 жителей Новосибирска из бывших офицеров. Никаких преступных действий они осуществить «не успели», тем не менее троих - Федора Абрамова, Петра Колоярцева и Громова - приговорили к расстрелу, а других осудили к заключению в лагерь.
В январе-феврале 1935 г. во всех первичных парторганизациях страны зачитывалось составленное Сталиным закрытое письмо ЦК ВКП(б) «Уроки событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова». В этом документе Сталин убеждал партию в том, что ответственность за дерзкое преступление полностью лежит на зиновь-евцах. Партия оказалась недостаточно бдительной, объяснял Сталин, и потому стало возможным проникновение в ее ряды опасных двурушников. «Двурушник не есть только обманщик партии, - говорилось в письме. - Двурушник есть вместе с тем разведчик враждебных нам сил, их вредитель, их провокатор, проникший в партию обманом и старающийся подрывать основы нашей партии, - следовательно, -основы нашего государства... Поэтому в отношении двурушника нельзя ограничиваться исключением из партии, его надо еще арестовать и изолировать, чтобы помешать ему подрывать мощь государства пролетарской диктатуры. ...Не дело большевиков почивать на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нужно нам, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность»2.
Сталинское подстрекательство явилось поводом для новой встряски партии. В местных парторганизациях была развернута кампания проработки закрытого письма «Уроки событий...», целью которой стало подробное изучение политического лица каждого из бывших сторонников оппозиции и саморазоблачение прошлых ошибок. Кампания продолжалась в течение двух месяцев. О предварительных ее итогах заведующий ОРПО Запсибкрайкома И.И. Ляшенко в марте
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 648. Л. 75.
2 Известия ЦК КПСС. 1989. № 8. С. 99.
162
1935 г. сообщал в ЦК ВКП(б) Маленкову: «Письмо ЦК ВКП(б) подняло ярость масс ко всяким проявлениям политической близорукости и оппортунистической успокоенности и притуплению классовой бдительности на отдельных участках работы... Наряду с разоблачением и немедленным исключением из рядов партии замаскировавшихся двурушников из контрреволюционного троцкистско-зиновьевско-го охвостья во многих районах при проработке письма ЦК и после этого вскрыты факты большой засоренности классово-чуждыми, враждебными элементами отдельных важных участков фронта социалистического строительства и наличия примиренческого отношения к ним»1.
Ляшенко приводил ряд конкретных примеров разоблачения «троцкистского охвостья» в Западно-Сибирском крае: исключение из партии коммерческого директора Кемеровского коксохимкомби-ната Томашевского, заведующего планово-экономическим управлением этого же предприятия Карапетова, директора Убинского совхоза Селюнина и других.
В феврале 1935 г. в Сибирь стали прибывать большие группы ленинградцев - членов партии и беспартийных, - высланных после убийства Кирова. Среди них было немало бывших сторонников оппозиции, занимавших при Зиновьеве ответственные партийные, хозяйственные и комсомольские посты, но большинство уже давно не участвовало в политике, и высылка их представляла собой личную месть Сталина за выступления оппозиционеров в 1925-1927 гг. По постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) из Ленинграда предполагалось выслать на Север Сибири и в Якутию 663 «зиновьевца»2.
Ленинградцев принимали во всех крупных городах Сибири: Омске, Новосибирске, Томске, Барнауле, Красноярске, Иркутске. Отсюда их чаще всего направляли еще дальше, в районные организации, где для них находилась работа по специальности. Прибывшие представляли в основном партийную интеллигенцию. В их составе были служащие госучреждений, преподаватели вузов, военные, хозяйственные и профсоюзные руководители среднего уровня. Среди прибывших в Сибирь находились также участники XIV съезда партии - делегаты мятежной ленинградской организации, голосовавшей против Сталина и возглавляемого им ЦК: М.А. Королева, Н.П. Смирнов, И.А. Петрик, С.Х. Субоч.
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 9. Д. 36. Л. 479.
2 Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 85.
163
Секретарь ЦК ВКП(б) Н.И. Ежов давал крайкомам и обкомам указание о том, как распорядиться новыми партийными кадрами: «Командированных товарищей не рекомендуем направлять на партийную работу. Используйте их по своему усмотрению в зависимости от опыта каждого на хозяйственной (в промышленности, кооперации, торговле) или административно-советской работе.
Все командированные в прошлом активно участвовали в зиновь-евской оппозиции. Хотя они давно уже отошли от оппозиции и из партии сейчас не исключены, все же их практическую работу необходимо иметь под постоянным наблюдением. ...Откомандирование этих товарищей из пределов края не может быть произведено без согласия ЦК ВКП(б) в каждом отдельном случае»1.
Судьба исключенных из партии складывалась менее благоприятно. Сотни зиновьевцев Ленинграда и других городов страны, собранных как до убийства Кирова, так и после него, ОГПУ отправило в по-литссылку под надзор своего аппарата в районы Восточной Сибири. В одном лишь Красноярском крае, главным образом в г. Енисейске, в июне 1935 г. было уже сосредоточено 280 человек «зиновьевского актива». Это составляло почти половину общего числа политссыль-ных, находящихся в крае2.
В середине 1935 г. в новом закрытом письме от 13 мая ЦК ВКП(б) потребовал провести проверку партийных документов и очистить партию от засорения ее «враждебными элементами». Проверка имела ряд принципиальных отличий от проходившей год назад чистки партии. Теперь были значительно повышены требования по части политической благонадежности коммунистов. Вводились особые категории для исключения по признакам социального происхождения, прежнего рода занятий, родства и проживания в прошлом за границей. Основной компрометирующий материал для разоблачений предоставляли органы НКВД.
В ходе начавшейся проверки одну из «троцкистских групп» из семи человек вновь арестовали на Кузнецком металлургическом комбинате в Сталинске, но уже за связь с предыдущей группой.
«Антисоветская группа», обнаруженная в Анжеро-Судженске на шахте им. Кирова во главе с «троцкистом» Маштаковым, «выступала против стахановского движения, называя стахановские методы "тейлоризмом" и "фордизмом"».
1 ЦДНИ КК. Ф. 26. On. 1. Д. 91. Л. 31.
2 Там же.
164
13 «шпионов» разоблачили в Кемерово. Это были иностранные рабочие, отказавшиеся принять советское подданство1.
Начальник секретно-политического отдела УНКВД по Западно-Сибирскому краю И.А. Жабрев информировал: «В результате нашей агентурно-следственной работы за последнее время нами выявлены и переданы в распоряжение партийных организаций компрометирующие данные на 1543 человека (членов и кандидатов). Почти полная реализация этих данных в процессе проверки, несомненно, помогла парторганизациям разоблачить и очистить свои ряды...»2
Когда проверка подошла к концу, партия потеряла 13-15 % своего состава. В марте 1936 г. итоги этой кампании были подведены на собрании Новосибирского городского партийного актива. Выступивший по данному вопросу уполномоченный комиссии партийного контроля М.И. Ковалев сказал: «Перед проверкой партдокументов в нашем Западно-Сибирском крае проходила чистка партии. Она дала ощутимые результаты. Исключено по чистке партии в новых границах нашего Запсибкрая 13 630 человек, или 20 с лишним процентов, а по проверке партдокументов исключено около шести тысяч, или около 13-ти процентов...
Проверка партдокументов глубже коснулась каждого члена партии в отдельности и вскрыла, что называется, всю подноготную в отдельности каждого члена партии... Проверка вскрыла отсутствие достаточной бдительности у членов партии и у многих организаций, отсутствие организационной работы, отставание организационной работы от уровня политического руководства»3.
Из того числа, которое назвал Ковалев, многие были арестованы. Только в Западной Сибири по итогам проверки из 4916 исключенных аресту подверглось 805 человек4. В Красноярском крае, как сообщал Н.И. Ежову секретарь крайкома П.Д. Акулинушкин, «разоблачено и изгнано из партии 97 контрреволюционных троцкистско-зи-новьевских последышей», всего репрессировано 460 человек из 1807 выявленных и разоблаченных членов краевой парторганизации5.
С начала 1936 г. под карательные удары попали колонии ссыльных троцкистов и зиновьевцев. НКВД провело здесь широкую кампанию арестов и оформления «контрреволюционных заговоров». Спустя
1 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3205. Л. 53-54,
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 9. Д. 73. Л. 1.
:! ГАНО. Ф. П-22. On. 1. Д. 101. Л. 14-15.
4 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3205. Л. 42.
5 ЦДНИ КК. Ф. 26. On. 1. Д. 246. Л. 24,35.
165
4-5 месяцев политическая ссылка прекратила свое существование. Были полностью изъяты ссыльные колоний в Красноярском крае (Абакан, Шира, Туруханск, Енисейск, Минусинск), Омской области (Тара), в Нарыме (Колпашево) и других районах Сибири.
Одновременно забирали исключенных из партии «за троцкистскую деятельность». В Томске весной 1936 г. горотдел НКВД арестовал несколько работников и студентов индустриального института (П. А. Колесов, Б.В. Скопин, Н.М. Безденежных и др.) за то, что «вели контрреволюционную работу по объединению троцкистски настроенных лиц из числа бывших членов ВКП(б)»1.
Летом 1936 г. сотни ссыльных (теперь уже заключенных) и новых осужденных троцкистов из Сибири, Казахстана и Средней Азии этапами начали доставлять во Владивостокскую пересыльную тюрьму для последующей отправки на рудники Колымы. Всего было собрано свыше 500 человек, что было совершенно необычно, т. к. прежде изолированные троцкисты никогда не собирались в одном месте в таком количестве. Оказавшись в одной тюрьме после нескольких лет политической травли и вынужденной изоляции, старые единомышленники предприняли еще одну попытку организовать громкий тюремный протест в духе революционеров прошлого. Но арсенал средств для выступления был не очень большим. Как и ранее, находясь в изоляции от внешнего мира, троцкисты могли рассчитывать лишь на коллективные петиции, голодовки и международный резонанс. Таким же был их замысел и в этот раз. Основной целью стала организация протеста против отправки на Колыму. На территории огромного пересыльного лагеря была проведена подготовительная работа. На одном из собраний троцкисты образовали старостат, в который вошли известные в лагере оппозиционеры - Р.И. Сахновский, Майденберг, Барановский, Бодров, Саянский, Городецкий, Филиппов, С.Я. Кроль. Члены старостата и их помощники (В. Поляков, Я. Беленький, Ф. Петровский, Н. Балмашев и др.) развернули подготовку к коллективной голодовке. Свидетели-заключенные, дававшие впоследствии показания по делу о «троцкистском восстании», рассказывали2, что колеблющихся призывали добиваться статуса политзаключенных и активно противодействовать погрузке на пароход, в котором предстояло отправиться на север. Организаторы протеста разъясняли товарищам: «Нас отправляют на Колыму в грузовых трюмах... будем
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 784. Л. 16-17.
2 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3 (показания Голего П.С. и Блинко-ва Б.С).
166
содержаться в невентилируемых трюмах, без выхода на палубу, питание будет из расчета штрафных голодных норм. Плаванье продлится в таких условиях 18-20 суток. Пусть нас вяжут и везут. У них людей не хватит, чтобы перевязать 600 человек...»
Собрания и обсуждения требований продолжались несколько дней. Но остановить действия лагерной администрации троцкисты были не в силах. Организованное ими выступление, в конце концов, вылилось лишь в своеобразную политическую демонстрацию с пением революционных песен в колонне и созданием препятствий при погрузке арестантского этапа на пароход.
5 июля весь этап в составе 500-600 человек был выстроен для отправки на пристань. Как только колонна двинулась и вышла за пределы лагпункта, в разных ее местах по сигналу запели «Вихри враждебные веют над нами...» Песню подхватили сотни голосов. Начальник конвоя несколько раз приказывал прекратить пение и дважды останавливал этап, но пение продолжалось. «Пели "Вы жертвою пали в борьбе роковой...", "Интернационал", - рассказывал один из заключенных. - Пение прекратилось лишь тогда, когда началась погрузка на баржу № 1, в которую было помещено около 250 человек»1. Затем была подана вторая баржа для погрузки остальных арестантов. Обе направлялись к пароходу «Кулу». Пассажиров первой баржи высадили благополучно. Но когда подплыла вторая баржа, началось брожение. «С парохода "Кулу" Саянский стал кричать, чтобы мы не грузились... Погрузка остановилась. ...Саянский начал сбрасывать с парохода чемоданы и тюки и сам рванулся к трапу. За ним бросилась толпа троцкистов. Конвой их остановил. Тогда они и троцкисты с баржи № 2 начали выкрикивать лозунги "Долой кровопийцу Сталина!", "Долой политическую жандармерию - НКВД!", "Да здравствует вождь мировой революции Троцкий!" На барже № 2 начали петь...»
В результате инцидента баржу с людьми отвели в море. Она простояла на рейде всю ночь, а на другой день, прибегнув к силе и связав некоторых бунтарей, конвой сумел завершить погрузку. Вскоре на пароход прибыл краевой прокурор в сопровождении начальника Приморского УНКВД. Он попытался успокоить волнение и призвал «не поддаваться на провокацию», кроме того, он заверил протестующих, что условия этапирования всех заключенных будут нормальными. «После его речи масса начала расходиться по трюмам. Но значительная часть троцкистов осталась на палубе, выкрикивала, что нельзя верить провокации прокурора и требовала выгрузки на берег».
Там же (показания Юдина P.M.).
167
Пароход, наконец, двинулся в путь. Поскольку плыть предстояло несколько дней, троцкисты решили продолжить свои акции. По инициативе Б.М. Эльцина, Р.И. Сахновского, Я. Беленького, Полякова, С.Я. Кроля была составлена телеграмма протеста в ЦИК СССР с требованием предоставить заключенным оппозиционерам политический статус. Под ней подписалось около 300 человек. Борис Эль-цин призывал своих сторонников и в лагере не прекращать борьбы со Сталиным, а путем различных актов протеста добиваться улучшения быта и сплочения единства троцкистов.
Проплывая вдоль берегов Японии, оппозиционеры стали бросать в море бутылки с записками и призывами к «мировой общественности». Как сообщали очевидцы, они выкрикивали при этом: «Лучше японский фашизм, чем сталинская реакция»1.
Описание некоторых подробностей этого необычного путешествия на Колыму приводит в своих воспоминаниях бывший узник Михаил Байтальский. Он пишет: «Плывем... На виду у японских берегов конвоиры на палубе снимают форменные фуражки, шинелью прикрывают винтовку и вплотную прижимаются спиной к мачтам и большим ящикам грузов на палубе. Почти весь этап на палубе. Уголовники и бытовики заперты в трюмах. Кормят неплохо, ни в чем нас, политических, не стесняют. Наше единственное начальство здесь -старостат...»2
Однако избежать трагической развязки троцкисты уже не могли. После прибытия «Кулу» в Магадан участники протеста еще пытались оказывать сопротивление при прохождении обыска, регистрации и карантина; была даже организована голодовка. Но администрация лагеря вновь прибегла к силе: сопротивлявшихся связали и отправили в лагпункты по назначению. Летом 1937 г. их расстреляли как мятежников.
Так, устраняя одну за другой группы троцкистов и тех, кто имел с ними какие-либо связи, Сталин и его сторонники приближались к главной политической цели - уничтожению вожаков оппозиции через процедуру позорных и унизительных саморазоблачений и раскаяний на показательных процессах.
17 апреля 1936 г. в Новосибирске был арестован видный троцкистский деятель Николай Муралов, занимавший пост начальника
1 Там же (показания Алексеева Д.Н.).
2 Байтальский М. Троцкисты на Колыме / Минувшее. Исторический альманах - 2. М.: Прогресс: Феникс, 1990. С. 346.
168
отдела рабочего снабжения в тресте Кузбассуголь1. Его поместили во внутреннюю тюрьму УНКВД и стали методично допрашивать, добиваясь показаний на других деятелей оппозиции.
Арестовали также В.Д. Вегмана, одного из старейших большевиков, известного сибирского публициста и историка, который подозревался в том, что через друзей и знакомых (Сумецкого и Богуславского) посылал деньги в Алма-Ату Троцкому. Следствие по его делу вели работники СПО УНКВД И.А. Жабрев, СП. Попов и П.И. Сыч. Из Москвы их действиями руководил начальник 4-го (секретно-политического) отдела НКВД СССР Г.А. Молчанов. Что происходило в этот период в следственных камерах и подвалах УНКВД, с полной достоверностью установить невозможно. Известно, однако, что допросы Вегмана вскоре закончились трагически: подследственный внезапно скончался при невыясненных обстоятельствах (официально - от разрыва сердца). Существует также версия, распространявшаяся в среде работников управления НКВД, согласно которой Вег-ман был убит, поскольку прежде находился в дружбе с начальником УНКВД В.А. Каруцким2. Возможно, факт такой дружбы мог испортить репутацию.
Допросы Н.И. Муралова, очевидно, проходили более гладко. После нескольких бесплодных попыток заставить арестованного пойти на сделку со следствием Жабрев и Попов смогли все же получить необходимые признания о существовании в Сибири тайной организации троцкистов во главе с Мураловым и Раковским. Однако в следствии неожиданно произошел поворот. Несмотря на добытые признания о «троцкистской организации», комиссар Каруцкий повел себя не совсем обычно: он не стал подписывать материалов «по троцкистам», но в тот же день вызвал Жабрева и отчитал его за фальсификацию следственных показаний. По словам самого Жабрева, Каруцкий заявил: «Мы никакой контрреволюционной организации не имеем, и вы с Поповым надумали очередной номер»3. После этого разговора Каруцкий был отозван в Москву. Вскоре его место занял старший майор ГБ В.М. Курский.
Перестановка в руководстве УНКВД летом 1936 г. позволила повести дальнейшее следствие в нужном направлении. Курский внес важные коррективы в «дело троцкистов». Он потребовал, чтобы фигура Муралова вновь была в центре «организации». Затем в числе
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3.
2 Там же. Д. 4087. Т. 3.
3 Там же. Д. 8437. Т. 3.
169
других он добавил еще и Якова Дробниса, крупного хозяйственного работника, заместителя начальника строительства Кемеровского коксохимического комбината, в прошлом - видного деятеля оппозиции.
Намечалось, таким образом, новое, более серьезное «дело» с громкими именами и широкими «выходами» на других возможных «участников». Но случай со взрывом на шахте Кемеровского рудника в сентябре 1936 г. внезапно изменил направление следствия и вывел НКВД на другой сценарий компрометации врагов партии, о котором речь пойдет ниже.
Важной частью сталинского плана подготовки расправы со старыми политическими врагами явилась кампания, развернутая в стране в связи с выходом в свет закрытого письма ЦК ВКП(б) от 29 июля 1936 г. «О террористической деятельности троцкистско-зи-новьевского контрреволюционного блока». Письмо почти целиком основывалось на «показаниях» арестованных лидеров оппозиции -Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева, И.П. Бакаева, С.С. Мрачковского и других, которые, как утверждалось, «окончательно скатились в болото белогвардейщины, слились с самыми отъявленными и озлобленными врагами советской власти и превратились в организующую силу последышей разгромленных в СССР классов...»1 Письмо внушало мысль о том, что троцкисты и зиновьевцы, разочаровавшись в попытках победить в открытой борьбе, создали тайный блок и встали на путь террористической деятельности. Они убили Кирова, готовили покушения на остальных руководителей партии - Сталина, Ворошилова, Кагановича, Орджоникидзе, Жданова, СВ. Косиора, Пос-тышева. В заключительной части письма Центральный Комитет еще раз призывал коммунистов к бдительности «на любом участке и во всякой обстановке».
Этому документу, как приказу к организации новых исключений из партии и новых арестов, придавалась повышенная секретность. В отличие от предыдущих закрытых писем, его содержание для большей части партии не оглашалось. С ним знакомили только членов бюро обкомов, горкомов и райкомов. 3 августа письмо ЦК ВКП(б) обсуждалось на заседании бюро Западно-Сибирского крайкома, где председательствовал Р.И. Эйхе. По итогам обсуждения бюро приняло ряд постановлений общеполитического и организационного характера. Прежде всего, бюро заявляло, что оно «выражает единодушную волю всей краевой партийной организации и беспартийных трудящихся масс края, настаивает на немедленном предании суду Зиновь
1 Известия ЦК КПСС. 1989. № 8. С. 111. 170
ева, Каменева, Евдокимова, Бакаева, Смирнова И.Н., Мрачковского и других организаторов и участников троцкистско-зиновьевского террористического контрреволюционного блока и на применении ко всем им высшей меры наказания - расстрела. Враги социалистической родины - белогвардейская троцкистско-зиновьевская сволочь, - говорилось в постановлении, - должны быть до конца физически уничтожены»1.
В связи с этим всем подразделениям крайкома давалось задание «тщательно и своевременно выявлять отдельные факты идеологических шатаний и враждебных вылазок в отдельных звеньях местных организаций, анализируя и разоблачая корни этих явлений». Поручалось также «провести специальное обследование в таких парторганизациях как томская, барнаульская, бийская, ойрот-туринская, кайенская и другие (учитывая, что в этих городах находились высланные троцкисты и зиновьевцы)»2.
В постановлении Запсибкрайкома примечательна была еще одна деталь, которая относилась к личности самого Сталина. Впервые в документе крайкома, предназначенном для внутреннего пользования, руководитель партии именовался эпитетами, которые были невозможны в прежние годы. В последних абзацах постановления, в частности, говорилось, что «Западно-Сибирская парторганизация, непоколебимо сплоченная вокруг великого гения человечества - нашего мудрого вождя и учителя товарища Сталина и вокруг сталинского Центрального Комитета партии, сделает во всей своей работе большевистские выводы из указанного закрытого письма ЦК ВКП(б)»3. Переход к новому языковому стилю в партии происходил одновременно с распространением террора.
По всей Сибири началась кампания арестов бывших оппозиционеров, причем в гораздо больших масштабах, чем в предшествующий период. Ее особенность заключалась в том, что она стала акцией окончательного (физического) устранения остатков оппозиции из общественной жизни страны. После сентября-октября 1936 г. обнаружить на свободе кого-либо из бывших активных троцкистов практически было невозможно. Благодаря особому учету, который постоянно вели ОГПУ-НКВД и партийные комитеты, все они оказались в тюремной изоляции.
1 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3235. Л. 74.
2 Там же. Л. 74 об.
3 Там же. Л.74.
171
7 августа 1936 г. НКВД арестовало М.С. Богуславского, бывшего председателя Малого Совнаркома РСФСР, в данный момент являвшегося начальником строительства и директором завода № 153 (нынешний авиационный завод им. Чкалова) в Новосибирске1. Были также арестованы управляющий крупнейшего в стране Анже-ро-Судженского угольного рудника А. А. Шестов, начальник Локомо-тивстроя В.К. Карлсберг, директора сибирских совхозов М.М. Кудря-шов (Искитимский район) и А.И. Марков, партизанский командир В.П. Шевелев-Лубков, начальник Красноярской железной дороги А.К. Мирский. Особенно много арестов было на Кемеровском Комби-натстрое после того, как в тюремной камере оказался Я.Н. Дробнис, один из руководителей ККС. НКВД арестовало в Кемерово всех его близких, друзей, жену. Для большинства работников этого огромного предприятия служебное или неформальное общение с Дробнисом имело роковое значение.
8 октябре 1936 г. только по делу «троцкистского центра» (Мура-лова-Дробниса-Богуславского) в УНКВД в Новосибирске допрашивалось 166 человек, включая М.И. Сумецкого, И.Н. Ходорозе, Б.М. Оберталлера, Эйдмана, Житкова и многих других бывших участников оппозиции2.
В Иркутске арестовали большую группу известных в прошлом троцкистов во главе с Н.И. Уфимцевым и И.А. Бялым, а с ними -многих хозяйственных и советских работников3. Опального «правого» Н.А. Угланова арестовали с группой его коллег в Тобольске, в управлении Обьрыбтреста4.
Всякая более или менее значительная фигура в этот период непременно объединяла вокруг себя большое количество сослуживцев, знакомых, друзей, родных и увлекала за собой в пропасть как соучастников «организации».
Всего в ходе обсуждения письма ЦК ВКП(б) от 29 июля только в Западно-Сибирской парторганизации были «обнаружены» и исключены из партии 142 «троцкиста и зиновьевца, их соучастники и покровители». Одновременно органы НКВД смогли «раскрыть» в крае 11 «троцкистско-зиновьевских контрреволюционных организаций и групп», самой значительной из которых признавалась организация под названием «Сибирский троцкистский центр» во главе с Мура
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3.
2 Там же. Д. 14535.
3 Архив УФСБ по Иркутской обл. Д. 10576, 1527.
4 ЦДНИ ОО. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. Л. 103-105.
172
ловым, Богуславским и Дробнисом. Подводя общие итоги этой кампании, Запсибкрайком ВКП(б) отмечал, что «в числе разоблаченных и исключенных из партии троцкистов и зиновьевцев оказалось 12 директоров предприятий, их заместителей и руководителей учреждений, 27 заведующих цехами и отделами предприятий и 37 прочих служащих, преимущественно ответственных работников»1. Значительную долю разоблаченных представляли преподаватели и сотрудники вузов Сибири. В Томском индустриальном институте - директор A.M. Кашкин, аспиранты Пышкин (работник горкома партии) и Машкин (он же секретарь Томского горкома комсомола), научный сотрудник Мартыненко и другие; в Томском госуниверситете - заместитель директора Н.П. Загорский, доцент Климов, ассистент Головин: в Томском пединституте - зав. кафедрой педагогики Крупе-нина, преподаватель истории народов СССР Озерская; в Томском транспортном институте - Н.И. Курков, К.П. Шмидт, А.Е. Голенков и так далее.
«Троцкистское охвостье» в этот период разоблачалось и осуждалось в каждой ячейке партии и госаппарата. В учреждениях и предприятиях шли бурные собрания с выяснением политической и социальной биографии того или иного «троцкиста», когда-то голосовавшего «не так» или имевшего связи с «разоблаченными врагами», каждому подозреваемому приходилось представлять детали своего прошлого перед сослуживцами и приносить раскаяния за «ошибки». До сих пор, однако, никто из троцкистов не сознавался в совершении вредительских действий по подрыву советской экономики или в том, что сознательно готовились и осуществлялись убийства рабочих на предприятиях. Впервые это было продемонстрировано на Кемеровском процессе.
Кемеровский процесс
23 сентября 1936 г. на шахте «Центральная» Кемеровского горнорудного района во время работы произошел мощный взрыв метана. Последствия оказались трагическими: 9 подземных рабочих погибло, 15 доставили в больницу в тяжелом состоянии. Через несколько дней от полученных ран скончался еще один шахтер.
Подобные катастрофы происходили в Сибири и раньше и даже с еще большими человеческими жертвами. Так, 10 февраля 1931 г. в результате взрыва угольной пыли на шахте № 8 Хакасского управ-
1 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 5. Л. 7.
173
ления погибла почти вся смена шахтеров, включая забойщиков-заключенных, всего -117 человек. 12 получили тяжелые ранения. Из-за огромных разрушений, вызванных взрывом, 15 рабочих в те дни так и не удалось отыскать1. Но эту, вероятно, самую крупную промышленную катастрофу в истории Сибири никто в тот период не связывал с действиями вредителей. Ничего не сообщалось и о суде над виновниками этой трагедии.
Сентябрьский взрыв 1936 г., однако, имел особое значение. Он оказался тем своевременным событием, вокруг которого Сталин и НКВД смогли устроить шумное политическое зрелище в виде открытого судебного процесса с разоблачением «диверсионно-вреди-тельской деятельности троцкистов».
В тот же день, когда произошла кемеровская трагедия, бюро крайкома партии назначило комиссию для расследования причин аварии. В нее вошли: председатель Кемеровского горсовета А.А. Токарев, начальник горотдела НКВД Врублевский, секретарь горкома Д.Т. Якушин, два специалиста - начальник Главной горно-технической инспекции НКТП СССР Б.Ф. Гриндлер и директор углепере-гонного завода инженер И.Я. Фельбербаум, а также секретарь райкома ВКП(б) Блинкин и председатель ЦК союза угольщиков Востока И.В. Карасев.
В первые дни работы комиссии по изучению всех обстоятельств аварии работники НКВД успели провести серию арестов. Были арестованы руководители шахты «Центральная» и кемеровского рудника инженеры: И.И. Носков, Н.С. Леоненко, И.Е. Коваленко, М.И. Куров, В.М. Андреев, И.Т. Ляшенко. Для проведения допросов их доставили в Новосибирскую внутреннюю тюрьму УНКВД. Вскоре сюда же был помещен бывший «шахтинец», главный инженер Кемеровского рудоуправления И.А. Пешехонов, которого арестовали во время отпуска на ялтинском курорте.
Следствие по делу инженеров возглавили начальник краевого управления НКВД старший майор госбезопасности В.М. Курский и его заместитель А.И. Успенский. Допросы вели работники 3-го (экономического), 4-го (секретно-политического) и 6-го (транспортного) отделов УНКВД - Д.Д. Гречухин, А.А. Яралянц, М.О. Голубчик, И.Я. Бочаров, К.К. Пастаногов, А.В. Кузнецов, А.А. Ягодкин, Г.М. Вяткин, А.П. Невский, А.Н. Барковский и другие.
К тому времени официальная комиссия уже закончила свое расследование. 28 сентября она представила Кемеровскому горкому
1 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 141. Л. 14-20. 174
специальный доклад, по которому было вынесено постановление, больше похожее на приговор. Оно гласило: «Взрыв 23/IX - 36 года является результатом вредительской диверсионной деятельности лиц из специалистов, работавших на Центральной шахте (Куров, Пе-шехонов, Коваленко, Леоненко, Ляшенко). Эта контрреволюционная группа в своей вредительской работе поставила целью вывести главную шахту рудника из строя, сорвать выполнение плана угледобычи и подготовительных работ»1.
В списке комиссии крайкома, однако, не было фамилий Андреева и Носкова, несмотря на то, что оба в это время уже сидели под арестом с остальными инженерами. Не было также и двух других имен из последующего списка обвиняемых - Ф.И. Шубина, арестованного еще до кемеровского взрыва (26 августа), и немецкого инженера Э.И. Штиклинга, которого арестовали значительно позже остальных - 3 ноября 1936 г.2 И тот и другой появились в обшей схеме вредительства лишь после, того как из Москвы поступило требование готовить открытый судебный процесс.
Стоит заметить, что с самого начала состав «вредителей» подбирался на основе различных комбинаций. Первоначально в официальном списке лиц, которых, как предлагала комиссия по расследованию причин аварии, следовало «безусловно привлечь к ответственности», стояла фамилия управляющего рудником И.И. Черных3. Но Черных не был арестован и в начале 1937 г., он все еще оставался на своем посту4. Однако в дело оказались вовлеченными те, кто (как Шти-клинг) давно уже находились далеко от места случившейся аварии или сидели в тюрьме.
В октябре и ноябре в НКВД шла интенсивная подготовка инженеров к политическому спектаклю. Трудность заключалась в том, что никто из обвиняемых, за исключением Шубина, никогда не имел отношений с оппозицией и, следовательно, не мог представлять ее в суде. Но Шубин был слишком мелкой фигурой, чтобы «завербовать» других и возглавить «подготовку диверсии». До ареста он занимал небольшую должность начальника участка на шахте. Тогда решено было сделать «руководителем троцкистской части группы» управляющего шахтой Носкова, а «членами» - Шубина и Курова.
1 ЦДНИ КО. Ф. 15. Оп. 7. Д. 164. Л. 46.
2 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469 (дело Носкова И.И., Леоненко Н.С., Штиклинга Э.И. и др.).
3 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 221. Л. 82.
4 См.: Советская Сибирь. 9 февраля 1937 г.
175
Другую часть группы, по сценарию НКВД, должны были составить «фашисты» во главе с Пешехоновым, якобы действовавшие по заданиям германской разведки, олицетворяемую Штиклингом, бывшим главным инженером на кемеровских шахтах «Шегловская» и «Северная» в 1932-1935 гг.
Особенно важное значение на предстоящем процессе отводилось свидетелям обвинения. На роль «свидетелей» были определены два бывших активных троцкиста - Я.Н. Дробнис и А.А. Шестов, третьим - главный инженер треста Кузбассуголь М.С. Строилов. Каждый из них являлся крупным хозяйственным руководителем и каждый рассматривался в качестве «идейного вдохновителя» и «организатора» вредительства. Суд должен был подтвердить это, чтобы через несколько месяцев всех троих представить такими же обвиняемыми на московском процессе по делу Пятакова, Радека, Муралова.
Судя по времени, прошедшему с момента ареста подсудимых, следствие продвигалось довольно быстро. Показания арестованных инженеров прибавлялись от одного допроса к другому, но останется неизвестным, какой ценой добывались эти показания. Сохранилось лишь одно свидетельство инженера Коваленко, составленное им после суда, из которого видно, как разговаривали следователи с ним самим. В заявлении наркому юстиции СССР он писал: «Я был поражен той обстановкой, в которой я очутился на следствии, не говоря уже о том ужасном, ничем не обоснованном обвинении, которое мне предъявили... С первого же дня допроса на меня обрушились потоки незаслуженных оскорблений, угроз как по моему, так и по адресу моих родителей (немедленное выселение их из квартиры без предупреждения). Все мои правдивые показания отвергались, как ложные и о них даже не желали слушать, требуя категорически признать себя контрреволюционером. Мне показывали показания других обвиняемых нашего дела (явно для меня клеветнические и неправдивые), как образец чистосердечного признания...
Меня предупредили, что упорства мои бесполезны и все равно я буду осужден за вредительство с худшими для меня последствиями, чем у остальных "сознавшихся" обвиняемых, так как судить будет суд в составе, как выразился следователь, "наших же работников". Не обладая достаточно крепкой нервной системой, принимая слова следователя за чистую монету, я пришел в состояние полной деморализованное™ и отсутствия воли... и был вынужден подчиниться всем требованиям следователя. Я признал себя участником не существовавшей в действительности контрреволюционной организации, стал клеветать на себя, подтверждать клевету других, извращать факты...
176
Мне трудно было все это выдумывать, кое-как сочинял, но все это записывалось, как чистосердечное признание. В дальнейшем мне помогли - мне оставалось лишь подписать готовые протоколы, заверить их и подтвердить все это на суде, что я сделал со всей добросовестностью...»1
К концу следствия НКВД имело трех из девяти обвиняемых, сломленных полностью и готовых давать на суде любые показания. Согласие на сотрудничество с обвинением было получено от Леонен-ко, Коваленко и Штиклинга. От других обвиняемых также удалось добиться признательных показаний и самооговоров, на которых полностью строилось обвинительное заключение.
Когда все принципиальные вопросы с обвиняемыми были решены, из Москвы прибыли члены суда, прокурор и защитники.
19 ноября 1936 г. в И часов утра началось первое заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР под председательством В.В. Ульриха и при членах коллегии Н.М. Рычкове и Я.Я. Рутман. Государственное обвинение поддерживал заместитель прокурора СССР Г.К. Рогинский.
Места для публики заполнили работники НКВД и партийного аппарата, делегаты проходившего в это время Третьего краевого съезда советов, представители прессы, стахановцы, многочисленные делегации городов и угольных районов Кузбасса. Прежде чем попасть в зал заседания суда, рабочим пришлось пройти строгий идеологический отбор. На каждого из них парткомы предварительно представили характеристики, затем в крайкоме утвердили кандидатуры допущенных на суд.
После того, как было зачитано обвинительное заключение и все обвиняемые тут же признали себя виновными, началось «судебное расследование». Первым давал показания бригадир-стахановец шахты «Центральная» Поцелуенко. Он подробно рассказал о том, что обвиняемые, бывшие руководители шахты, «саботировали стахановское движение, ставили стахановцев в невыносимые производственные условия, чтобы вызвать у них недовольство». Шахтеров, говорил горнорабочий, заставляли работать в загазованных условиях, вследствие этого некоторые угорали и отравлялись.
Аналогичные «показания» дали два других свидетеля - рабочий Чекалин и горнотехнический инспектор Шуванов2.
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469.
2 Советская Сибирь. 20 ноября 1936 г.
177
Затем прокурор Рогинский приступил к допросам подсудимых и главных свидетелей - Шестова, Дробниса, Строилова. Первые двое довольно односложно давали показания о своей «вредительской деятельности», фактически повторяя лишь то, что было уже отражено в протоколах допросов предварительного следствия.
Обратимся вновь к письму-раскаянью Коваленко. «Мог ли я отказаться от своих показаний на суде? - писал он в 1937 г. - Такая мысль у меня появилась, но я не осмелился этого сделать. Видя с очевидностью пристрастность ведения следствия, когда такие лица, как вентиляционный десятник (который, кстати говоря, тоже был арестован) и запальщик, по вине которого произошел сам взрыв, не были не только привлечены к ответственности, но даже не были допущены в качестве свидетелей...
Видя как остальные подтверждали явно неправдивые показания, я пошел по тому же пути, всецело ориентируясь на прокурора, стараясь ни в чем ему не перечить и подтверждать все его обвинения, вплоть до признания себя убийцей невинных людей»1.
Обширные показания дали А.А. Шестов и Я.Н. Дробнис. Они рассказали о существовании «Западно-Сибирского троцкистского центра», о деятельности его различных групп, подробно изложили сведения о собственной роли в организации вредительства.
Когда очередь дошла до опроса М.С. Строилова, у прокурора появились проблемы. Показания этого свидетеля стали разрушать одну из главных конструкций следствия - обвинение в сознательном убийстве рабочих. Инженер Строилов, талантливый изобретатель и организатор производства, держался, по-видимому, достойнее и мужественнее всех остальных участников процесса. Он решительно отверг многие обвинения, предъявленные ему Рогинским, и опроверг ряд фальшивых заявлений подсудимых. Когда прокурор потребовал подтвердить высказывание Андреева о том, что распоряжения Строилова «ставили шахту все время под угрозу взрыва», он спросил у Строилова: «Вы слышали, свидетель?»
Строилов: Слышал.
Рогинский: Это входило в тот план, который был вами дан Андрееву?
Строилов: Я еще раз твердо повторяю - никогда мною не давалось заданий на специальное загазование и полное разрушение вентиляции.
Дальнейший их диалог продолжался в том же ключе:
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. 178
Рогинский: Следовательно, если Пешехонов и Андреев нам показывали, что все вредительские действия, которые они совершали, они совершали исключительно и только по поручению, по заданию Стро-илова, то это неверно?
Строилов: Сообщения о том, что сейчас говорит Андреев, я не слышал.
Рогинский: А задания такие вы давали?
Строилов: Специально по загазованию - нет.
Прокурор попытался еще дважды заставить Строилова признаться в том, что тот давал указания отравлять шахтеров. Но опять получил твердый отпор.
Строилов: Я повторяю, заданий и мыслей об убийстве рабочих у меня никогда не было и таких заданий мною не давалось1.
Из показаний Строилова почти ничего выяснить не удалось и в них не подтвердились некоторые свидетельства обвиняемых.
Стоит также отметить, что в то время, когда Строилов уже находился в следственной камере НКВД, сибирские газеты продолжали сообщать о массовом внедрении его очень крупного изобретения -агрегата для посадки лав, который «до минимума сокращает число людей, занятых на производстве обрушения, в связи с чем резко возрастает производительность рабочего по лаве»2.
Специальное закрытое заседание суд посвятил заслушиванию показаний германского подданного обвиняемого Штиклинга. Эмиль Иванович Штиклинг, как его называли в СССР, приехал из Германии в 1930 г. Первое время он работал штейгером в Соликамске, на калийных шахтах. Затем был переведен в Сибирь, где получил место горного инженера на шахте в Ленинске, затем в Кемерово. Его карьера в Сибири продолжалась достаточно успешно, но в тот период, когда, он уже занимал должность инженера-проектировщика в тресте «Запсиб-золото», был арестован. Во время следствия Штиклинг объяснил, что не смог покинуть СССР по одной причине: его жена была еврейка.
Следователи НКВД полностью сломили немецкого инженера, превратив его в марионетку. На допросах Штиклинг подписывал фантастические протоколы. За это в кабинете следователя Голубчи
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 351 (Стенографический протокол судебного заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР по делу № 0076 от 19-22 ноября 1936 года. Заседание 20 ноября).
2 За уголь (Осиновский рудник). 9 и 24 сентября 1936 г. О посадочных машинах системы инженера Строилова писали также: Советская Сибирь. 3 февраля, 20 мая 1936 г.; Уголь Кузбасса. 1936. № 2 (86). С. 45.
179
ка его кормили обедами. Он также получал свидания с женой и дочерью1.
На специальном (закрытом) заседании 20 ноября, Штиклинг стал очень подробно рассказывать о причастности к актам вредительства германского консульства в Новосибирске, включая самого консула Гросскопфа и его секретаря Кестинга. Он разговаривал с сильным акцентом и этим производил дополнительное впечатление на слушателей своими разоблачениями. Штиклинг уверял суд, что от консула он получил задание связаться с русскими инженерами, чтобы уговорить их срывать угледобычу и разрушать шахтное хозяйство. Сначала Штиклинг говорил, отвечая на вопросы суда, но затем стал рассказывать о шпионских заданиях гестапо уже без всяких вопросов, самостоятельно дополняя свои показания. В результате им была создана картина обширных шпионских связей работников Кузбасса с разведывательными службами фашистской Германии.
На следующий день выступал обвинитель Рогинский2. Его речь строилась исключительно на тех показаниях, которые накануне были озвучены самими обвиняемыми. Никаких новых фактов или доказательств она не содержала. Часть прокурорского выступления посвящалась пересказу и комментированию свидетельских показаний Дробниса и Шестова, наиболее ценных для разоблачения «Западно-Сибирского подпольного троцкистского центра» и его «связей» с Пятаковым, Смирновым и сыном Троцкого - Львом Седовым.
Затем прокурор перешел к характеристике каждого обвиняемого и целей их объединения в единую вредительскую организацию. Главная цель настоящей контрреволюционной организации, сказал Рогинский, - «это свержение советской власти и реставрация в СССР капитализма, восстановление эксплуатации, восстановление частной собственности. Именно для этого были совершены все взрывы, все перепуски пожаров на руднике, именно для этого была организована гибель десятков рабочих-шахтеров».
Подражая Вышинскому, Рогинский уделил внимание также юридической стороне настоящего процесса. Он коснулся вопроса доказательности своих обвинений. В связи с этим он заявил: «Я кладу в основу обвинения незыблемо установленные факты. Мы имеем здесь собственное признание. Надо сказать, что собственное признание подсудимых в отдельных случаях может освободить нас от обя
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 354.
2 Обработанную стенограмму речи обвинителя см.: Социалистическая законность. 1936. № 12. С. 38-50.
180
занностей проводить судебное исследование других доказательств по делу. Такая возможность предусмотрена нашим законом. Статья 282 уголовно-процессуального кодекса дает суду право, при наличии признания подсудимых, если нет основания, нет надобности для проверки правильности признания, отказаться от дальнейшего исследования дела. В данном случае у нас нет никаких оснований брать под какое бы то ни было сомнение правильность признания своей вины подсудимыми»1.
Под бурные аплодисменты присутствующих Рогинский потребовал расстрелять всех обвиняемых.
В заключительный день суда слово дали адвокатам. Речь защитника Бялковского отличалась особой претенциозностью и потому была по-своему любопытной. Бялковский стал распространяться о «задачах советского защитника», о том, «каким должен быть защитник». При этом он постоянно ссылался на оценки Вышинского, «одного из лучших теоретиков молодого советского права». Он заверил слушателей, что «сталинская забота» о человеке обеспечивает помощь на суде даже тому, кто «вступил в конфликт с государством, с классом, с обществом».
«...Он [Вышинский] говорит, что защитник должен быть энергичным. Он должен энергично бороться за законные права своего подзащитного, он должен драться за их законные права, драться смело и мужественно, драться, стиснув зубы и засучив рукава, драться так, как может драться наша доблестная Красная Армия, драться так, как будут драться в случае надобности все партийные и непартийные большевики...»2
Затем слово опять попросил Рогинский, на этот раз для того, чтобы публично отчитать адвоката за «явно недопустимые политические положения». Прокурор заявил: «Защитник Бялковский, защищая отъявленных врагов пролетарского государства, взял на себя смелость в защиту этих негодяев ссылаться на речь тов. Сталина о кадрах, взял на себя смелость заявить - я дословно записал, - что сталинская забота о человеке распространяется даже на тех, кто вступил в конфликт с пролетарским государством. Следовательно, вы смеете утверждать, что слова тов. Сталина о кадрах, о людях, о заботе в отношении человека должны быть распространены и на тех, кто сидит здесь на скамье. Большего цинизма, большего опошления трудно уже
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 180 (Заседание 21 ноября 1936 г.).
2 Там же. Заседание 22 ноября 1936 г.
181
себе представить. Как можно допускать такого рода формулировки и такого рода выступления? Выступать в суде - дело чрезвычайно ответственное, надо взвешивать каждое слово. Выступая с трибуны и ссылаясь на выступления, на высказывания, на учение нашего вождя тов. Сталина, надо быть во сто крат более ответственным, чем вы выступаете вообще. Вот почему я не мог оставить без ответа такое положение, которое было здесь выдвинуто защитником Бялковским. ...Здесь, на процессе, в отношении чего и каких обстоятельств вы хотите изображать и уподобляться нашей армии? Это, я думаю, такое же по меньшей мере непродуманное сравнение... Надо не перехлестывать. Надо оставаться в пределах советского защитника...»1
На этом состязание и теоретический спор сторон прекратились. В половине второго ночи 22 ноября, после заслушивания заключительного слова подсудимых, суд удалился на совещание. В полдень был зачитан обвинительный приговор. Он гласил: считая обвинение доказанным, всех подсудимых - расстрелять.
Таким образом, судебная процедура завершилась полным успехом для ее организаторов, а девять инженеров были возвращены в камеры с надеждой получить помилование за сговорчивое поведение во время суда. Каждый из обвиняемых исполнил свою роль и, подавая прошение в ЦИК СССР, мог рассчитывать на снисхождение властей. Но помилование ожидало только троих - Коваленко, Леоненко и Шти-клинга. Высшая мера наказания им была заменена десятью годами тюремного заключения. В отношении остальных смертный приговор был оставлен без изменения и вскоре приведен в исполнение2.
Жизнь помилованных тоже продолжалась недолго. После объявления нового приговора Коваленко и Леоненко были перевезены в Челябинскую тюрьму Главного управления госбезопасности. 4 ноября 1937 г. «тройка» УНКВД осудила их к «высшей мере» за «дискредитацию судебных процессов» и попытки «убеждать других заключенных, что кемеровский процесс дутый, вымышленный». В этот же день их расстреляли3.
Немецкий инженер Штиклинг был единственным из осужденных, кто оставался в живых после 1937 г. Из Новосибирска он был доставлен в Москву, в Бутырскую тюрьму, для участия в подготовке январского процесса по «делу троцкистского центра» (Пятакова, Радека, Муралова). Здесь он получил заверение руководства НКВД,
1 Там же.
2 За уголь (Осиновский рудник). 30 ноября 1936 г.
3 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 24, 35, 36.
182
переданное ему майором ГБ А.И. Успенским, что после окончания «процесса Пятакова» он получит освобождение и сможет поехать на Кавказ, в Чиатуру, к новому месту работы1. Но это обещание выполнено не было. Вместо освобождения Штиклинга заключили в одиночную камеру Златоустовской тюрьмы и продержали там до июля 1939 г., а затем перевели в Соловецкую тюрьму. В декабре 1939 г. по постановлению пленума Верховного Суда СССР ему заменили тюремное заключение на высылку за пределы СССР. Дальнейшая судьба немецкого инженера остается неизвестной.
Кемеровский процесс позволил его организаторам решить три важные политические задачи: во первых, судебной процедурой он подтвердил распространяемый Сталиным миф о существовании в стране широко разветвленной тайной троцкистской организации, которая пытается вести вербовочную работу среди рядовых граждан; во-вторых, он впервые представил общественному мнению образ троцкистов как людей, состоящих на службе враждебных иностранных разведок и действующих против национальных интересов; в-третьих, из уст самих обвиняемых общество получило конкретные «доказательства» того, что троцкисты из идейного течения окончательно превратились в террористическую организацию, способную даже на то, чтобы убивать рабочих и подрывать техническую мощь страны. Совокупный морально-политический и психологический результат, полученный от Кемеровского процесса, создавал необходимую почву для начала широкой операции против «врагов партии» на всех участках общественной жизни.
1 Там же. Д. 5469. № 1988. Л. 30.
ГЛАВА IV. АПОГЕЙ ТЕРРОРА
Накануне
Несколько лет, пережитых партией в условиях террора, были для нее тяжелым потрясением. Часть старых кадров исчезла в ссылках, лагерях и политизоляторах, другая часть покорилась и адаптировалась к новому режиму, признав за ним «историческую правоту». Руководящие посты в партийных, советских и хозяйственных структурах занял слой коммунистов-администраторов, выдвинувшийся в ходе внутрипартийной борьбы, коллективизации и чисток. К середине 30-х годов кадровый состав ВКП(б) почти полностью изменился. В марте 1937 г. на совещании руководящих работников в Новосибирске секретарь крайкома Эйхе подводил итоги произошедших перемен. «Исключенных из партии за все годы у нас очень много, - говорил он. - Если взять по Западно-Сибирскому краю, то сейчас у нас членов партии и кандидатов 44 тыс., а исключенных и выбывших с 1926 г. - 93 тыс. человек. Как видите, в два раза больше, чем членов партии. На ряде предприятий это создает сложное положение!»1
Детали неприглядной картины, о которой говорил Эйхе, отчетливо выражались в статистических показателях:
Таблица 1*
Количество исключенных, выбывших и восстановленных членов и кандидатов в члены ВКП(б) в Западно-Сибирской парторганизации с 1926 по 1936 гг. (в сопоставимых границах края).
Год Численность всей парторганизации Исключено Механически выбыло Восстановлено
1926 34 766 1204 516 105
1927 38 040 1204 516 105
1928 41 549 1400 516 105
1929 48 440 6150 566 430
1930 57 191 3656 570 255
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 854. Л. 60. 184
Окончание табл.
Год Численность всей парторганизации Исключено Механически выбыло Восстановлено
1931 59 371 4060 2018 532
1932 91404 5757 7312 724
1933 117 599 8990 10 967 560
1934 78 595 19 792 4884 1990
1935 55 994 8645 1096 1228
1936 46 374 2947 421 572
Всего за 11 лет: 63 805 29 382 6606
* Составлено по: ГАНО. Ф. П-3. Оп. 10. Д. 98. Л. 16; Оп. 11. Д. 24. Л. 16-17.
Эти данные свидетельствовали о том, что в борьбе за «генеральную линию» партия не была до конца послушным орудием в руках Сталина. Ее систематически приходилось чистить и перестраивать, освобождаться от неустойчивых и колеблющихся. Но и после того, как были удалены даже лояльные, смирившиеся со своим поражением бывшие оппозиционеры и «уклонисты», исключены «пассивные» и «незрелые», партия не считалась абсолютно надежной опорой режима. Враги были повержены и рассеяны и не могли больше оказывать влияния, но сохранились многие невидимые нити, связывавшие их с партией. В ее рядах оставались те, кто работал и сотрудничал с ними, поддерживал житейские контакты, имел общих друзей или знакомых. В предстоящей кампании террора 1937-1938 гг. это обстоятельство превратится в один из главных мотивов обвинений многих тысяч членов партии и беспартийных. Огромная акция уничтожения различных общественных слоев и взглядов, осуществленная Сталиным в течение последующих двух лет, принципиально отличалась от подобных кампаний более ранних периодов. Особенность состояла в том, что террор из отдельных операций вылился в цепь непрерывных действий карательной машины с целями, часто непонятными для большинства самих жертв. Резко увеличилось число арестов. Теперь тень подозрения могла упасть на кого угодно, и любой советский гражданин, независимо от общественного положения, звания, прошлых заслуг, не был огражден никакими рамками (закона, правила, традиции или личных связей) от возможности подвергнуться аресту.
Масштабы новой фазы террора свидетельствовали о существовании далеко идущего преступного замысла, содержание которого значительно превышало понятное стремление Сталина уничтожить
185
всякие ростки неповиновения в системе управления и в обществе. Изменение способов и нанесения террористических ударов мощью государственной машины, выбор новых объектов изъятия, а также сами размеры репрессивной акции указывают на то, что в 1937-1938 гг. была предпринята попытка резко изменить сложившуюся социальную структуру в стране и таким образом завершить начатый в конце 1920-х гг. цикл радикальных преобразований. Планируемая операция массированного уничтожения части общества представлялась ее организаторам как последняя фаза чистки, за которой открывался «настоящий социализм», новое качество общества - без «враждебных элементов», «социальных паразитов» и потенциальных противников партии.
В 1937 г. для режима Сталина наступал очень ответственный момент: после принятия новой Конституции готовилось проведение всеобщих выборов в органы власти. Тем самым подводился своеобразный итог всего цикла советских преобразований, начиная с 1917 г. Партии предстояло предъявить результаты достигнутого за десятилетия - «победивший социализм», в котором нет больше «враждебных классов» и групп старого мира, и одновременно продемонстрировать, что сама партия прочно стоит на ногах и окружена лишь «социально-близкими» группами населения. Следовательно, то, что провозглашалось в качестве партийной цели, должно было получить какое-то выражение в реальной политике. Конституция и выборы - с одной стороны, террор - с другой, преследовали, таким образом, одну и ту же цель. Они должны были одновременно закрепить и оформить новое состояние советского общества.
Следует признать, что полная схема сталинского политического плана 1937 г. не поддается детальной реконструкции. В исследованиях, посвященных этому периоду, нет пока прямых свидетельств, способных подтвердить или опровергнуть наличие связи между принятием Конституции, подготовкой к «первым демократическим выборам» и организацией террора1. Но если еще не обнаружены норма
1 Заметным исключением являются лишь публикации Ю.Н. Жукова. Однако попытки этого исследователя проследить зависимость между сталинским террором и принятием Конституции оформились в оригинальную, но большей частью умозрительную концепцию о терроре как инициативе партократии, перечеркнувшей «конституционные замыслы» Сталина. Т. е., террор здесь противопоставлен Конституции (см.: Жуков Ю.Н. Репрессии и Конституция СССР 1936 г. // Вопросы истории. 2002. № 1. С. 3-26). Эта концепция, кстати, оставляет неясным вопрос о том, что помешало Сталину реализовать свой «демократический проект» в ходе очередных общесоюзных
186
тивные документы центральных органов партии и НКВД, то региональные материалы дают косвенное указание о существовании такой связи. Эти материалы подтверждают, что в среде работников НКВД готовившаяся акция массовых арестов воспринималась именно как часть предвыборной кампании. Через информированных людей, главным образом из органов НКВД, информация подобного свойства доверительно распространялась в определенных кругах, становясь общественным достоянием1.
Задача осуществления универсальной «очистки» страны была лишь частью более крупного плана. Несомненно, однако, и то, что в условиях террора Сталин решал также собственные политические задачи. Расправа с неугодными общественными элементами, включая некоторую часть партии, укрепляла его личное господство. Она несла с собой новый тип консолидации общества, в основе которого лежало поклонение Сталину как единственному олицетворению мудрости и воли партии.
Если смотреть на развитие террора через призму событий, происходивших в глубине страны, в Сибири, станет заметным еще один немаловажный аспект, который фигурировал в кампании массовых чисток. Он имел прямое отношение к экономической ситуации тех лет. Дело заключалось в том, что состояние экономики оставалось
выборов в марте 1941 г., а также в послевоенный период, когда старая партократия уже была полностью разгромлена и заменена послушной номенклатурой? Любопытно также, что в указанной концепции Ю.Н. Жуков отводит особую роль секретарю крайкома Эйхе: представляет его едва ли не главным инициатором требований региональных руководителей к Сталину развязать массовый террор. Однако такая оценка личности Эйхе мало согласуется с мнением реального свидетеля - жены начальника УНКВД Запсибкрая С.Н. Миронова, в воспоминаниях которой Эйхе в этот же период предстает человеком совсем иного характера - испытывающим подобострастие и трепет даже перед ее влиятельным мужем, (см.: Яковенко М.М. Агнесса. М.: Звенья, 1997. С. 95).
1 Одним из подтверждений, позволяющим считать, что массовый террор воспринимался как инструмент для перехода страны к «советской демократии», является случай, повлекший за собой крах карьеры начальника Колыванского районного отдела НКВД в Западно-Сибирском крае Л.А. Ми-рошника. В июне 1937 г. Мирошник допустил разглашение секретных сведений о том, что «в связи с предстоящими выборами в Верховный Совет СССР, по линии НКВД имеется директива, по которой будет изъят весь кулацкий и другой контрреволюционный элемент». На этом основании Мирошник вскоре был исключен из партии как «троцкист» и в конце сентября арестован (Архив УФСБ по НСО. Д. 4199. Т. 3. Л. 326-327).
187
наиболее уязвимым местом в сталинской системе. Любая отрасль государственного хозяйства предоставляла безграничное поле для критики. На заводах и шахтах, как и в начальный период борьбы с «вредителями», по-прежнему происходили массовые аварии и остановки производства, гибли рабочие. Выпуск бракованной продукции был скорее нормой, чем исключением, и часто перечеркивал трудовые усилия целых коллективов. Особенно болезненно отражались на экономике провалы в работе транспорта. В 1935 и начале 1936 г. Томская железная дорога представляла собой очаг непрерывных катастроф и заторов. Только из-за неисправности пути здесь ежедневно происходило до 10 аварий и крушений. Депо были забиты расстроенными паровозами, коммерческая скорость поездов упала до 9 км/ч, а на новосибирском участке доходила до 2 км/ч. 250 составов были брошены на путях1.
Развитие угольной промышленности протекало в условиях аналогичных описываемым. На шахтах Кузбасса в результате многочисленных аварий в 1935 г. погибло 167 рабочих, на следующий год еще 1622. Из-за высокой аварийности и вызванных этим остановок производства здесь ежегодно терялось свыше полумиллиона тонн угля. Такую же картину можно было обнаружить на любом участке экономической жизни. Партия предпринимала огромные административные усилия, чтобы поддерживать созданный ею хозяйственный строй. На всех уровнях положение контролировалось парткомами, специальными инспекциями или парткомиссиями, действовали институты уполномоченных и политотделов с чрезвычайными правами. Но и при всем этом провалы в экономике и производственные катастрофы оказывались неизбежны. Оставалось, таким образом, последнее средство, которым руководство страны давно владело и могло пустить в ход при необходимости - насилие или угроза его применения.
С начала 1937 г. это средство стало распространяться в стране высокими темпами. С подачи Сталина и его пропагандистского аппарата началась всеобщая кампания «борьбы с вредительством», как часть задуманной широкой чистки в партии, государстве и обществе. Вредительством могло быть объявлено все что угодно: обычная халатность в работе и производственный брак, поломка оборудования, приписки, искажения отчетности, опечатки в газете, идеологические «ошибки», высказанные на школьном уроке или в вузовской аудитории. По сути дела, заменив одно понятие другим и начав охоту на
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 14. Д. 161. Л. 42.
2 РГАЭ. Ф. 7566. On. 1. Д. 1981. Л. 59.
188
«вредителей», руководство не внесло в свою политику ничего оригинального. Оно просто придало этой кампании универсальный, внеклассовый характер. В начале 30-х годов очень редко «вредителем» мог стать рабочий или член партии. Для подобных обвинений имелись «социально-чуждые». Теперь же классовые признаки перестали играть какую-либо роль. Точнее говоря, в категорию «классового врага» или «вредителя» открылась возможность включать любые нежелательные элементы, независимо от их действительного положения в обществе. В 1937-1938 гг. война с «вредителями» стала логическим завершением социальной перестройки. Она выполняла роль традиционного большевистского способа преобразований, и с этой точки зрения находила полное оправдание в глазах большинства членов партии и многих беспартийных до тех пор, пока это не касалось их лично.
Своеобразие террора данного периода составляло и то, что его реальная динамика не укладывалась в узаконенные советские нормы и правовые рамки. Требованиям закона придавалось значение лишь в той мере, в какой они могли удовлетворять политическим целям текущего момента. До начала кампании массовых арестов основополагающим правовым актом, регулировавшим процедуру заключения под стражу, являлось постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 июня 1935 г. «О производстве арестов», подписанное Молотовым и Сталиным. В нем предусматривался следующий порядок ареста граждан, включая членов партии и представителей органов власти:
«1. Во изменение инструкции от 8.05.1933 г. аресты по всем без исключения делам органы НКВД могут производить лишь с согласия соответствующего прокурора. ...Разрешение на аресты членов ЦИК Союза СССР и ЦИКов союзных республик дается лишь по получении органами прокуратуры и НКВД согласия председателя ЦИК Союза ССР и председателей ЦИКов союзных республик, по принадлежности...
Разрешения на арест членов и кандидатов ВКП(б) даются по согласованию с секретарями районных и областных комитетов ВКП(б), ЦК компартий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, занимающих руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним центральных учреждениях, - по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля.
Разрешения на аресты военнослужащих высшего, старшего и среднего начальствующего состава РККА даются по согласованию с наркомом обороны...»1
1 Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936 / под ред. А.Н. Яковлева. М.: МФД. 2003. С. 676-677.
189
Следовательно, санкция прокурора должна была служить основным условием ареста в отношении большинства граждан, а санкция райкома (обкома) - для арестов членов партии. Реально, однако, эти санкции представляли собой чистую формальность, поскольку любой прокурор или секретарь парткома потенциально являлся такой же жертвой, как и все остальные. Кроме того, в период высшего развития террора прокурорские санкции и надзор были отменены вообще.
Для перехода к систематическим разоблачениям и арестам членов ВКП(б) как к очередной кампании Сталин считал необходимым создать такую обстановку, которая позволяла бы требовать от остальных членов партии не только оправдания арестов, но и активного личного участия. С другой стороны, это же требование могло стать серьезным препятствием в осуществлении террора. Чтобы окончательно перейти моральные границы и начать сдавать НКВД вчерашних товарищей и сослуживцев, требовалась определенная практика и полная беспринципность. Постепенно Сталину удастся снять эту проблему, введя правило оценки каждого руководителя по количеству разоблаченных врагов. Но в 1936 г. партию еще приходилось «воспитывать» с помощью специальных мер.
Большое значение имел личный пример членов высшего руководства. В январе 1936 г. в Сибирь прибыл Л.М. Каганович. Его как наркома путей сообщения интересовала слабая работа Томской железной дороги, из-за которой постоянно нарушались связи с Дальним Востоком, срывались поставки угля и металла из Кузбасса. В сопровождении начальника дороги И.Н. Миронова, начальника политотдела А.Л. Ваньяна и руководителей края Р.И. Эйхе и Ф.П. Грядинско-го, нарком посетил ряд крупных железнодорожных узлов и станций: Чулым, Новосибирск, Белово, Усяты. Затем вся делегация выехала в Сталинск. Здесь деловая часть высокого визита была дополнена одним незапланированным мероприятием: Кагановича и его спутников пригласили на детскую новогоднюю елку. Как сообщает корреспондент газеты, нарком раздавал детям «коробки с шоколадом, нарядные пакеты с фруктами, сластями и каждому говорил отеческое ласковое слово». В конце этой идиллической встречи Каганович обратился к родителям детей: «Хорошая елка. Елкой и детсадом мы довольны... Но транспортом у вас я недоволен»1.
Недовольство у Кагановича больше всего вызывали специалисты и руководители управления Томской железной дороги, которым положение на транспорте было известно лучше, чем кому бы то ни
1 Советская Сибирь. 18 января 1936 г. 190
было. Но специалисты не могли предложить чудесных лекарств для лечения болезней большевистской экономики. Они лишь настаивали на том, что, по их мнению, способно было увеличить грузоперевозки, но требовало от государства определенных затрат. Предлагалось заняться капитальным ремонтом техники, строительством сортировочных горок, дополнительных путей. Каганович поднял бурю. Он объявил, что «аппарат управления дороги засорен лицами, враждебно настроенными к подъему советского железнодорожного транспорта, сознательно подрывающими начавшуюся перестройку и саботирующими выполнение приказов НКПС». Он отдал приказ арестовать «саботажников»1.
После того как исполнение приказа перешло в руки НКВД, дело приняло характер широкой акции разоблачения «шпионов» и «вре-дителей-пределыциков». Под руководством специальной следственной бригады, прибывшей в Новосибирск из НКВД СССР во главе с Листенгуртом и Гендиным, оперработники произвели массовые аресты и оформление «контрреволюционных дел»2. В управлении дороги были разгромлены службы движения и пути, паровозная и вагонная службы, строительный и экскаваторный тресты. Исчезла значительная часть управленцев и крупных специалистов: К.Н. Абуашвили, Г.К. Бойченко, В.В. Струсевич, М.А. Житков, Горшков, В.Ю. Мариенгоф, К.К. Клочков, Ширяев, Рулло, Быстров и масса других3. В депо узловых станций (Новосибирск, Эйхе (Инская), Рубцовск, Белово и другие) оперативники НКВД вскрыли «диверсионные троцкистские группы» по 5-9 человек из числа мастеров, бригадиров, машинистов. Бывших работников Китайской Восточной железной дороги арестовали как японских шпионов. Всего за 1936 г. только военный трибунал Томской железной дороги вынес приговоры за «контрреволюционные преступления» 102 работникам4. Часть специалистов транспорта были осуждены и расстреляны в апреле 1937 г., в период работы выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР.
В 1950-е гг., в ходе реабилитации жертв террора, стали известны дополнительные сведения о последствиях поездки Кагановича в Сибирь в 1936 г. А.И. Успенский, бывший зам. начальника УНКВД по
1 Там же. 5 февраля 1936 г.
2 Архив УФСБ по НСО. Д. 4169. Т. 4; Т. 32 (дело Абуашвили К.Н., Бойченко Г.К. и др.).
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 14. Д. 161. Л. 40-41.
4 ГАНО. Ф. 229. Оп. 5. Д.17. Л. 614.
191
ЗСК, показывал, что дорожно-транспортный отдел УНКВД во главе с Г.М. Вяткиным по его заданию сфальсифицировал очень крупное дело об антисоветской организации на железнодорожном транспорте. «В результате Вяткиным по делу антисоветской группы на Томской железной дороге было арестовано около тысячи человек. Курский тогда мне передал похвалу Ежова и заявил, - говорил Успенский, -что опыт работы на Томской железной дороге нужно перенести и на другие железные дороги Сибири»1.
В марте 1936 г. начальник Томской дороги И.Н. Миронов был снят со своего поста и арестован. Его заменил политработник А.Д. Ваньян, делом которого стала организация выявления и устранения «вредителей». Ваньян и его заместитель по политчасти Ф.Ф. Степанов перетряхнули все службы и отделения дороги. За четыре месяца 1936 г. они «вычистили» из своего управления 141 человека, включая 50 «троцкистов»2. Когда Ваньян приезжал в Москву, в наркомат путей сообщения, Каганович его спрашивал: «Скажите, сколько еще японских шпионов вы открыли?»3 Через несколько месяцев Ваньян тоже был арестован и расстрелян. Степанов покончил с собой накануне ареста.
С первых недель 1937 г. начался процесс «самоочистки» организаций и предприятий от «классово-чуждых элементов». Эту функцию выполняли отделы кадров и прикрепленные к организациям работники НКВД. Тщательно изучались карточки и личные дела сотрудников, опрашивались многие подозреваемые, у которых выявлялись неясные места в происхождении, прежних занятиях, проживании родителей и родных. Такая детальная проверка породила целую волну доносительства и откровенного шантажа в отношении неугодных. «Чуждые» исчислялись десятками на каждую крупную организацию и предприятие. Так, начальник Западносибирского земельного управления Ф. Мачульский сообщал: «Приступив к работе в КрайЗУ 7 февраля 1937 г., я начал, прежде всего, изучать свой аппарат, в результате поверхностного только ознакомления с аппаратом КрайЗУ и его хозорганизаций (далеко не всех) я увидел жуткую картину засоренности этого аппарата. Получается такое впечатление, что как
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3 (дело Меерченко П.И. и др.). Часть этого документа приведена в работе Уйманова В.Н. Репрессии. Как это было... Томск, 1995. С. 301.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 839. Л. 38, 39. :! Там же. Д. 855. Л. 48.
192
К осени 1934 г., когда были раскрыты все факты обращений в консульство и получения денег, большинство немецкого населения попало под подозрение. К поселкам компактного проживания немцев, в особенности к кадрам руководителей и специалистам, было приковано особое внимание. Власти вели наблюдение за ними, накапливая сведения о «контрреволюционной» деятельности и «саботаже».
В сентябре 1934 г. сельскохозяйственные районы Сибири посетил председатель Совнаркома СССР В.М. Молотов. И сентября в Слав-городе он провел межрайонное совещание руководителей, в ходе которого ему доложили о «саботаже хлебопоставок» в Немецком районе. Молотов дал указание «провести расследование»1, после чего начались новые аресты среди немцев.
В октябре было смещено и затем арестовано руководство Немецкого района - секретарь райкома И.А. Вильгаук, председатель исполкома П.И. Динкель, районный прокурор Г.П. Фриш, судья А.Г. Конрад. Их обвинили в защите кулачества и «смазывании классовой линии партии» в ходе хлебозаготовок. Но самая важная часть политической чистки последовала спустя месяц.
5 ноября 1934 г. из Москвы была получена шифрованная телеграмма ЦК ВКП(б), в которой объявлялось о начале широкой операции против «антисоветских элементов» среди немецкого населения и контактов с зарубежными «фашистскими организациями» с применением арестов и высшей меры наказания. В ней говорилось:
«В ЦК ВКП(б) поступили сведения о том, что в районах населенных немцами за последнее время антисоветские элементы активизировались и открыто ведут контрреволюционную работу. Между тем местные парторганизации и органы НКВД крайне слабо реагируют на эти факты, по сути, делают попустительство, совершенно неправильно считая, будто наша международная политика требует этих послаблений немцам и другим национальностям, проживающим в СССР и нарушающим элементарную лояльность к советской власти.
ЦК ВКП(б) считает также совершенно нетерпимым тот факт, что в немецких районах не только не изучается язык той союзной республики, в пределах которой находятся немецкие районы, но и игнорируются указания ЦК ВКП(б), чтобы этот недостаток был устранен.
1 ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 617. Л. 68. 152
ЦК ВКП(б) считает подобное поведение парторганизаций и местных органов НКВД совершенно неправильным и предлагает принять по отношению к активным контрреволюционно и антисоветски настроенным элементам репрессивные меры, произвести аресты и высылку, а злостных руководителей приговорить к расстрелу.
ЦК ВКП(б) обязывает крайкомы, обкомы и ЦК нацкомпартий повести активную политическую работу в немецких районах, разъясняя населению, что советская власть не потерпит малейших попыток антисоветских действий и не остановится перед тем, чтобы отказать им в праве проживать в СССР и изгнать из пределов СССР.
Местные органы власти должны потребовать от немецкого населения полного прекращения связи с заграничными буржуазно-фашистскими организациями: получение денег, посылок»1.
С этого момента НКВД стало действовать уже в полную силу. В немецкие поселения были направлены специальные бригады работников ОГПУ и крайкома партии для выявления связей местного населения с зарубежными организациями и раскрытия фактов «антисоветской деятельности». Повсюду изымались «социально-чуждые элементы». В Немецком районе детальной проверке подверглись все партийные и советские учреждения, школы, колхозы, МТС, торговые организации. За два с половиной месяца органы НКВД арестовали 577 человек. Но и это число не было окончательным. В феврале 1935 г. Р.И. Эйхе и Н.Н. Алексеев сообщали в ЦК: «Операцию по немцам продолжаем с установкой изъятия всех лиц, активно ведущих к.-р. фашистскую работу в немецких колониях».
Организованная крайкомом и УНКВД чистка была использована не только для выявления и пресечения зарубежных контактов сибирских немцев. Она приняла характер тотальных действий против подозрительных лиц немецкой национальности. Составной ее частью стала депортация десятков немецких семей, «вычищенных» из колхозов. Кроме того, командованию Сибирского военного округа было поручено «пересмотреть весь кадровый и переменный состав в воинских частях РККА, комплектуемый из Немецкого района, и очистить его от проникших социально-чуждых элементов»2.
1 Полный текст этой телеграммы приводится в публикации В.И. Шишкина: Советские немцы: у истоков трагедии // Возвращение памяти. Истори-ко-публицистический альманах. Новосибирск, 1994. С. 102-103. См. также: Белковец Л.П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х - 1930-е годы). М., 1995. С. 178-179.
153
2 Советские немцы. С. 104,117,123.
Завершающим циклом репрессивной кампании в отношении немцев явилось смещение в октябре 1934 г. прежнего состава местных партийно-советских руководителей и предание их суду. В апреле 1935 г. все самые авторитетные и влиятельные фигуры немецкого анклава были выведены на закрытый процесс спецколлегии краевого суда в Новосибирске. Общий состав подсудимых включал 33 человека из числа бывших районных руководителей, председателей колхозов и сельских советов, директоров школ, учителей, работников госучреждений и рядовых колхозников. В этой группе находились два секретаря райкома и заместитель - Г.М. Адольф, И.А. Вильгаук, Г.С. Бестфатер, председатель райисполкома П.И. Динкель, прокурор и судья - Г.П. Фриш, А.Г. Конрад, заведующий земельным отделом А.П. Маевский, директор МТС П.Г. Борет, награжденный в 1934 г. орденом Ленина за успехи в сельском хозяйстве, и другие. Обвинение гласило, что эти люди «встали на путь предательства интересов диктатуры пролетариата и на деле проводили кулацко-националис-тическую политику, были не согласны с проводимой партией и правительством политикой по отношению к кулаку»1.
После того как все обвиняемые признали себя виновными, суд приговорил большинство «членов фашистской организации» к концлагерям на срок от 5 до 10 лет лишения свободы, а семь человек «руководителей» - к расстрелу. 3 октября 1935 г. Г.М. Адольф, П.И. Динкель и Г.С. Бестфатер были казнены2.
Национальный вопрос занимал важное место в сталинской внутренней политике. Но также как и другие проблемы государственной и общественной жизни, его решение достигалось с применением репрессий, жертвой которых становились большие массы людей, а также сами исполнители из состава партийно-советского руководства. Двигаясь в сторону постоянного укрепления полномочий центральной власти, Сталин и Политбюро считали необходимым ликвидировать тенденции роста национального самосознания и национального сплочения отдельных народов, пусть даже с применением насилия и подавления недавних сторонников. На XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 г. Сталин объявил о «наступлении на пережитки капитализма в области национального вопроса» и потребовал «бить по тем, которые отходят от интернационализма»3. Это был важный сигнал, ука
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 648. Л. 244.
2 Белковец Л.П. «Большой террор»... С. 193.
3 Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. С. 361.
154
зывавший на подготовку новой кампании репрессий против «врагов партии и государства».
В Сибири кампания выявления и разоблачения «уклонистов в национальном вопросе» коснулась южных районов, где существовало несколько национально-территориальных и исторических областей - Ойротия (Горный Алтай), Хакасия и Горная Шория. Уже в январе-феврале 1934 г. сотрудниками ОГПУ здесь был «раскрыт» целый клубок «заговорщиков» из национальных кадров, включая несколько высокопоставленных коммунистов. Самую большую по численному составу «организацию» обнаружили в Ойротии. ОГПУ включило в нее ряд местных руководителей-алтайцев и разбавило этот состав несколькими лицами из старых, но амнистированных противников большевизма. В «контрреволюционной группировке» таким образом оказалось почти 50 человек1. Ее «руководителем» представлялся известный алтайский художник Григорий Гуркин (Чорос-Гуркин) - бывший член Сибирской областной думы, который в 1925 г. возвратился из эмиграции и теперь получил у ОГПУ звание главного «идеолога националистов». Вместе с Гуркиным арестовали и другого члена Сибирской думы - учителя и переводчика Г.М. Токмашева, бывшего представителем колчаковского правительства в Горном Алтае. В составе «организации» числился также ряд членов партии: В.К. Манеев, Л.М. Эдоков - заведующий областным объединением животноводческих ферм, И.И. Зяблицкий - председатель ойротского облплана, Г.И. Кумандин - заведующий облфинотделом, А.С. Тенгереков и другие.
Жертвой репрессий была в основном национальная интеллигенция. ОГПУ произвело изъятие «ячеек» в Шебалинском, Онгудай-ском, Усть-Канском, Улаганском аймаках и в центре Ойротии, городе Ойрот-Тура, «где были оформлены аймачные руководящие ядра из социально-чуждого элемента»2.
В Хакасии по делу этой же «организации националистов» ОГПУ арестовало председателей окружного и районного исполкомов -Н.А. Аешина и К.А. Майтакова, а также ряд других представителей местной интеллигенции общей численностью 30 человек, из которых 14 были работниками народного просвещения3.
Из официальных источников, имевших отношение к описываемому «делу», невозможно было установить, в чем действительно состо
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 649. Л. 8.
2 Там же. Д. 620. Л. 184.
3 Там же. Д. 649. Л. 9.
155
яли преступления сибирских «националистов». Материалы партийной прессы преподносили лишь образцы традиционной демагогии, оставляя возможность для различных догадок. Краевая газета «Советская Сибирь» в одной из статей под названием «Разоблачить до конца и добить буржуазных националистов», в частности, приводила следующие «обвинения»:
«В русско-алтайском словаре, вышедшем вторым изданием в 1931 году, социализм "переводится" на ойротский язык таким образом: "социализм - sotseal gyrym". Приблизительно это означает "социалистическая жизнь". Смысл этого необыкновенного перевода объективно состоит в том, чтобы изолировать массы ойротов от интернациональной терминологии пролетарской революции. Зато в словаре нет перевода слова "артель". Нет в нем расшифровки понятия "местный национализм", а есть лишь перевод слов "великодержавный шовинизм", есть объяснение понятия "национальное угнетение (алтайцев)". Эти примеры из недавней переводческой практики ойротских издательств дают представление только о характере националистических извращений, а не об их количестве. Нельзя забывать, что в числе видных авторов и переводчиков ойротских изданий состояли такие люди, как Токмашев, Эдоков и другие контрреволюционные националисты»1.
Однако в закрытых письмах, адресованных партийным комитетам, «националисты» Ойротии обвинялись в подготовке антисоветского восстания, уничтожении колхозного имущества, разжигании шовинизма и искусственном создании голода2.
После ареста указанной группы интеллигенции Хакасии и Горного Алтая (Ойротии) была развернута следственная работа. Она продолжалась в течение нескольких месяцев 1934 г. с целью организации и проведения открытого судебного процесса над «буржуазными националистами». Процесс готовился в рамках местной судебно-правовой системы под эгидой Западно-Сибирского краевого суда, что могло свидетельствовать только о двух факторах, определявших отношение властей к его проведению: либо имелось стремление ограничиться осуждением лишь части арестованных и, следовательно, допустить возможность рассмотрения дела с определенной степенью объективности, что было бы равнозначно допущению публичной критики режима; либо власти переоценивали способность обвинения завершить гласный процесс с предрешенным исходом.
1 Советская Сибирь. 2 августа 1934 г.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 620. Л. 185.
156
Процесс состоялся в Новосибирске в августе 1934 г. Общее число обвиняемых на нем составляло около 40 человек - хакасов, шорцев, ойротов. Спустя много лет был опубликован один из документов по этому процессу - письмо художника Г.И. Гуркина к дочери, датированное январем 1935 г., в котором описывались личные наблюдения и оценки Гуркина как одного из обвиняемых на процессе. Автор письма сообщал: «Меня два-три раза доставляли на Красный суд. На суде много было народу и много обвинений против меня. Говорили, что я получаю письма из Японии.., что умышленно не пишу картины, не уважаю, не признаю Советской власти и многое другое и все некрасивое, грязное и бессмысленное, ничем не обоснованное. На суде я, благодаря своему прямому характеру, сказал в защиту себя речь, в которой открыто и красочно рассказал много о своей работе в Ка-рокоруме, об аресте моем при Колчаке два раза, про тюрьму... Думал, что, если на меня врут люди низкие, жалкие и меня засудят, то пусть выслушают на Красном суде всю правду, как и в каких условиях приходиться жить художнику-нацмену при Советской власти. ...Хорошую речь в защиту меня сказал защитник Цветков. Суд закончился и вынес мне оправдание»1.
«За отсутствием состава преступления» были освобождены и некоторые другие обвиняемые: хакасский учитель и просветитель Н.Г. Катанов, работники просвещения К.К. Самрин, Т.Н. Балтыжа-ков, М.П. Топоев. Но большинство подсудимых суд приговорил к срокам лишения свободы от 2 до 8 лет по статье 58 УК2.
Доступные первоисточники и исследовательские работы, касающиеся репрессий в отношении национальных меньшинств южной Сибири3, не дают однозначного ответа об истинных мотивах массового преследования интеллигенции национальных окраин в середине 30-х годов. Вполне очевидно, что объяснение следует искать в самом характере социального развития этих районов и особенностях формирования национального самосознания местной интеллигенции. Для окраинных частей Сибири, где проживало большинство малых народов, начало советского строительства характеризовалось почти полным отсутствием национальных кадров. Первые управленцы, педагоги и просветители из местной среды стали появляться лишь в 1930-е гг., одновременно с развитием высшей, средней и среднетех-
1 Эдоков В.И. Возвращение мастера. Горно-Алтайск, 1994. С. 173-174.
2 См.: Тугужекова В.Н., Карлов СВ. Репрессии в Хакассии. Абакан, 1998. С. 36-37.
3 Там же. См. также: Гришаев В. Дважды убитые. Барнаул, 1999.
157
нической школы. Естественно поэтому, что новые специалисты усваивали ценности советской системы на основе принципов, сформировавшихся до эпохи сталинизма. Но практика сталинских преобразований входила в серьезное противоречие с декларациями прошлого. В такой обстановке новой национальной интеллигенции, как и другим молодым специалистам, было очень трудно избрать правильные жизненные ориентиры, не вступая в конфликт с резко меняющейся политикой. Крайности сталинского режима послужили одной из важных предпосылок ее стихийной консолидации, они пробуждали в ней национальное самосознание, вызывали стремление подчеркивать перед центральной властью национальные, хозяйственные и культурно-бытовые особенности своего народа, своего края, области. Именно это обстоятельство становилось центральным пунктом обвинений представителям национальных групп, когда власти организовывали против них судебные или внесудебные процессы по признакам «контрреволюционного национализма»: в одних случаях выдвигалось обвинение в создании «Союза сибирских тюрок», в других - инкриминировались попытки организации независимого государства.
Тенденции консолидации и роста национального самосознания в среде интеллигенции южных народов Сибири были сильны и после того, как краевое руководство во главе с Эйхе произвело здесь массовую смену кадров в 1934-1935 гг. Но и это радикальное решение не позволило добиться полного подчинения местных управленцев. Скрытое сопротивление насаждаемой политике продолжили другие, ранее считавшиеся последовательными проводниками линии центральных и краевых органов власти. Такое сопротивление, очевидно, возникало в связи с тем, что проводимые социальные эксперименты и чистки в этих областях достигали той степени остроты, при которой становились совершенно нестерпимыми.
В самом деле, только в ходе одной операции начала 1936 г., проводившейся органами НКВД Запсибкрая с санкции ЦК ВКП(б), из Ойротии было выселено в Караганду свыше 300 «байско-кулацких и бандитских семей»1. А спустя несколько месяцев НКВД представил материал на раскрытую в Ойротии «контрреволюционную националистическую организацию». В эту «организацию» попали советские руководители и работники культуры автономной области, представленные практически только алтайцами: председатель облисполкома С.С. Сафронов, директор областной партийной школы И.И. Папин,
1 ГАНО. Ф. P-47. Оп. 5. Д. 227. Л. 50. 158
начальник УНХУ области М.И. Ялбачев, секретарь Кош-Агачско-го райкома партии СТ. Табаков, заведующий ойротским филиалом госиздательства (ОГИЗ) И.Н. Аргоков, преподаватель педрабфака А.И. Арбанаков и ряд других работников. В приговоре спецколлегии Западносибирского краевого суда по делу этой «организации» говорилось, что ее участники «были не согласны с проводимыми мероприятиями партии и правительства в Ойротской области», распространяли клевету на колхозы и совхозы, считая их нежизненными в условиях Ойротии1. Отмечалось также, что ко времени ликвидации организацией «были охвачены и созданы контрреволюционные филиалы в большинстве аймаков области. Из них участники Элек-монарского, Улаганского и Онгудайского контрреволюционных филиалов в числе 79 человек уже осуждены».
Закрытое судебное рассмотрение данного дела, проходившее с 7 по 15 августа 1936 г. в Новосибирске, имело закономерный итог: «руководителей заговора» С.С. Сафронова, И.И. Папина, М.И. Ялба-чева и А.И. Арбанакова приговорили к расстрелу, остальных участников - к различным лагерным срокам2.
Репрессии против групп из состава национальных меньшинств Сибири были частью общих мер государственной власти по переустройству в стране. Особенность этих действий заключалась в том, что они имели двойственную специфику. Во-первых, они являлись способом реализации мероприятий правительства, единых для всего государства, а также средством разрушения национальной консолидации, инструментом подавления растущего самосознания отдельных народов. Во-вторых, как и репрессии против других групп населения, они представляли собой превентивную меру, которая не вскрывала ни реальных враждебных замыслов, ни действительных участников «заговора». В этих акциях отражалась лишь внутренняя логика поведения правящего режима, возбуждавшая подозрение к любым фактам вероятной угрозы или нелояльности централизованной власти.
1 Там же. Л. 118; ГАНО. Ф. П-3. On. 1. Д. 745. Л. 88-89.
2 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 227. Л. 118,121.
ГЛАВА III. ПОСЛЕДСТВИЯ УБИЙСТВА КИРОВА
Новая фаза чистки
Убийство 1 декабря 1934 г. в Смольном секретаря Ленинградского обкома ВКП(б), члена Политбюро СМ. Кирова стало важным рубежом в дальнейшем развитии внутрипартийной и политической жизни в СССР. Оно положило начало широкой кампании уголовно-политических преследований, которая продолжалась в течение двух лет, завершившись разоблачениями и казнями огромного количества советских граждан. Уже через несколько дней с момента громкого убийства советская пресса сообщила об аресте и исполнении смертного приговора в отношении 66-ти «белогвардейцев» Москвы и Ленинграда, обвиненных в подготовке террористических актов против работников советской власти1. Спустя десятки лет стало известно, что это событие явилось первым актом своеобразного политического сценария, который Сталин разыгрывал вместе с доверенными лицами с целью дискредитации и физического уничтожения бывших оппозиционеров.
Сталинский план заключался в том, чтобы начавшееся расследование обстоятельств гибели секретаря Ленинградского обкома направить на доказательство существования широкой подпольной террористической организации зиновьевцев, готовившей покушения на руководителей страны. В течение декабря 1934 г. были арестованы Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев и ряд их бывших сторонников -А.С. Куклин, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, A.M. Гертик и другие. Им предъявили обвинение в организации «московского центра», а затем началась подготовка открытого судебного процесса2.
Одновременно следствие проводилось и в Сибири. В январе 1935 г. на Кузнецком металлургическом комбинате органы НКВД раскрыли группу ответственных работников, состоявшую в близких отношениях с зиновьевцами и представлявшую их бывших последовате
1 Советская Сибирь. 8 декабря 1934 г.
2 Известия ЦК КПСС. № 7.1989. С. 64-66.
160
лей. В ее составе оказались П.Н. Тарасов - начальник строительства прокатного цеха, А.Г. Евдокимова - его жена (дочь Г.Е. Евдокимова), Петровский - начальник горнорудного Тельбесского района, Нары-ков - начальник строительства мартеновского цеха и работники комбината - Штифанова, Батиков, Бабчин. Большинство из них было немедленно арестовано.
19 января 1935 г. на заседании бюро Сталинского горкома партии разоблаченных исключили из партии. В постановлении бюро отмечалось, что «участники зиновьевско-троцкистской группы, прибывшие в разное время на площадку Кузнецкстроя, начиная с 1931 г., состоя членами коммунистической партии, двурушничали... ведя подпольную подрывную работу против партии»1. На основе факта разоблачения этой группы крайком ВКП(б) организовал показательную инсценировку борьбы за «революционную бдительность». На заседании бюро Сталинского горкома, где проводилась процедура исключения зиновьевцев из партии, лично присутствовал секретарь крайкома Р.И. Эйхе. Он произнес эмоциональную речь о непримиримости к «антипартийным теориям» и «антипартийным разговорам», пригрозив в итоге не щадить никого из разоблачаемых2.
В течение нескольких дней местные газеты распространяли инвективы по адресу исключенных из партии, пытаясь изобразить их коварными заговорщиками и предателями. Газета «Советская Сибирь» писала: «Недаром молчала Евдокимова А.Г. Недаром ни слова о политике партии нельзя было услышать на партийных собраниях от Тарасова. Это была тактика. Злобные, но бессильные и трусливые враги партии молчали, таились, чтобы не выдать себя «прежде времени». ...Этой тактики придерживались все они - Нарыков, Штифанова, Бабчин, Петровский, Батиков. ...На их вечеринках выражалось самое отрицательное отношение к коллективизации, к победам колхозного строя, к темпам индустриализации и т. д. Штифанова в своих показаниях заявила, что она отрицает возможность построения социализма в СССР без поддержки какой-либо другой революционной страны, что она отрицает социалистический характер нашей теперешней экономики»3.
Аресты «троцкистско-зиновьевских последышей» были проведены также в Барнауле, на меланжевом комбинате и ряде организаций,
1 ЦДНИ КО. Ф. 74. Оп. 2. Д. 60. Л. 16-17.
2 Там же. Л. 25.
3 Советская Сибирь. 22 января 1935 г.
161
в Томске, Красноярске, Омске, в Барабинском тресте совхозов, на железнодорожном транспорте.
Для той обстановки, которая сложилась в стране, было вполне естественно, что даже периферийные кадры НКВД постарались воспользоваться убийством Кирова, чтобы продемонстрировать служебное рвение и «политическое чутье». «Преступные ошибки» ленинградского НКВД для всех являлись важным уроком. В начале 1935 г. Западносибирское управление НКВД разоблачило местных «террористов», у которых «намечен был товарищ Эйхе»1. В связи с якобы готовившимся терактом были арестованы 8 жителей Новосибирска из бывших офицеров. Никаких преступных действий они осуществить «не успели», тем не менее троих - Федора Абрамова, Петра Колоярцева и Громова - приговорили к расстрелу, а других осудили к заключению в лагерь.
В январе-феврале 1935 г. во всех первичных парторганизациях страны зачитывалось составленное Сталиным закрытое письмо ЦК ВКП(б) «Уроки событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова». В этом документе Сталин убеждал партию в том, что ответственность за дерзкое преступление полностью лежит на зиновь-евцах. Партия оказалась недостаточно бдительной, объяснял Сталин, и потому стало возможным проникновение в ее ряды опасных двурушников. «Двурушник не есть только обманщик партии, - говорилось в письме. - Двурушник есть вместе с тем разведчик враждебных нам сил, их вредитель, их провокатор, проникший в партию обманом и старающийся подрывать основы нашей партии, - следовательно, -основы нашего государства... Поэтому в отношении двурушника нельзя ограничиваться исключением из партии, его надо еще арестовать и изолировать, чтобы помешать ему подрывать мощь государства пролетарской диктатуры. ...Не дело большевиков почивать на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нужно нам, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность»2.
Сталинское подстрекательство явилось поводом для новой встряски партии. В местных парторганизациях была развернута кампания проработки закрытого письма «Уроки событий...», целью которой стало подробное изучение политического лица каждого из бывших сторонников оппозиции и саморазоблачение прошлых ошибок. Кампания продолжалась в течение двух месяцев. О предварительных ее итогах заведующий ОРПО Запсибкрайкома И.И. Ляшенко в марте
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 648. Л. 75.
2 Известия ЦК КПСС. 1989. № 8. С. 99.
162
1935 г. сообщал в ЦК ВКП(б) Маленкову: «Письмо ЦК ВКП(б) подняло ярость масс ко всяким проявлениям политической близорукости и оппортунистической успокоенности и притуплению классовой бдительности на отдельных участках работы... Наряду с разоблачением и немедленным исключением из рядов партии замаскировавшихся двурушников из контрреволюционного троцкистско-зиновьевско-го охвостья во многих районах при проработке письма ЦК и после этого вскрыты факты большой засоренности классово-чуждыми, враждебными элементами отдельных важных участков фронта социалистического строительства и наличия примиренческого отношения к ним»1.
Ляшенко приводил ряд конкретных примеров разоблачения «троцкистского охвостья» в Западно-Сибирском крае: исключение из партии коммерческого директора Кемеровского коксохимкомби-ната Томашевского, заведующего планово-экономическим управлением этого же предприятия Карапетова, директора Убинского совхоза Селюнина и других.
В феврале 1935 г. в Сибирь стали прибывать большие группы ленинградцев - членов партии и беспартийных, - высланных после убийства Кирова. Среди них было немало бывших сторонников оппозиции, занимавших при Зиновьеве ответственные партийные, хозяйственные и комсомольские посты, но большинство уже давно не участвовало в политике, и высылка их представляла собой личную месть Сталина за выступления оппозиционеров в 1925-1927 гг. По постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) из Ленинграда предполагалось выслать на Север Сибири и в Якутию 663 «зиновьевца»2.
Ленинградцев принимали во всех крупных городах Сибири: Омске, Новосибирске, Томске, Барнауле, Красноярске, Иркутске. Отсюда их чаще всего направляли еще дальше, в районные организации, где для них находилась работа по специальности. Прибывшие представляли в основном партийную интеллигенцию. В их составе были служащие госучреждений, преподаватели вузов, военные, хозяйственные и профсоюзные руководители среднего уровня. Среди прибывших в Сибирь находились также участники XIV съезда партии - делегаты мятежной ленинградской организации, голосовавшей против Сталина и возглавляемого им ЦК: М.А. Королева, Н.П. Смирнов, И.А. Петрик, С.Х. Субоч.
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 9. Д. 36. Л. 479.
2 Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 85.
163
Секретарь ЦК ВКП(б) Н.И. Ежов давал крайкомам и обкомам указание о том, как распорядиться новыми партийными кадрами: «Командированных товарищей не рекомендуем направлять на партийную работу. Используйте их по своему усмотрению в зависимости от опыта каждого на хозяйственной (в промышленности, кооперации, торговле) или административно-советской работе.
Все командированные в прошлом активно участвовали в зиновь-евской оппозиции. Хотя они давно уже отошли от оппозиции и из партии сейчас не исключены, все же их практическую работу необходимо иметь под постоянным наблюдением. ...Откомандирование этих товарищей из пределов края не может быть произведено без согласия ЦК ВКП(б) в каждом отдельном случае»1.
Судьба исключенных из партии складывалась менее благоприятно. Сотни зиновьевцев Ленинграда и других городов страны, собранных как до убийства Кирова, так и после него, ОГПУ отправило в по-литссылку под надзор своего аппарата в районы Восточной Сибири. В одном лишь Красноярском крае, главным образом в г. Енисейске, в июне 1935 г. было уже сосредоточено 280 человек «зиновьевского актива». Это составляло почти половину общего числа политссыль-ных, находящихся в крае2.
В середине 1935 г. в новом закрытом письме от 13 мая ЦК ВКП(б) потребовал провести проверку партийных документов и очистить партию от засорения ее «враждебными элементами». Проверка имела ряд принципиальных отличий от проходившей год назад чистки партии. Теперь были значительно повышены требования по части политической благонадежности коммунистов. Вводились особые категории для исключения по признакам социального происхождения, прежнего рода занятий, родства и проживания в прошлом за границей. Основной компрометирующий материал для разоблачений предоставляли органы НКВД.
В ходе начавшейся проверки одну из «троцкистских групп» из семи человек вновь арестовали на Кузнецком металлургическом комбинате в Сталинске, но уже за связь с предыдущей группой.
«Антисоветская группа», обнаруженная в Анжеро-Судженске на шахте им. Кирова во главе с «троцкистом» Маштаковым, «выступала против стахановского движения, называя стахановские методы "тейлоризмом" и "фордизмом"».
1 ЦДНИ КК. Ф. 26. On. 1. Д. 91. Л. 31.
2 Там же.
164
13 «шпионов» разоблачили в Кемерово. Это были иностранные рабочие, отказавшиеся принять советское подданство1.
Начальник секретно-политического отдела УНКВД по Западно-Сибирскому краю И.А. Жабрев информировал: «В результате нашей агентурно-следственной работы за последнее время нами выявлены и переданы в распоряжение партийных организаций компрометирующие данные на 1543 человека (членов и кандидатов). Почти полная реализация этих данных в процессе проверки, несомненно, помогла парторганизациям разоблачить и очистить свои ряды...»2
Когда проверка подошла к концу, партия потеряла 13-15 % своего состава. В марте 1936 г. итоги этой кампании были подведены на собрании Новосибирского городского партийного актива. Выступивший по данному вопросу уполномоченный комиссии партийного контроля М.И. Ковалев сказал: «Перед проверкой партдокументов в нашем Западно-Сибирском крае проходила чистка партии. Она дала ощутимые результаты. Исключено по чистке партии в новых границах нашего Запсибкрая 13 630 человек, или 20 с лишним процентов, а по проверке партдокументов исключено около шести тысяч, или около 13-ти процентов...
Проверка партдокументов глубже коснулась каждого члена партии в отдельности и вскрыла, что называется, всю подноготную в отдельности каждого члена партии... Проверка вскрыла отсутствие достаточной бдительности у членов партии и у многих организаций, отсутствие организационной работы, отставание организационной работы от уровня политического руководства»3.
Из того числа, которое назвал Ковалев, многие были арестованы. Только в Западной Сибири по итогам проверки из 4916 исключенных аресту подверглось 805 человек4. В Красноярском крае, как сообщал Н.И. Ежову секретарь крайкома П.Д. Акулинушкин, «разоблачено и изгнано из партии 97 контрреволюционных троцкистско-зи-новьевских последышей», всего репрессировано 460 человек из 1807 выявленных и разоблаченных членов краевой парторганизации5.
С начала 1936 г. под карательные удары попали колонии ссыльных троцкистов и зиновьевцев. НКВД провело здесь широкую кампанию арестов и оформления «контрреволюционных заговоров». Спустя
1 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3205. Л. 53-54,
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 9. Д. 73. Л. 1.
:! ГАНО. Ф. П-22. On. 1. Д. 101. Л. 14-15.
4 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3205. Л. 42.
5 ЦДНИ КК. Ф. 26. On. 1. Д. 246. Л. 24,35.
165
4-5 месяцев политическая ссылка прекратила свое существование. Были полностью изъяты ссыльные колоний в Красноярском крае (Абакан, Шира, Туруханск, Енисейск, Минусинск), Омской области (Тара), в Нарыме (Колпашево) и других районах Сибири.
Одновременно забирали исключенных из партии «за троцкистскую деятельность». В Томске весной 1936 г. горотдел НКВД арестовал несколько работников и студентов индустриального института (П. А. Колесов, Б.В. Скопин, Н.М. Безденежных и др.) за то, что «вели контрреволюционную работу по объединению троцкистски настроенных лиц из числа бывших членов ВКП(б)»1.
Летом 1936 г. сотни ссыльных (теперь уже заключенных) и новых осужденных троцкистов из Сибири, Казахстана и Средней Азии этапами начали доставлять во Владивостокскую пересыльную тюрьму для последующей отправки на рудники Колымы. Всего было собрано свыше 500 человек, что было совершенно необычно, т. к. прежде изолированные троцкисты никогда не собирались в одном месте в таком количестве. Оказавшись в одной тюрьме после нескольких лет политической травли и вынужденной изоляции, старые единомышленники предприняли еще одну попытку организовать громкий тюремный протест в духе революционеров прошлого. Но арсенал средств для выступления был не очень большим. Как и ранее, находясь в изоляции от внешнего мира, троцкисты могли рассчитывать лишь на коллективные петиции, голодовки и международный резонанс. Таким же был их замысел и в этот раз. Основной целью стала организация протеста против отправки на Колыму. На территории огромного пересыльного лагеря была проведена подготовительная работа. На одном из собраний троцкисты образовали старостат, в который вошли известные в лагере оппозиционеры - Р.И. Сахновский, Майденберг, Барановский, Бодров, Саянский, Городецкий, Филиппов, С.Я. Кроль. Члены старостата и их помощники (В. Поляков, Я. Беленький, Ф. Петровский, Н. Балмашев и др.) развернули подготовку к коллективной голодовке. Свидетели-заключенные, дававшие впоследствии показания по делу о «троцкистском восстании», рассказывали2, что колеблющихся призывали добиваться статуса политзаключенных и активно противодействовать погрузке на пароход, в котором предстояло отправиться на север. Организаторы протеста разъясняли товарищам: «Нас отправляют на Колыму в грузовых трюмах... будем
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 784. Л. 16-17.
2 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3 (показания Голего П.С. и Блинко-ва Б.С).
166
содержаться в невентилируемых трюмах, без выхода на палубу, питание будет из расчета штрафных голодных норм. Плаванье продлится в таких условиях 18-20 суток. Пусть нас вяжут и везут. У них людей не хватит, чтобы перевязать 600 человек...»
Собрания и обсуждения требований продолжались несколько дней. Но остановить действия лагерной администрации троцкисты были не в силах. Организованное ими выступление, в конце концов, вылилось лишь в своеобразную политическую демонстрацию с пением революционных песен в колонне и созданием препятствий при погрузке арестантского этапа на пароход.
5 июля весь этап в составе 500-600 человек был выстроен для отправки на пристань. Как только колонна двинулась и вышла за пределы лагпункта, в разных ее местах по сигналу запели «Вихри враждебные веют над нами...» Песню подхватили сотни голосов. Начальник конвоя несколько раз приказывал прекратить пение и дважды останавливал этап, но пение продолжалось. «Пели "Вы жертвою пали в борьбе роковой...", "Интернационал", - рассказывал один из заключенных. - Пение прекратилось лишь тогда, когда началась погрузка на баржу № 1, в которую было помещено около 250 человек»1. Затем была подана вторая баржа для погрузки остальных арестантов. Обе направлялись к пароходу «Кулу». Пассажиров первой баржи высадили благополучно. Но когда подплыла вторая баржа, началось брожение. «С парохода "Кулу" Саянский стал кричать, чтобы мы не грузились... Погрузка остановилась. ...Саянский начал сбрасывать с парохода чемоданы и тюки и сам рванулся к трапу. За ним бросилась толпа троцкистов. Конвой их остановил. Тогда они и троцкисты с баржи № 2 начали выкрикивать лозунги "Долой кровопийцу Сталина!", "Долой политическую жандармерию - НКВД!", "Да здравствует вождь мировой революции Троцкий!" На барже № 2 начали петь...»
В результате инцидента баржу с людьми отвели в море. Она простояла на рейде всю ночь, а на другой день, прибегнув к силе и связав некоторых бунтарей, конвой сумел завершить погрузку. Вскоре на пароход прибыл краевой прокурор в сопровождении начальника Приморского УНКВД. Он попытался успокоить волнение и призвал «не поддаваться на провокацию», кроме того, он заверил протестующих, что условия этапирования всех заключенных будут нормальными. «После его речи масса начала расходиться по трюмам. Но значительная часть троцкистов осталась на палубе, выкрикивала, что нельзя верить провокации прокурора и требовала выгрузки на берег».
Там же (показания Юдина P.M.).
167
Пароход, наконец, двинулся в путь. Поскольку плыть предстояло несколько дней, троцкисты решили продолжить свои акции. По инициативе Б.М. Эльцина, Р.И. Сахновского, Я. Беленького, Полякова, С.Я. Кроля была составлена телеграмма протеста в ЦИК СССР с требованием предоставить заключенным оппозиционерам политический статус. Под ней подписалось около 300 человек. Борис Эль-цин призывал своих сторонников и в лагере не прекращать борьбы со Сталиным, а путем различных актов протеста добиваться улучшения быта и сплочения единства троцкистов.
Проплывая вдоль берегов Японии, оппозиционеры стали бросать в море бутылки с записками и призывами к «мировой общественности». Как сообщали очевидцы, они выкрикивали при этом: «Лучше японский фашизм, чем сталинская реакция»1.
Описание некоторых подробностей этого необычного путешествия на Колыму приводит в своих воспоминаниях бывший узник Михаил Байтальский. Он пишет: «Плывем... На виду у японских берегов конвоиры на палубе снимают форменные фуражки, шинелью прикрывают винтовку и вплотную прижимаются спиной к мачтам и большим ящикам грузов на палубе. Почти весь этап на палубе. Уголовники и бытовики заперты в трюмах. Кормят неплохо, ни в чем нас, политических, не стесняют. Наше единственное начальство здесь -старостат...»2
Однако избежать трагической развязки троцкисты уже не могли. После прибытия «Кулу» в Магадан участники протеста еще пытались оказывать сопротивление при прохождении обыска, регистрации и карантина; была даже организована голодовка. Но администрация лагеря вновь прибегла к силе: сопротивлявшихся связали и отправили в лагпункты по назначению. Летом 1937 г. их расстреляли как мятежников.
Так, устраняя одну за другой группы троцкистов и тех, кто имел с ними какие-либо связи, Сталин и его сторонники приближались к главной политической цели - уничтожению вожаков оппозиции через процедуру позорных и унизительных саморазоблачений и раскаяний на показательных процессах.
17 апреля 1936 г. в Новосибирске был арестован видный троцкистский деятель Николай Муралов, занимавший пост начальника
1 Там же (показания Алексеева Д.Н.).
2 Байтальский М. Троцкисты на Колыме / Минувшее. Исторический альманах - 2. М.: Прогресс: Феникс, 1990. С. 346.
168
отдела рабочего снабжения в тресте Кузбассуголь1. Его поместили во внутреннюю тюрьму УНКВД и стали методично допрашивать, добиваясь показаний на других деятелей оппозиции.
Арестовали также В.Д. Вегмана, одного из старейших большевиков, известного сибирского публициста и историка, который подозревался в том, что через друзей и знакомых (Сумецкого и Богуславского) посылал деньги в Алма-Ату Троцкому. Следствие по его делу вели работники СПО УНКВД И.А. Жабрев, СП. Попов и П.И. Сыч. Из Москвы их действиями руководил начальник 4-го (секретно-политического) отдела НКВД СССР Г.А. Молчанов. Что происходило в этот период в следственных камерах и подвалах УНКВД, с полной достоверностью установить невозможно. Известно, однако, что допросы Вегмана вскоре закончились трагически: подследственный внезапно скончался при невыясненных обстоятельствах (официально - от разрыва сердца). Существует также версия, распространявшаяся в среде работников управления НКВД, согласно которой Вег-ман был убит, поскольку прежде находился в дружбе с начальником УНКВД В.А. Каруцким2. Возможно, факт такой дружбы мог испортить репутацию.
Допросы Н.И. Муралова, очевидно, проходили более гладко. После нескольких бесплодных попыток заставить арестованного пойти на сделку со следствием Жабрев и Попов смогли все же получить необходимые признания о существовании в Сибири тайной организации троцкистов во главе с Мураловым и Раковским. Однако в следствии неожиданно произошел поворот. Несмотря на добытые признания о «троцкистской организации», комиссар Каруцкий повел себя не совсем обычно: он не стал подписывать материалов «по троцкистам», но в тот же день вызвал Жабрева и отчитал его за фальсификацию следственных показаний. По словам самого Жабрева, Каруцкий заявил: «Мы никакой контрреволюционной организации не имеем, и вы с Поповым надумали очередной номер»3. После этого разговора Каруцкий был отозван в Москву. Вскоре его место занял старший майор ГБ В.М. Курский.
Перестановка в руководстве УНКВД летом 1936 г. позволила повести дальнейшее следствие в нужном направлении. Курский внес важные коррективы в «дело троцкистов». Он потребовал, чтобы фигура Муралова вновь была в центре «организации». Затем в числе
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3.
2 Там же. Д. 4087. Т. 3.
3 Там же. Д. 8437. Т. 3.
169
других он добавил еще и Якова Дробниса, крупного хозяйственного работника, заместителя начальника строительства Кемеровского коксохимического комбината, в прошлом - видного деятеля оппозиции.
Намечалось, таким образом, новое, более серьезное «дело» с громкими именами и широкими «выходами» на других возможных «участников». Но случай со взрывом на шахте Кемеровского рудника в сентябре 1936 г. внезапно изменил направление следствия и вывел НКВД на другой сценарий компрометации врагов партии, о котором речь пойдет ниже.
Важной частью сталинского плана подготовки расправы со старыми политическими врагами явилась кампания, развернутая в стране в связи с выходом в свет закрытого письма ЦК ВКП(б) от 29 июля 1936 г. «О террористической деятельности троцкистско-зи-новьевского контрреволюционного блока». Письмо почти целиком основывалось на «показаниях» арестованных лидеров оппозиции -Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева, И.П. Бакаева, С.С. Мрачковского и других, которые, как утверждалось, «окончательно скатились в болото белогвардейщины, слились с самыми отъявленными и озлобленными врагами советской власти и превратились в организующую силу последышей разгромленных в СССР классов...»1 Письмо внушало мысль о том, что троцкисты и зиновьевцы, разочаровавшись в попытках победить в открытой борьбе, создали тайный блок и встали на путь террористической деятельности. Они убили Кирова, готовили покушения на остальных руководителей партии - Сталина, Ворошилова, Кагановича, Орджоникидзе, Жданова, СВ. Косиора, Пос-тышева. В заключительной части письма Центральный Комитет еще раз призывал коммунистов к бдительности «на любом участке и во всякой обстановке».
Этому документу, как приказу к организации новых исключений из партии и новых арестов, придавалась повышенная секретность. В отличие от предыдущих закрытых писем, его содержание для большей части партии не оглашалось. С ним знакомили только членов бюро обкомов, горкомов и райкомов. 3 августа письмо ЦК ВКП(б) обсуждалось на заседании бюро Западно-Сибирского крайкома, где председательствовал Р.И. Эйхе. По итогам обсуждения бюро приняло ряд постановлений общеполитического и организационного характера. Прежде всего, бюро заявляло, что оно «выражает единодушную волю всей краевой партийной организации и беспартийных трудящихся масс края, настаивает на немедленном предании суду Зиновь
1 Известия ЦК КПСС. 1989. № 8. С. 111. 170
ева, Каменева, Евдокимова, Бакаева, Смирнова И.Н., Мрачковского и других организаторов и участников троцкистско-зиновьевского террористического контрреволюционного блока и на применении ко всем им высшей меры наказания - расстрела. Враги социалистической родины - белогвардейская троцкистско-зиновьевская сволочь, - говорилось в постановлении, - должны быть до конца физически уничтожены»1.
В связи с этим всем подразделениям крайкома давалось задание «тщательно и своевременно выявлять отдельные факты идеологических шатаний и враждебных вылазок в отдельных звеньях местных организаций, анализируя и разоблачая корни этих явлений». Поручалось также «провести специальное обследование в таких парторганизациях как томская, барнаульская, бийская, ойрот-туринская, кайенская и другие (учитывая, что в этих городах находились высланные троцкисты и зиновьевцы)»2.
В постановлении Запсибкрайкома примечательна была еще одна деталь, которая относилась к личности самого Сталина. Впервые в документе крайкома, предназначенном для внутреннего пользования, руководитель партии именовался эпитетами, которые были невозможны в прежние годы. В последних абзацах постановления, в частности, говорилось, что «Западно-Сибирская парторганизация, непоколебимо сплоченная вокруг великого гения человечества - нашего мудрого вождя и учителя товарища Сталина и вокруг сталинского Центрального Комитета партии, сделает во всей своей работе большевистские выводы из указанного закрытого письма ЦК ВКП(б)»3. Переход к новому языковому стилю в партии происходил одновременно с распространением террора.
По всей Сибири началась кампания арестов бывших оппозиционеров, причем в гораздо больших масштабах, чем в предшествующий период. Ее особенность заключалась в том, что она стала акцией окончательного (физического) устранения остатков оппозиции из общественной жизни страны. После сентября-октября 1936 г. обнаружить на свободе кого-либо из бывших активных троцкистов практически было невозможно. Благодаря особому учету, который постоянно вели ОГПУ-НКВД и партийные комитеты, все они оказались в тюремной изоляции.
1 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3235. Л. 74.
2 Там же. Л. 74 об.
3 Там же. Л.74.
171
7 августа 1936 г. НКВД арестовало М.С. Богуславского, бывшего председателя Малого Совнаркома РСФСР, в данный момент являвшегося начальником строительства и директором завода № 153 (нынешний авиационный завод им. Чкалова) в Новосибирске1. Были также арестованы управляющий крупнейшего в стране Анже-ро-Судженского угольного рудника А. А. Шестов, начальник Локомо-тивстроя В.К. Карлсберг, директора сибирских совхозов М.М. Кудря-шов (Искитимский район) и А.И. Марков, партизанский командир В.П. Шевелев-Лубков, начальник Красноярской железной дороги А.К. Мирский. Особенно много арестов было на Кемеровском Комби-натстрое после того, как в тюремной камере оказался Я.Н. Дробнис, один из руководителей ККС. НКВД арестовало в Кемерово всех его близких, друзей, жену. Для большинства работников этого огромного предприятия служебное или неформальное общение с Дробнисом имело роковое значение.
8 октябре 1936 г. только по делу «троцкистского центра» (Мура-лова-Дробниса-Богуславского) в УНКВД в Новосибирске допрашивалось 166 человек, включая М.И. Сумецкого, И.Н. Ходорозе, Б.М. Оберталлера, Эйдмана, Житкова и многих других бывших участников оппозиции2.
В Иркутске арестовали большую группу известных в прошлом троцкистов во главе с Н.И. Уфимцевым и И.А. Бялым, а с ними -многих хозяйственных и советских работников3. Опального «правого» Н.А. Угланова арестовали с группой его коллег в Тобольске, в управлении Обьрыбтреста4.
Всякая более или менее значительная фигура в этот период непременно объединяла вокруг себя большое количество сослуживцев, знакомых, друзей, родных и увлекала за собой в пропасть как соучастников «организации».
Всего в ходе обсуждения письма ЦК ВКП(б) от 29 июля только в Западно-Сибирской парторганизации были «обнаружены» и исключены из партии 142 «троцкиста и зиновьевца, их соучастники и покровители». Одновременно органы НКВД смогли «раскрыть» в крае 11 «троцкистско-зиновьевских контрреволюционных организаций и групп», самой значительной из которых признавалась организация под названием «Сибирский троцкистский центр» во главе с Мура
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3.
2 Там же. Д. 14535.
3 Архив УФСБ по Иркутской обл. Д. 10576, 1527.
4 ЦДНИ ОО. Ф. 17. Оп. 2. Д. 246. Л. 103-105.
172
ловым, Богуславским и Дробнисом. Подводя общие итоги этой кампании, Запсибкрайком ВКП(б) отмечал, что «в числе разоблаченных и исключенных из партии троцкистов и зиновьевцев оказалось 12 директоров предприятий, их заместителей и руководителей учреждений, 27 заведующих цехами и отделами предприятий и 37 прочих служащих, преимущественно ответственных работников»1. Значительную долю разоблаченных представляли преподаватели и сотрудники вузов Сибири. В Томском индустриальном институте - директор A.M. Кашкин, аспиранты Пышкин (работник горкома партии) и Машкин (он же секретарь Томского горкома комсомола), научный сотрудник Мартыненко и другие; в Томском госуниверситете - заместитель директора Н.П. Загорский, доцент Климов, ассистент Головин: в Томском пединституте - зав. кафедрой педагогики Крупе-нина, преподаватель истории народов СССР Озерская; в Томском транспортном институте - Н.И. Курков, К.П. Шмидт, А.Е. Голенков и так далее.
«Троцкистское охвостье» в этот период разоблачалось и осуждалось в каждой ячейке партии и госаппарата. В учреждениях и предприятиях шли бурные собрания с выяснением политической и социальной биографии того или иного «троцкиста», когда-то голосовавшего «не так» или имевшего связи с «разоблаченными врагами», каждому подозреваемому приходилось представлять детали своего прошлого перед сослуживцами и приносить раскаяния за «ошибки». До сих пор, однако, никто из троцкистов не сознавался в совершении вредительских действий по подрыву советской экономики или в том, что сознательно готовились и осуществлялись убийства рабочих на предприятиях. Впервые это было продемонстрировано на Кемеровском процессе.
Кемеровский процесс
23 сентября 1936 г. на шахте «Центральная» Кемеровского горнорудного района во время работы произошел мощный взрыв метана. Последствия оказались трагическими: 9 подземных рабочих погибло, 15 доставили в больницу в тяжелом состоянии. Через несколько дней от полученных ран скончался еще один шахтер.
Подобные катастрофы происходили в Сибири и раньше и даже с еще большими человеческими жертвами. Так, 10 февраля 1931 г. в результате взрыва угольной пыли на шахте № 8 Хакасского управ-
1 ГАНО. Ф. П-4. Оп. 34. Д. 5. Л. 7.
173
ления погибла почти вся смена шахтеров, включая забойщиков-заключенных, всего -117 человек. 12 получили тяжелые ранения. Из-за огромных разрушений, вызванных взрывом, 15 рабочих в те дни так и не удалось отыскать1. Но эту, вероятно, самую крупную промышленную катастрофу в истории Сибири никто в тот период не связывал с действиями вредителей. Ничего не сообщалось и о суде над виновниками этой трагедии.
Сентябрьский взрыв 1936 г., однако, имел особое значение. Он оказался тем своевременным событием, вокруг которого Сталин и НКВД смогли устроить шумное политическое зрелище в виде открытого судебного процесса с разоблачением «диверсионно-вреди-тельской деятельности троцкистов».
В тот же день, когда произошла кемеровская трагедия, бюро крайкома партии назначило комиссию для расследования причин аварии. В нее вошли: председатель Кемеровского горсовета А.А. Токарев, начальник горотдела НКВД Врублевский, секретарь горкома Д.Т. Якушин, два специалиста - начальник Главной горно-технической инспекции НКТП СССР Б.Ф. Гриндлер и директор углепере-гонного завода инженер И.Я. Фельбербаум, а также секретарь райкома ВКП(б) Блинкин и председатель ЦК союза угольщиков Востока И.В. Карасев.
В первые дни работы комиссии по изучению всех обстоятельств аварии работники НКВД успели провести серию арестов. Были арестованы руководители шахты «Центральная» и кемеровского рудника инженеры: И.И. Носков, Н.С. Леоненко, И.Е. Коваленко, М.И. Куров, В.М. Андреев, И.Т. Ляшенко. Для проведения допросов их доставили в Новосибирскую внутреннюю тюрьму УНКВД. Вскоре сюда же был помещен бывший «шахтинец», главный инженер Кемеровского рудоуправления И.А. Пешехонов, которого арестовали во время отпуска на ялтинском курорте.
Следствие по делу инженеров возглавили начальник краевого управления НКВД старший майор госбезопасности В.М. Курский и его заместитель А.И. Успенский. Допросы вели работники 3-го (экономического), 4-го (секретно-политического) и 6-го (транспортного) отделов УНКВД - Д.Д. Гречухин, А.А. Яралянц, М.О. Голубчик, И.Я. Бочаров, К.К. Пастаногов, А.В. Кузнецов, А.А. Ягодкин, Г.М. Вяткин, А.П. Невский, А.Н. Барковский и другие.
К тому времени официальная комиссия уже закончила свое расследование. 28 сентября она представила Кемеровскому горкому
1 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 141. Л. 14-20. 174
специальный доклад, по которому было вынесено постановление, больше похожее на приговор. Оно гласило: «Взрыв 23/IX - 36 года является результатом вредительской диверсионной деятельности лиц из специалистов, работавших на Центральной шахте (Куров, Пе-шехонов, Коваленко, Леоненко, Ляшенко). Эта контрреволюционная группа в своей вредительской работе поставила целью вывести главную шахту рудника из строя, сорвать выполнение плана угледобычи и подготовительных работ»1.
В списке комиссии крайкома, однако, не было фамилий Андреева и Носкова, несмотря на то, что оба в это время уже сидели под арестом с остальными инженерами. Не было также и двух других имен из последующего списка обвиняемых - Ф.И. Шубина, арестованного еще до кемеровского взрыва (26 августа), и немецкого инженера Э.И. Штиклинга, которого арестовали значительно позже остальных - 3 ноября 1936 г.2 И тот и другой появились в обшей схеме вредительства лишь после, того как из Москвы поступило требование готовить открытый судебный процесс.
Стоит заметить, что с самого начала состав «вредителей» подбирался на основе различных комбинаций. Первоначально в официальном списке лиц, которых, как предлагала комиссия по расследованию причин аварии, следовало «безусловно привлечь к ответственности», стояла фамилия управляющего рудником И.И. Черных3. Но Черных не был арестован и в начале 1937 г., он все еще оставался на своем посту4. Однако в дело оказались вовлеченными те, кто (как Шти-клинг) давно уже находились далеко от места случившейся аварии или сидели в тюрьме.
В октябре и ноябре в НКВД шла интенсивная подготовка инженеров к политическому спектаклю. Трудность заключалась в том, что никто из обвиняемых, за исключением Шубина, никогда не имел отношений с оппозицией и, следовательно, не мог представлять ее в суде. Но Шубин был слишком мелкой фигурой, чтобы «завербовать» других и возглавить «подготовку диверсии». До ареста он занимал небольшую должность начальника участка на шахте. Тогда решено было сделать «руководителем троцкистской части группы» управляющего шахтой Носкова, а «членами» - Шубина и Курова.
1 ЦДНИ КО. Ф. 15. Оп. 7. Д. 164. Л. 46.
2 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469 (дело Носкова И.И., Леоненко Н.С., Штиклинга Э.И. и др.).
3 ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 221. Л. 82.
4 См.: Советская Сибирь. 9 февраля 1937 г.
175
Другую часть группы, по сценарию НКВД, должны были составить «фашисты» во главе с Пешехоновым, якобы действовавшие по заданиям германской разведки, олицетворяемую Штиклингом, бывшим главным инженером на кемеровских шахтах «Шегловская» и «Северная» в 1932-1935 гг.
Особенно важное значение на предстоящем процессе отводилось свидетелям обвинения. На роль «свидетелей» были определены два бывших активных троцкиста - Я.Н. Дробнис и А.А. Шестов, третьим - главный инженер треста Кузбассуголь М.С. Строилов. Каждый из них являлся крупным хозяйственным руководителем и каждый рассматривался в качестве «идейного вдохновителя» и «организатора» вредительства. Суд должен был подтвердить это, чтобы через несколько месяцев всех троих представить такими же обвиняемыми на московском процессе по делу Пятакова, Радека, Муралова.
Судя по времени, прошедшему с момента ареста подсудимых, следствие продвигалось довольно быстро. Показания арестованных инженеров прибавлялись от одного допроса к другому, но останется неизвестным, какой ценой добывались эти показания. Сохранилось лишь одно свидетельство инженера Коваленко, составленное им после суда, из которого видно, как разговаривали следователи с ним самим. В заявлении наркому юстиции СССР он писал: «Я был поражен той обстановкой, в которой я очутился на следствии, не говоря уже о том ужасном, ничем не обоснованном обвинении, которое мне предъявили... С первого же дня допроса на меня обрушились потоки незаслуженных оскорблений, угроз как по моему, так и по адресу моих родителей (немедленное выселение их из квартиры без предупреждения). Все мои правдивые показания отвергались, как ложные и о них даже не желали слушать, требуя категорически признать себя контрреволюционером. Мне показывали показания других обвиняемых нашего дела (явно для меня клеветнические и неправдивые), как образец чистосердечного признания...
Меня предупредили, что упорства мои бесполезны и все равно я буду осужден за вредительство с худшими для меня последствиями, чем у остальных "сознавшихся" обвиняемых, так как судить будет суд в составе, как выразился следователь, "наших же работников". Не обладая достаточно крепкой нервной системой, принимая слова следователя за чистую монету, я пришел в состояние полной деморализованное™ и отсутствия воли... и был вынужден подчиниться всем требованиям следователя. Я признал себя участником не существовавшей в действительности контрреволюционной организации, стал клеветать на себя, подтверждать клевету других, извращать факты...
176
Мне трудно было все это выдумывать, кое-как сочинял, но все это записывалось, как чистосердечное признание. В дальнейшем мне помогли - мне оставалось лишь подписать готовые протоколы, заверить их и подтвердить все это на суде, что я сделал со всей добросовестностью...»1
К концу следствия НКВД имело трех из девяти обвиняемых, сломленных полностью и готовых давать на суде любые показания. Согласие на сотрудничество с обвинением было получено от Леонен-ко, Коваленко и Штиклинга. От других обвиняемых также удалось добиться признательных показаний и самооговоров, на которых полностью строилось обвинительное заключение.
Когда все принципиальные вопросы с обвиняемыми были решены, из Москвы прибыли члены суда, прокурор и защитники.
19 ноября 1936 г. в И часов утра началось первое заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР под председательством В.В. Ульриха и при членах коллегии Н.М. Рычкове и Я.Я. Рутман. Государственное обвинение поддерживал заместитель прокурора СССР Г.К. Рогинский.
Места для публики заполнили работники НКВД и партийного аппарата, делегаты проходившего в это время Третьего краевого съезда советов, представители прессы, стахановцы, многочисленные делегации городов и угольных районов Кузбасса. Прежде чем попасть в зал заседания суда, рабочим пришлось пройти строгий идеологический отбор. На каждого из них парткомы предварительно представили характеристики, затем в крайкоме утвердили кандидатуры допущенных на суд.
После того, как было зачитано обвинительное заключение и все обвиняемые тут же признали себя виновными, началось «судебное расследование». Первым давал показания бригадир-стахановец шахты «Центральная» Поцелуенко. Он подробно рассказал о том, что обвиняемые, бывшие руководители шахты, «саботировали стахановское движение, ставили стахановцев в невыносимые производственные условия, чтобы вызвать у них недовольство». Шахтеров, говорил горнорабочий, заставляли работать в загазованных условиях, вследствие этого некоторые угорали и отравлялись.
Аналогичные «показания» дали два других свидетеля - рабочий Чекалин и горнотехнический инспектор Шуванов2.
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469.
2 Советская Сибирь. 20 ноября 1936 г.
177
Затем прокурор Рогинский приступил к допросам подсудимых и главных свидетелей - Шестова, Дробниса, Строилова. Первые двое довольно односложно давали показания о своей «вредительской деятельности», фактически повторяя лишь то, что было уже отражено в протоколах допросов предварительного следствия.
Обратимся вновь к письму-раскаянью Коваленко. «Мог ли я отказаться от своих показаний на суде? - писал он в 1937 г. - Такая мысль у меня появилась, но я не осмелился этого сделать. Видя с очевидностью пристрастность ведения следствия, когда такие лица, как вентиляционный десятник (который, кстати говоря, тоже был арестован) и запальщик, по вине которого произошел сам взрыв, не были не только привлечены к ответственности, но даже не были допущены в качестве свидетелей...
Видя как остальные подтверждали явно неправдивые показания, я пошел по тому же пути, всецело ориентируясь на прокурора, стараясь ни в чем ему не перечить и подтверждать все его обвинения, вплоть до признания себя убийцей невинных людей»1.
Обширные показания дали А.А. Шестов и Я.Н. Дробнис. Они рассказали о существовании «Западно-Сибирского троцкистского центра», о деятельности его различных групп, подробно изложили сведения о собственной роли в организации вредительства.
Когда очередь дошла до опроса М.С. Строилова, у прокурора появились проблемы. Показания этого свидетеля стали разрушать одну из главных конструкций следствия - обвинение в сознательном убийстве рабочих. Инженер Строилов, талантливый изобретатель и организатор производства, держался, по-видимому, достойнее и мужественнее всех остальных участников процесса. Он решительно отверг многие обвинения, предъявленные ему Рогинским, и опроверг ряд фальшивых заявлений подсудимых. Когда прокурор потребовал подтвердить высказывание Андреева о том, что распоряжения Строилова «ставили шахту все время под угрозу взрыва», он спросил у Строилова: «Вы слышали, свидетель?»
Строилов: Слышал.
Рогинский: Это входило в тот план, который был вами дан Андрееву?
Строилов: Я еще раз твердо повторяю - никогда мною не давалось заданий на специальное загазование и полное разрушение вентиляции.
Дальнейший их диалог продолжался в том же ключе:
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. 178
Рогинский: Следовательно, если Пешехонов и Андреев нам показывали, что все вредительские действия, которые они совершали, они совершали исключительно и только по поручению, по заданию Стро-илова, то это неверно?
Строилов: Сообщения о том, что сейчас говорит Андреев, я не слышал.
Рогинский: А задания такие вы давали?
Строилов: Специально по загазованию - нет.
Прокурор попытался еще дважды заставить Строилова признаться в том, что тот давал указания отравлять шахтеров. Но опять получил твердый отпор.
Строилов: Я повторяю, заданий и мыслей об убийстве рабочих у меня никогда не было и таких заданий мною не давалось1.
Из показаний Строилова почти ничего выяснить не удалось и в них не подтвердились некоторые свидетельства обвиняемых.
Стоит также отметить, что в то время, когда Строилов уже находился в следственной камере НКВД, сибирские газеты продолжали сообщать о массовом внедрении его очень крупного изобретения -агрегата для посадки лав, который «до минимума сокращает число людей, занятых на производстве обрушения, в связи с чем резко возрастает производительность рабочего по лаве»2.
Специальное закрытое заседание суд посвятил заслушиванию показаний германского подданного обвиняемого Штиклинга. Эмиль Иванович Штиклинг, как его называли в СССР, приехал из Германии в 1930 г. Первое время он работал штейгером в Соликамске, на калийных шахтах. Затем был переведен в Сибирь, где получил место горного инженера на шахте в Ленинске, затем в Кемерово. Его карьера в Сибири продолжалась достаточно успешно, но в тот период, когда, он уже занимал должность инженера-проектировщика в тресте «Запсиб-золото», был арестован. Во время следствия Штиклинг объяснил, что не смог покинуть СССР по одной причине: его жена была еврейка.
Следователи НКВД полностью сломили немецкого инженера, превратив его в марионетку. На допросах Штиклинг подписывал фантастические протоколы. За это в кабинете следователя Голубчи
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 351 (Стенографический протокол судебного заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР по делу № 0076 от 19-22 ноября 1936 года. Заседание 20 ноября).
2 За уголь (Осиновский рудник). 9 и 24 сентября 1936 г. О посадочных машинах системы инженера Строилова писали также: Советская Сибирь. 3 февраля, 20 мая 1936 г.; Уголь Кузбасса. 1936. № 2 (86). С. 45.
179
ка его кормили обедами. Он также получал свидания с женой и дочерью1.
На специальном (закрытом) заседании 20 ноября, Штиклинг стал очень подробно рассказывать о причастности к актам вредительства германского консульства в Новосибирске, включая самого консула Гросскопфа и его секретаря Кестинга. Он разговаривал с сильным акцентом и этим производил дополнительное впечатление на слушателей своими разоблачениями. Штиклинг уверял суд, что от консула он получил задание связаться с русскими инженерами, чтобы уговорить их срывать угледобычу и разрушать шахтное хозяйство. Сначала Штиклинг говорил, отвечая на вопросы суда, но затем стал рассказывать о шпионских заданиях гестапо уже без всяких вопросов, самостоятельно дополняя свои показания. В результате им была создана картина обширных шпионских связей работников Кузбасса с разведывательными службами фашистской Германии.
На следующий день выступал обвинитель Рогинский2. Его речь строилась исключительно на тех показаниях, которые накануне были озвучены самими обвиняемыми. Никаких новых фактов или доказательств она не содержала. Часть прокурорского выступления посвящалась пересказу и комментированию свидетельских показаний Дробниса и Шестова, наиболее ценных для разоблачения «Западно-Сибирского подпольного троцкистского центра» и его «связей» с Пятаковым, Смирновым и сыном Троцкого - Львом Седовым.
Затем прокурор перешел к характеристике каждого обвиняемого и целей их объединения в единую вредительскую организацию. Главная цель настоящей контрреволюционной организации, сказал Рогинский, - «это свержение советской власти и реставрация в СССР капитализма, восстановление эксплуатации, восстановление частной собственности. Именно для этого были совершены все взрывы, все перепуски пожаров на руднике, именно для этого была организована гибель десятков рабочих-шахтеров».
Подражая Вышинскому, Рогинский уделил внимание также юридической стороне настоящего процесса. Он коснулся вопроса доказательности своих обвинений. В связи с этим он заявил: «Я кладу в основу обвинения незыблемо установленные факты. Мы имеем здесь собственное признание. Надо сказать, что собственное признание подсудимых в отдельных случаях может освободить нас от обя
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 354.
2 Обработанную стенограмму речи обвинителя см.: Социалистическая законность. 1936. № 12. С. 38-50.
180
занностей проводить судебное исследование других доказательств по делу. Такая возможность предусмотрена нашим законом. Статья 282 уголовно-процессуального кодекса дает суду право, при наличии признания подсудимых, если нет основания, нет надобности для проверки правильности признания, отказаться от дальнейшего исследования дела. В данном случае у нас нет никаких оснований брать под какое бы то ни было сомнение правильность признания своей вины подсудимыми»1.
Под бурные аплодисменты присутствующих Рогинский потребовал расстрелять всех обвиняемых.
В заключительный день суда слово дали адвокатам. Речь защитника Бялковского отличалась особой претенциозностью и потому была по-своему любопытной. Бялковский стал распространяться о «задачах советского защитника», о том, «каким должен быть защитник». При этом он постоянно ссылался на оценки Вышинского, «одного из лучших теоретиков молодого советского права». Он заверил слушателей, что «сталинская забота» о человеке обеспечивает помощь на суде даже тому, кто «вступил в конфликт с государством, с классом, с обществом».
«...Он [Вышинский] говорит, что защитник должен быть энергичным. Он должен энергично бороться за законные права своего подзащитного, он должен драться за их законные права, драться смело и мужественно, драться, стиснув зубы и засучив рукава, драться так, как может драться наша доблестная Красная Армия, драться так, как будут драться в случае надобности все партийные и непартийные большевики...»2
Затем слово опять попросил Рогинский, на этот раз для того, чтобы публично отчитать адвоката за «явно недопустимые политические положения». Прокурор заявил: «Защитник Бялковский, защищая отъявленных врагов пролетарского государства, взял на себя смелость в защиту этих негодяев ссылаться на речь тов. Сталина о кадрах, взял на себя смелость заявить - я дословно записал, - что сталинская забота о человеке распространяется даже на тех, кто вступил в конфликт с пролетарским государством. Следовательно, вы смеете утверждать, что слова тов. Сталина о кадрах, о людях, о заботе в отношении человека должны быть распространены и на тех, кто сидит здесь на скамье. Большего цинизма, большего опошления трудно уже
1 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 180 (Заседание 21 ноября 1936 г.).
2 Там же. Заседание 22 ноября 1936 г.
181
себе представить. Как можно допускать такого рода формулировки и такого рода выступления? Выступать в суде - дело чрезвычайно ответственное, надо взвешивать каждое слово. Выступая с трибуны и ссылаясь на выступления, на высказывания, на учение нашего вождя тов. Сталина, надо быть во сто крат более ответственным, чем вы выступаете вообще. Вот почему я не мог оставить без ответа такое положение, которое было здесь выдвинуто защитником Бялковским. ...Здесь, на процессе, в отношении чего и каких обстоятельств вы хотите изображать и уподобляться нашей армии? Это, я думаю, такое же по меньшей мере непродуманное сравнение... Надо не перехлестывать. Надо оставаться в пределах советского защитника...»1
На этом состязание и теоретический спор сторон прекратились. В половине второго ночи 22 ноября, после заслушивания заключительного слова подсудимых, суд удалился на совещание. В полдень был зачитан обвинительный приговор. Он гласил: считая обвинение доказанным, всех подсудимых - расстрелять.
Таким образом, судебная процедура завершилась полным успехом для ее организаторов, а девять инженеров были возвращены в камеры с надеждой получить помилование за сговорчивое поведение во время суда. Каждый из обвиняемых исполнил свою роль и, подавая прошение в ЦИК СССР, мог рассчитывать на снисхождение властей. Но помилование ожидало только троих - Коваленко, Леоненко и Шти-клинга. Высшая мера наказания им была заменена десятью годами тюремного заключения. В отношении остальных смертный приговор был оставлен без изменения и вскоре приведен в исполнение2.
Жизнь помилованных тоже продолжалась недолго. После объявления нового приговора Коваленко и Леоненко были перевезены в Челябинскую тюрьму Главного управления госбезопасности. 4 ноября 1937 г. «тройка» УНКВД осудила их к «высшей мере» за «дискредитацию судебных процессов» и попытки «убеждать других заключенных, что кемеровский процесс дутый, вымышленный». В этот же день их расстреляли3.
Немецкий инженер Штиклинг был единственным из осужденных, кто оставался в живых после 1937 г. Из Новосибирска он был доставлен в Москву, в Бутырскую тюрьму, для участия в подготовке январского процесса по «делу троцкистского центра» (Пятакова, Радека, Муралова). Здесь он получил заверение руководства НКВД,
1 Там же.
2 За уголь (Осиновский рудник). 30 ноября 1936 г.
3 Архив УФСБ по Кемеровской обл. Д. 5469. Л. 24, 35, 36.
182
переданное ему майором ГБ А.И. Успенским, что после окончания «процесса Пятакова» он получит освобождение и сможет поехать на Кавказ, в Чиатуру, к новому месту работы1. Но это обещание выполнено не было. Вместо освобождения Штиклинга заключили в одиночную камеру Златоустовской тюрьмы и продержали там до июля 1939 г., а затем перевели в Соловецкую тюрьму. В декабре 1939 г. по постановлению пленума Верховного Суда СССР ему заменили тюремное заключение на высылку за пределы СССР. Дальнейшая судьба немецкого инженера остается неизвестной.
Кемеровский процесс позволил его организаторам решить три важные политические задачи: во первых, судебной процедурой он подтвердил распространяемый Сталиным миф о существовании в стране широко разветвленной тайной троцкистской организации, которая пытается вести вербовочную работу среди рядовых граждан; во-вторых, он впервые представил общественному мнению образ троцкистов как людей, состоящих на службе враждебных иностранных разведок и действующих против национальных интересов; в-третьих, из уст самих обвиняемых общество получило конкретные «доказательства» того, что троцкисты из идейного течения окончательно превратились в террористическую организацию, способную даже на то, чтобы убивать рабочих и подрывать техническую мощь страны. Совокупный морально-политический и психологический результат, полученный от Кемеровского процесса, создавал необходимую почву для начала широкой операции против «врагов партии» на всех участках общественной жизни.
1 Там же. Д. 5469. № 1988. Л. 30.
ГЛАВА IV. АПОГЕЙ ТЕРРОРА
Накануне
Несколько лет, пережитых партией в условиях террора, были для нее тяжелым потрясением. Часть старых кадров исчезла в ссылках, лагерях и политизоляторах, другая часть покорилась и адаптировалась к новому режиму, признав за ним «историческую правоту». Руководящие посты в партийных, советских и хозяйственных структурах занял слой коммунистов-администраторов, выдвинувшийся в ходе внутрипартийной борьбы, коллективизации и чисток. К середине 30-х годов кадровый состав ВКП(б) почти полностью изменился. В марте 1937 г. на совещании руководящих работников в Новосибирске секретарь крайкома Эйхе подводил итоги произошедших перемен. «Исключенных из партии за все годы у нас очень много, - говорил он. - Если взять по Западно-Сибирскому краю, то сейчас у нас членов партии и кандидатов 44 тыс., а исключенных и выбывших с 1926 г. - 93 тыс. человек. Как видите, в два раза больше, чем членов партии. На ряде предприятий это создает сложное положение!»1
Детали неприглядной картины, о которой говорил Эйхе, отчетливо выражались в статистических показателях:
Таблица 1*
Количество исключенных, выбывших и восстановленных членов и кандидатов в члены ВКП(б) в Западно-Сибирской парторганизации с 1926 по 1936 гг. (в сопоставимых границах края).
Год Численность всей парторганизации Исключено Механически выбыло Восстановлено
1926 34 766 1204 516 105
1927 38 040 1204 516 105
1928 41 549 1400 516 105
1929 48 440 6150 566 430
1930 57 191 3656 570 255
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 854. Л. 60. 184
Окончание табл.
Год Численность всей парторганизации Исключено Механически выбыло Восстановлено
1931 59 371 4060 2018 532
1932 91404 5757 7312 724
1933 117 599 8990 10 967 560
1934 78 595 19 792 4884 1990
1935 55 994 8645 1096 1228
1936 46 374 2947 421 572
Всего за 11 лет: 63 805 29 382 6606
* Составлено по: ГАНО. Ф. П-3. Оп. 10. Д. 98. Л. 16; Оп. 11. Д. 24. Л. 16-17.
Эти данные свидетельствовали о том, что в борьбе за «генеральную линию» партия не была до конца послушным орудием в руках Сталина. Ее систематически приходилось чистить и перестраивать, освобождаться от неустойчивых и колеблющихся. Но и после того, как были удалены даже лояльные, смирившиеся со своим поражением бывшие оппозиционеры и «уклонисты», исключены «пассивные» и «незрелые», партия не считалась абсолютно надежной опорой режима. Враги были повержены и рассеяны и не могли больше оказывать влияния, но сохранились многие невидимые нити, связывавшие их с партией. В ее рядах оставались те, кто работал и сотрудничал с ними, поддерживал житейские контакты, имел общих друзей или знакомых. В предстоящей кампании террора 1937-1938 гг. это обстоятельство превратится в один из главных мотивов обвинений многих тысяч членов партии и беспартийных. Огромная акция уничтожения различных общественных слоев и взглядов, осуществленная Сталиным в течение последующих двух лет, принципиально отличалась от подобных кампаний более ранних периодов. Особенность состояла в том, что террор из отдельных операций вылился в цепь непрерывных действий карательной машины с целями, часто непонятными для большинства самих жертв. Резко увеличилось число арестов. Теперь тень подозрения могла упасть на кого угодно, и любой советский гражданин, независимо от общественного положения, звания, прошлых заслуг, не был огражден никакими рамками (закона, правила, традиции или личных связей) от возможности подвергнуться аресту.
Масштабы новой фазы террора свидетельствовали о существовании далеко идущего преступного замысла, содержание которого значительно превышало понятное стремление Сталина уничтожить
185
всякие ростки неповиновения в системе управления и в обществе. Изменение способов и нанесения террористических ударов мощью государственной машины, выбор новых объектов изъятия, а также сами размеры репрессивной акции указывают на то, что в 1937-1938 гг. была предпринята попытка резко изменить сложившуюся социальную структуру в стране и таким образом завершить начатый в конце 1920-х гг. цикл радикальных преобразований. Планируемая операция массированного уничтожения части общества представлялась ее организаторам как последняя фаза чистки, за которой открывался «настоящий социализм», новое качество общества - без «враждебных элементов», «социальных паразитов» и потенциальных противников партии.
В 1937 г. для режима Сталина наступал очень ответственный момент: после принятия новой Конституции готовилось проведение всеобщих выборов в органы власти. Тем самым подводился своеобразный итог всего цикла советских преобразований, начиная с 1917 г. Партии предстояло предъявить результаты достигнутого за десятилетия - «победивший социализм», в котором нет больше «враждебных классов» и групп старого мира, и одновременно продемонстрировать, что сама партия прочно стоит на ногах и окружена лишь «социально-близкими» группами населения. Следовательно, то, что провозглашалось в качестве партийной цели, должно было получить какое-то выражение в реальной политике. Конституция и выборы - с одной стороны, террор - с другой, преследовали, таким образом, одну и ту же цель. Они должны были одновременно закрепить и оформить новое состояние советского общества.
Следует признать, что полная схема сталинского политического плана 1937 г. не поддается детальной реконструкции. В исследованиях, посвященных этому периоду, нет пока прямых свидетельств, способных подтвердить или опровергнуть наличие связи между принятием Конституции, подготовкой к «первым демократическим выборам» и организацией террора1. Но если еще не обнаружены норма
1 Заметным исключением являются лишь публикации Ю.Н. Жукова. Однако попытки этого исследователя проследить зависимость между сталинским террором и принятием Конституции оформились в оригинальную, но большей частью умозрительную концепцию о терроре как инициативе партократии, перечеркнувшей «конституционные замыслы» Сталина. Т. е., террор здесь противопоставлен Конституции (см.: Жуков Ю.Н. Репрессии и Конституция СССР 1936 г. // Вопросы истории. 2002. № 1. С. 3-26). Эта концепция, кстати, оставляет неясным вопрос о том, что помешало Сталину реализовать свой «демократический проект» в ходе очередных общесоюзных
186
тивные документы центральных органов партии и НКВД, то региональные материалы дают косвенное указание о существовании такой связи. Эти материалы подтверждают, что в среде работников НКВД готовившаяся акция массовых арестов воспринималась именно как часть предвыборной кампании. Через информированных людей, главным образом из органов НКВД, информация подобного свойства доверительно распространялась в определенных кругах, становясь общественным достоянием1.
Задача осуществления универсальной «очистки» страны была лишь частью более крупного плана. Несомненно, однако, и то, что в условиях террора Сталин решал также собственные политические задачи. Расправа с неугодными общественными элементами, включая некоторую часть партии, укрепляла его личное господство. Она несла с собой новый тип консолидации общества, в основе которого лежало поклонение Сталину как единственному олицетворению мудрости и воли партии.
Если смотреть на развитие террора через призму событий, происходивших в глубине страны, в Сибири, станет заметным еще один немаловажный аспект, который фигурировал в кампании массовых чисток. Он имел прямое отношение к экономической ситуации тех лет. Дело заключалось в том, что состояние экономики оставалось
выборов в марте 1941 г., а также в послевоенный период, когда старая партократия уже была полностью разгромлена и заменена послушной номенклатурой? Любопытно также, что в указанной концепции Ю.Н. Жуков отводит особую роль секретарю крайкома Эйхе: представляет его едва ли не главным инициатором требований региональных руководителей к Сталину развязать массовый террор. Однако такая оценка личности Эйхе мало согласуется с мнением реального свидетеля - жены начальника УНКВД Запсибкрая С.Н. Миронова, в воспоминаниях которой Эйхе в этот же период предстает человеком совсем иного характера - испытывающим подобострастие и трепет даже перед ее влиятельным мужем, (см.: Яковенко М.М. Агнесса. М.: Звенья, 1997. С. 95).
1 Одним из подтверждений, позволяющим считать, что массовый террор воспринимался как инструмент для перехода страны к «советской демократии», является случай, повлекший за собой крах карьеры начальника Колыванского районного отдела НКВД в Западно-Сибирском крае Л.А. Ми-рошника. В июне 1937 г. Мирошник допустил разглашение секретных сведений о том, что «в связи с предстоящими выборами в Верховный Совет СССР, по линии НКВД имеется директива, по которой будет изъят весь кулацкий и другой контрреволюционный элемент». На этом основании Мирошник вскоре был исключен из партии как «троцкист» и в конце сентября арестован (Архив УФСБ по НСО. Д. 4199. Т. 3. Л. 326-327).
187
наиболее уязвимым местом в сталинской системе. Любая отрасль государственного хозяйства предоставляла безграничное поле для критики. На заводах и шахтах, как и в начальный период борьбы с «вредителями», по-прежнему происходили массовые аварии и остановки производства, гибли рабочие. Выпуск бракованной продукции был скорее нормой, чем исключением, и часто перечеркивал трудовые усилия целых коллективов. Особенно болезненно отражались на экономике провалы в работе транспорта. В 1935 и начале 1936 г. Томская железная дорога представляла собой очаг непрерывных катастроф и заторов. Только из-за неисправности пути здесь ежедневно происходило до 10 аварий и крушений. Депо были забиты расстроенными паровозами, коммерческая скорость поездов упала до 9 км/ч, а на новосибирском участке доходила до 2 км/ч. 250 составов были брошены на путях1.
Развитие угольной промышленности протекало в условиях аналогичных описываемым. На шахтах Кузбасса в результате многочисленных аварий в 1935 г. погибло 167 рабочих, на следующий год еще 1622. Из-за высокой аварийности и вызванных этим остановок производства здесь ежегодно терялось свыше полумиллиона тонн угля. Такую же картину можно было обнаружить на любом участке экономической жизни. Партия предпринимала огромные административные усилия, чтобы поддерживать созданный ею хозяйственный строй. На всех уровнях положение контролировалось парткомами, специальными инспекциями или парткомиссиями, действовали институты уполномоченных и политотделов с чрезвычайными правами. Но и при всем этом провалы в экономике и производственные катастрофы оказывались неизбежны. Оставалось, таким образом, последнее средство, которым руководство страны давно владело и могло пустить в ход при необходимости - насилие или угроза его применения.
С начала 1937 г. это средство стало распространяться в стране высокими темпами. С подачи Сталина и его пропагандистского аппарата началась всеобщая кампания «борьбы с вредительством», как часть задуманной широкой чистки в партии, государстве и обществе. Вредительством могло быть объявлено все что угодно: обычная халатность в работе и производственный брак, поломка оборудования, приписки, искажения отчетности, опечатки в газете, идеологические «ошибки», высказанные на школьном уроке или в вузовской аудитории. По сути дела, заменив одно понятие другим и начав охоту на
1 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 14. Д. 161. Л. 42.
2 РГАЭ. Ф. 7566. On. 1. Д. 1981. Л. 59.
188
«вредителей», руководство не внесло в свою политику ничего оригинального. Оно просто придало этой кампании универсальный, внеклассовый характер. В начале 30-х годов очень редко «вредителем» мог стать рабочий или член партии. Для подобных обвинений имелись «социально-чуждые». Теперь же классовые признаки перестали играть какую-либо роль. Точнее говоря, в категорию «классового врага» или «вредителя» открылась возможность включать любые нежелательные элементы, независимо от их действительного положения в обществе. В 1937-1938 гг. война с «вредителями» стала логическим завершением социальной перестройки. Она выполняла роль традиционного большевистского способа преобразований, и с этой точки зрения находила полное оправдание в глазах большинства членов партии и многих беспартийных до тех пор, пока это не касалось их лично.
Своеобразие террора данного периода составляло и то, что его реальная динамика не укладывалась в узаконенные советские нормы и правовые рамки. Требованиям закона придавалось значение лишь в той мере, в какой они могли удовлетворять политическим целям текущего момента. До начала кампании массовых арестов основополагающим правовым актом, регулировавшим процедуру заключения под стражу, являлось постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 июня 1935 г. «О производстве арестов», подписанное Молотовым и Сталиным. В нем предусматривался следующий порядок ареста граждан, включая членов партии и представителей органов власти:
«1. Во изменение инструкции от 8.05.1933 г. аресты по всем без исключения делам органы НКВД могут производить лишь с согласия соответствующего прокурора. ...Разрешение на аресты членов ЦИК Союза СССР и ЦИКов союзных республик дается лишь по получении органами прокуратуры и НКВД согласия председателя ЦИК Союза ССР и председателей ЦИКов союзных республик, по принадлежности...
Разрешения на арест членов и кандидатов ВКП(б) даются по согласованию с секретарями районных и областных комитетов ВКП(б), ЦК компартий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, занимающих руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним центральных учреждениях, - по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля.
Разрешения на аресты военнослужащих высшего, старшего и среднего начальствующего состава РККА даются по согласованию с наркомом обороны...»1
1 Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936 / под ред. А.Н. Яковлева. М.: МФД. 2003. С. 676-677.
189
Следовательно, санкция прокурора должна была служить основным условием ареста в отношении большинства граждан, а санкция райкома (обкома) - для арестов членов партии. Реально, однако, эти санкции представляли собой чистую формальность, поскольку любой прокурор или секретарь парткома потенциально являлся такой же жертвой, как и все остальные. Кроме того, в период высшего развития террора прокурорские санкции и надзор были отменены вообще.
Для перехода к систематическим разоблачениям и арестам членов ВКП(б) как к очередной кампании Сталин считал необходимым создать такую обстановку, которая позволяла бы требовать от остальных членов партии не только оправдания арестов, но и активного личного участия. С другой стороны, это же требование могло стать серьезным препятствием в осуществлении террора. Чтобы окончательно перейти моральные границы и начать сдавать НКВД вчерашних товарищей и сослуживцев, требовалась определенная практика и полная беспринципность. Постепенно Сталину удастся снять эту проблему, введя правило оценки каждого руководителя по количеству разоблаченных врагов. Но в 1936 г. партию еще приходилось «воспитывать» с помощью специальных мер.
Большое значение имел личный пример членов высшего руководства. В январе 1936 г. в Сибирь прибыл Л.М. Каганович. Его как наркома путей сообщения интересовала слабая работа Томской железной дороги, из-за которой постоянно нарушались связи с Дальним Востоком, срывались поставки угля и металла из Кузбасса. В сопровождении начальника дороги И.Н. Миронова, начальника политотдела А.Л. Ваньяна и руководителей края Р.И. Эйхе и Ф.П. Грядинско-го, нарком посетил ряд крупных железнодорожных узлов и станций: Чулым, Новосибирск, Белово, Усяты. Затем вся делегация выехала в Сталинск. Здесь деловая часть высокого визита была дополнена одним незапланированным мероприятием: Кагановича и его спутников пригласили на детскую новогоднюю елку. Как сообщает корреспондент газеты, нарком раздавал детям «коробки с шоколадом, нарядные пакеты с фруктами, сластями и каждому говорил отеческое ласковое слово». В конце этой идиллической встречи Каганович обратился к родителям детей: «Хорошая елка. Елкой и детсадом мы довольны... Но транспортом у вас я недоволен»1.
Недовольство у Кагановича больше всего вызывали специалисты и руководители управления Томской железной дороги, которым положение на транспорте было известно лучше, чем кому бы то ни
1 Советская Сибирь. 18 января 1936 г. 190
было. Но специалисты не могли предложить чудесных лекарств для лечения болезней большевистской экономики. Они лишь настаивали на том, что, по их мнению, способно было увеличить грузоперевозки, но требовало от государства определенных затрат. Предлагалось заняться капитальным ремонтом техники, строительством сортировочных горок, дополнительных путей. Каганович поднял бурю. Он объявил, что «аппарат управления дороги засорен лицами, враждебно настроенными к подъему советского железнодорожного транспорта, сознательно подрывающими начавшуюся перестройку и саботирующими выполнение приказов НКПС». Он отдал приказ арестовать «саботажников»1.
После того как исполнение приказа перешло в руки НКВД, дело приняло характер широкой акции разоблачения «шпионов» и «вре-дителей-пределыциков». Под руководством специальной следственной бригады, прибывшей в Новосибирск из НКВД СССР во главе с Листенгуртом и Гендиным, оперработники произвели массовые аресты и оформление «контрреволюционных дел»2. В управлении дороги были разгромлены службы движения и пути, паровозная и вагонная службы, строительный и экскаваторный тресты. Исчезла значительная часть управленцев и крупных специалистов: К.Н. Абуашвили, Г.К. Бойченко, В.В. Струсевич, М.А. Житков, Горшков, В.Ю. Мариенгоф, К.К. Клочков, Ширяев, Рулло, Быстров и масса других3. В депо узловых станций (Новосибирск, Эйхе (Инская), Рубцовск, Белово и другие) оперативники НКВД вскрыли «диверсионные троцкистские группы» по 5-9 человек из числа мастеров, бригадиров, машинистов. Бывших работников Китайской Восточной железной дороги арестовали как японских шпионов. Всего за 1936 г. только военный трибунал Томской железной дороги вынес приговоры за «контрреволюционные преступления» 102 работникам4. Часть специалистов транспорта были осуждены и расстреляны в апреле 1937 г., в период работы выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР.
В 1950-е гг., в ходе реабилитации жертв террора, стали известны дополнительные сведения о последствиях поездки Кагановича в Сибирь в 1936 г. А.И. Успенский, бывший зам. начальника УНКВД по
1 Там же. 5 февраля 1936 г.
2 Архив УФСБ по НСО. Д. 4169. Т. 4; Т. 32 (дело Абуашвили К.Н., Бойченко Г.К. и др.).
3 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 14. Д. 161. Л. 40-41.
4 ГАНО. Ф. 229. Оп. 5. Д.17. Л. 614.
191
ЗСК, показывал, что дорожно-транспортный отдел УНКВД во главе с Г.М. Вяткиным по его заданию сфальсифицировал очень крупное дело об антисоветской организации на железнодорожном транспорте. «В результате Вяткиным по делу антисоветской группы на Томской железной дороге было арестовано около тысячи человек. Курский тогда мне передал похвалу Ежова и заявил, - говорил Успенский, -что опыт работы на Томской железной дороге нужно перенести и на другие железные дороги Сибири»1.
В марте 1936 г. начальник Томской дороги И.Н. Миронов был снят со своего поста и арестован. Его заменил политработник А.Д. Ваньян, делом которого стала организация выявления и устранения «вредителей». Ваньян и его заместитель по политчасти Ф.Ф. Степанов перетряхнули все службы и отделения дороги. За четыре месяца 1936 г. они «вычистили» из своего управления 141 человека, включая 50 «троцкистов»2. Когда Ваньян приезжал в Москву, в наркомат путей сообщения, Каганович его спрашивал: «Скажите, сколько еще японских шпионов вы открыли?»3 Через несколько месяцев Ваньян тоже был арестован и расстрелян. Степанов покончил с собой накануне ареста.
С первых недель 1937 г. начался процесс «самоочистки» организаций и предприятий от «классово-чуждых элементов». Эту функцию выполняли отделы кадров и прикрепленные к организациям работники НКВД. Тщательно изучались карточки и личные дела сотрудников, опрашивались многие подозреваемые, у которых выявлялись неясные места в происхождении, прежних занятиях, проживании родителей и родных. Такая детальная проверка породила целую волну доносительства и откровенного шантажа в отношении неугодных. «Чуждые» исчислялись десятками на каждую крупную организацию и предприятие. Так, начальник Западносибирского земельного управления Ф. Мачульский сообщал: «Приступив к работе в КрайЗУ 7 февраля 1937 г., я начал, прежде всего, изучать свой аппарат, в результате поверхностного только ознакомления с аппаратом КрайЗУ и его хозорганизаций (далеко не всех) я увидел жуткую картину засоренности этого аппарата. Получается такое впечатление, что как
1 Архив УФСБ по НСО. Д. 8437. Т. 3 (дело Меерченко П.И. и др.). Часть этого документа приведена в работе Уйманова В.Н. Репрессии. Как это было... Томск, 1995. С. 301.
2 ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 839. Л. 38, 39. :! Там же. Д. 855. Л. 48.
192
No comments:
Post a Comment
Note: Only a member of this blog may post a comment.